— Почему бы и не десять шиллингов? — продолжала она. — Это нормально. Каждому нужно заработать на жизнь, и если люди этого не понимают, или понимают не совсем правильно, ты здесь ни при чем. Говорить пусть говорят. Поверь мне, что все они жутко боятся неприятных сцен, так что исчезают быстрее молнии при малейшем…

Сильнее всего мне в память врезались бубнящий голос Этель и тиканье часов. Ее разговоры о мадам Фернанде и о своем отце, у которого была аптека, и о том, что она настоящая леди. Леди — некоторые слова имеют длинную тонкую шею, которую хочется сдавить пальцами. И совсем другие интонации появлялись в ее голосе, когда она говорила: «Маникюр, извольте, мадам».

…Никаких ссор не было. Ругаться было не из-за чего. Я просто перестала выходить на улицу, не хотелось. Это происходит очень просто. Как будто так было всегда — ты всегда жила в нескольких комнатах и слонялась из одной в другую. Только свет становился немного другим каждый час, и тени то удлинялись, то укорачивались. Ты вроде бы спокойна, но когда начинаешь думать, то словно бы натыкаешься на высокую темную стену. Больше всего ты хочешь, чтобы настала ночь, и можно будет лечь, спрятать голову под одеяло и заснуть. И ночь незаметно подкрадывается — хотя бы это радует. И вот ты натягиваешь на голову одеяло, а в голове только это: «Я ему надоела» и «Нет, еще не совсем, совсем нет». А потом ты засыпаешь. Ты спишь без снов, и это похоже на смерть…

— Только не надо говорить, что ты устала, — повторяла Этель. — Ты уже родилась уставшей. Я тоже устала, между прочим. Все устали.

Я прожила на Бёрд-стрит больше трех недель, пока снова не увидела Лори. Она заявилась ко мне днем.

— Да, — сказала Этель, — будь я мужчиной, такая девушка мне бы понравилась. Посмотри на ее походку, на ее манеру носить платье. Вот это я понимаю стиль.

— Смешная старая корова, — таково было впечатление Лори, которое она мне высказала, когда мы поднялись в мою комнату, — но она кажется очень любезной. Она действительно учит тебя делать маникюр? И что, много желающих?

— У меня их было четверо или пятеро.

— Ты им действительно делала маникюр?

— Да, только маникюр, — сказала я. — Один из них захотел подняться со мной наверх, но когда я отказалась, он вылетел пулей. У него все время вид был слегка испуганный.

Лори расхохоталась.

— Уверена, что старуху это не обрадовало. Ей надо совсем другое, поверь мне.

Снаружи донесся гудок машины, и она выглянула на улицу и стала делать кому-то знаки. Потом она крикнула:

— Я выйду через минуту.

— Вон они, два моих клиента. Почему бы тебе не поехать с нами? — предложила она. — Хоть немного проветришься. Старуха не будет возражать. Или будет?

— Да нет, не думаю. С какой стати?

— Тогда пошли, — сказала Лори.

Я думала: «Все нормально. Мне все еще нравится быстрая езда и ресторанная еда, и напитки, и горячая ванна. Все хорошо».

— У меня развязался шнурок, — сказала Лори. И когда один из ее спутников стал его завязывать, руки у него дрожали. («Я умею сводить их сума».)

Длинные тени от деревьев — как скелеты, а другие еще как пауки, а еще как осьминоги. «Со мной все в порядке; все нормально. Конечно, все будет нормально. Мне бы только собраться с силами и составить план действий». («А ты слышала, что есть один такой…»)

Это был один из тех дней, когда ты можешь увидеть призраки всех своих прежних прекрасных дней. Надо немного выпить, и перед тобой пронесутся призраки всех прекрасных дней, которые когда-либо были. Как в Зазеркалье. («Да, и этот не плох, но ты помнишь тот, когда…»)

— Если бы ты сказала мне, что придешь так поздно, я бы дала тебе ключ, — пробурчала Этель, — мне не нравится сидеть полночи и ждать, когда ты заявишься, чтобы отпереть тебе дверь.

— Мы поехали ужинать к Романо, — объяснила я, — поэтому я так задержалась.

— Надеюсь, ты хорошо провела время, — сказала она.

Но по взгляду, который она бросила на меня, я поняла, что она ненавидит меня. Я знала, что рано или поздно она начнет скандалить.

На следующий день не было ни одного желающего сделать маникюр.

— Я сыта по горло, — заявила Этель, — я сыта по горло этим проклятым бизнесом. Теперь до пяти точно никто не явится!

Она налила себе стакан виски с содой. Потом налила еще, а потом сказала:

— Ну, третий — на счастье, — и, наполнив стакан, понесла его в гостиную.

Я слышала, как она разговаривает сама с собой. Такое с ней случалось.

— Твари и идиоты, идиоты и твари, — повторяла она, — если не тварь, то идиот а если не идиот, то тварь, — и еще: — Господи, Господи, Господи.

Около пяти кто-то позвонил, я спустилась и проводила клиента к ней. Потом она стукнула в стену и попросила принести горячей воды. Я взяла чайник и поставила его у двери гостиной.

Мужчина находился там около двадцати минут. Потом я услышала треск дерева и проклятья, которые выкрикивал диким голосом клиент. Этель постучала снова.

— Мне войти? — спросила я из-за двери.

— Да, — сдавленно проговорила Этель, — входи.

Я вошла. Массажная кушетка подломилась с одного конца, таз, стоявший рядом, был пуст. Весь пол был залит водой. Мужчина, обмотанный покрывалом, прыгал на одной ноге, задрав другую, и ругался. Он был очень тощим и маленьким. У него были седые волосы, а на лицо я почему-то не посмотрела.

— Произошло несчастье, — сказала Этель, — подломилась ножка кушетки. Принеси тряпку, а то вода может пролиться Денби на голову… Простите, ради бога. Как ваша нога? Не болит?

— По-твоему, я запросто могу стоять в кипятке и не ошпариться, а, старая дура? — завопил мужчина.

Пока я боролась с водой при помощи тряпки и швабры, он сидел на стульчике перед пианино и что-то одним пальцем наигрывал. При этом его нога судорожно подергивалась, — видно, он ее здорово обжег.

Как только я вышла из комнаты, меня одолел смех. Я никак не могла остановиться. Такое бывает, когда очень долго не было случая посмеяться…

Я слышала, как мужчина спускается вниз. Вошла Этель.

— Интересно, над чем ты смеешься.

— Это было жутко смешно, — сказала я, — у него такой тоненький голосок.

— Одна из ножек кушетки подломилась, — сказала она, — и вместо того, чтобы лежать спокойно, старый дурак вскочил и попал ногой в таз с горячей водой. Не мог посмотреть, куда тычет свою проклятую ножищу. Это все из-за тебя. Зачем ты принесла крутой кипяток?

— Да ладно вам, это и правда было очень смешно, — сказала я, хотя знала, что сейчас она на меня снова начнет орать.

— Ах тебе смешно?! — закричала она. — Над кем ты смеешься? Можешь выметаться отсюда, слышишь? От тебя никакого толку. Здесь тебе больше делать нечего. Мне нужна была элегантная девушка, — продолжала она, — которая умеет любезно разговаривать с клиентами. Я-то подумала, ты из тех девушек, которые могут, раз уж нужно, быть любезными с клиентами, что ты заведешь себе друзей и тому подобное, чтобы постараться обеспечить успех моему бизнесу. А на самом деле, ты способна кого угодно свести с ума — этим своим отрешенным видом. Мало мне этого, ты еще исчезаешь со своими друзьями и даже не приглашаешь меня пойти с тобой. Так что освобождай комнату и уходи. Я не хочу, чтобы ты жила здесь, от тебя мало пользы. Знаю, что ты скажешь. Ты скажешь, что заплатила вперед за месяц. А знаешь, сколько мне стоило поставить тебе в комнату газовый камин, потому что ты заявила, что не можешь спать без камина? И эти постоянные разговоры о том, что ты устала, то тебе холодно, то темно, то еще что-нибудь. Зачем тебе оставаться здесь, если тебе все не подходит? Кому ты здесь в Англии нужна? Уезжай немедленно. Почему ты здесь торчишь?

— Потому что плохо умею плавать, — сказала я. — Только поэтому.

— Боже! — крикнула она, — ты еще и шутница? Но денег у меня все равно нет, так что не стоит ждать.

— Пожалуйста, — сказала я, — оставьте деньги себе. Там, откуда они появились, есть в сто раз больше. Сдачи не нужно.