Я предложил, для разминки и чтобы попрактиковаться, сперва походить по коньку крыши. Карен, все так же одобрительно кивая, захотел, чтобы я воспользовался его зонтиком – для равновесия, но тут Мона не выдержала и принялась смеяться как сумасшедшая, и он отбросил эту идею. Я, словно кошка, вскарабкался по лестнице, влез на конек и начал свои акробатические упражнения. Лотта, подавляя страх, смотрела на меня и, несомненно, высчитывала в уме, во что обойдется мое лечение, если я свалюсь с крыши и сломаю ногу. День был невыносимо жаркий, мухи носились тучами и немилосердно кусались. Мексиканская шляпа с огромными полями, которую я нахлобучил на голову, была слишком велика и постоянно сползала на глаза. Когда я спустился на землю, мне пришла мысль надеть плавки. Карен решил последовать моему примеру. На это ушло еще какое-то время.

Наконец ничего не осталось, как приняться за работу. Я снова вскарабкался по лестнице, держа под мышкой молоток и бочонок с гвоздями. Дело шло к полудню. Карен соорудил некое подобие подъемника, с помощью которого подавал дранку, руководя моими действиями. Он походил на карфагенянина, приводящего в порядок стены города. Женщины стояли внизу, взволнованно кудахча, готовые ловить меня, если я свалюсь.

Я взял первую дранку и поднял молоток, чтобы вогнать первый гвоздь. Я промазал на дюйм или два, и дранка взвилась в небо, как воздушный змей. Я был так удивлен, даже поражен, что молоток выпал у меня из рук, за ним последовал бочонок с гвоздями. Карен с невозмутимым видом приказал мне оставаться на месте, а женщинам – подобрать молоток и гвозди. Лотта побежала на кухню за молотком. Когда она вернулась, я узнал, что разбил чайник для заварки и несколько тарелок. Мона ползала по земле, подбирая гвозди, причем делала это с такой скоростью, что просыпала половину, не успев донести руку до бочонка.

– Спокойно! Спокойно! – орал Карен. – Как ты там, в порядке? Будь осторожней!

Тут я захихикал. Нынешняя ситуация невероятно живо напоминала мне случай, когда мать с сестрой помогали мне натягивать тенты над окнами ателье, расположенного на первом этаже. Ни одна из них не имела ни малейшего представления, насколько трудно натягивать тент. Нужно не только управляться с прутьями каркаса, блоками и шнурами, но еще со множеством трудностей, возникавших, едва ты взбирался на лестницу и пристраивался у двойного окна. Невероятным образом всякий раз, как мать решала, что пора натягивать тенты, поднимался ураганный ветер. Удерживая одной рукой хлопающее полотнище, а в другой сжимая молоток, мать делала героические усилия, передавая разные вещи, которые мне требовались и которые ей протягивала сестра. Держаться, крепко обхватив ногами лестницу, и не давать полотнищу унести тебя к небесам само по себе уже было подвигом. Руки немели от усталости, прежде чем удавалось завернуть первый болт. Мне приходилось отпускать чертову конструкцию и спрыгивать вниз, чтобы перевести дух. Мать постоянно ныла: «Это так просто, я бы все сделала в несколько минут, кабы не радикулит». Когда я снова забирался на лестницу, она чувствовала себя обязанной в который раз объяснять, что должно быть снаружи, а что внутри. Я брался за работу, и тут молоток падал у меня из рук и приходилось бороться с парусящим тентом, пока сестра бегала за ним и подавала мне. Чтобы натянуть один тент, нужно было провозиться не меньше часа. После чего я не мог не сказать: «Почему бы не оставить другие на завтра?» Это вызывало ярость матери, которая с ужасом представляла, что подумают соседи, увидев натянутым только один тент. Иногда я предлагал позвать соседа, чтобы он помог закончить работу, и был готов проявить неслыханную щедрость и расплатиться с ним из своего кармана. Но это лишь подливало масла в огонь. По ее понятиям, грешно платить за то, что можешь сделать сам. К тому времени как все тенты были натянуты, я обзаводился несколькими синяками. «И поделом, – говаривала мать. – Тебе должно быть стыдно. Такой же беспомощный, как твой отец».

Сидя верхом на коньке крыши и тихонько смеясь про себя, я радовался, что занимаюсь чем-то другим, а не перепечаткой с диктофона. Я знал, к концу дня спина у меня так обгорит, что завтра я не смогу работать. Весь день мне придется лежать на животе. Прекрасно. Будет возможность почитать что-нибудь интересное. Я уже начал глупеть, не слыша ничего, кроме статистической галиматьи. Я понимал, что Карен постарается всучить мне что-нибудь «легкое» для чтения, пока я буду лежать вверх спиной, но знал, как отбить подобные поползновения.

Наконец мы приступили ко второй попытке, на сей раз медленно и осторожно. То, как я возился с каждым гвоздем, нормального человека свело бы с ума. Но Карен был кем угодно, только не нормальным человеком. Стоя на своей карфагенской башне, он без передышки давал указания и подбадривал меня. Я не мог понять, почему он сам не прибивает дранку, а я бы подавал ее наверх. Но он был счастлив, только когда руководил работой. Даже если предстояло простое дело, он умудрялся разбить его на множество частей, что требовало участия нескольких помощников. Для него не имело значения, сколько времени уйдет на это, главное, чтобы все было сделано по-его, то есть с максимальной затратой сил. Это он называл «эффективностью» и вынес из Германии, когда учился строить орга́ны. (Почему орга́ны? Чтобы лучше разбираться в музыке.)

Я пришил всего несколько дранок, когда позвали ко второму завтраку. Лотта подала холодные остатки вчерашнего банкета, назвав все это «салатом». К счастью, было несколько бутылок пива, чтобы сдобрить еду. Было даже немного винограда. Я ел его медленно, по ягодке, растягивая не столько удовольствие, сколько время. Спина у меня уже выглядела так, словно с нее содрали кожу. Мона хотела, чтобы я надел рубашку. Я отговорился тем, что загораю очень быстро. Что не вижу смысла накидывать рубашку. Карен, в общем, был не дурак и предложил отложить работу на крыше на более позднее время, а пока заняться каким-нибудь «легким» делом. И принялся объяснять, что начертил несколько сложных таблиц, которые надо подправить и переделать.

– Нет, будем продолжать крыть крышу, – настаивал я. – Я только начал осваиваться.

Поскольку мой довод показался ему убедительным и логичным, Карен проголосовал за то, чтобы снова заняться крышей. В очередной раз мы взобрались по лестнице, сделали несколько ходок по коньку с охапками дранки и, усевшись на корточки, принялись за дело. Вскоре пот лил с меня градом. Чем сильней я потел, тем громче гудели и злей кусали мухи. Моей спине было не лучше, чем бифштексу на раскаленной сковородке. Я с удвоенной энергией застучал молотком.

– Отличная работа, Хэнк! – вопил Карен. – При таком темпе мы закончим за день или два.

Не успел он это выкрикнуть, как дранка вылетела из-под молотка и попала прямо ему в бровь. Струя крови залила ему глаз.

– Ох, дорогой, ты ранен? – всполошилась Лотта.

– Пустяки, – отмахнулся он. – Продолжаем, Генри.

– Я принесу йод! – крикнула Лотта и побежала в дом.

Я совершенно непроизвольно разжал пальцы, и молоток вывалился у меня из руки. Проскользнув сквозь обрешетку, он угодил Лотте в голову. Та заверещала, словно ее цапнула акула, и Карен мигом скатился со своего насеста.

Пора было прекращать работу. Лотту пришлось уложить в постель и позаботиться о холодном компрессе на голову. У Карена глаз был залеплен здоровенным куском пластыря. Но он не проронил ни единого слова жалобы.

– Боюсь, сегодня тебе снова придется заняться обедом, – сказал он Моне.

Мне показалось, что в его голос закралась нотка скрытого удовольствия. Мы с Моной с трудом сдерживали ликование. Для приличия мы выждали минуту, прежде чем приступить к обсуждению меню.

– Готовь что хочешь, – сказал Карен.

– Как насчет отбивных из молодого барашка, – предложил я, – с фасолью, лапшой и, быть может, еще с артишоками?

Карен считал, что это будет замечательно.

– А ты не возражаешь? – обратился он к Моне.

– Ничуть, – ответила она. – С радостью приготовлю.