— Я ему ответила то же самое, так не разговаривают, сказала я. А он мне. «Но ведь это так и есть, разве нет? Можно снять очень красивую девочку за пять фунтов, просто классную девочку; классную девочку можно снять даже даром, если умеючи. Но красивое платье для нее за пять фунтов точно не купишь. Не говоря о белье, туфельках и всем прочем». И мне не осталось ничего другого, как рассмеяться, потому что вообще-то все это правда. Люди стоят гораздо дешевле, чем вещи. Подумать только, даже некоторые собаки стоят дороже людей, а уж лошади, те вообще…

— Ох, замолчи, — сказала я, — ты начинаешь действовать мне на нервы. Давай вернемся в гостиную — здесь очень холодно.

— А как твоя мачеха? — спросила Моди. — Что она подумает, если ты откажешься от гастролей? Ты собираешься это сделать?

— Не знаю, что она подумает, — ответила я, — вряд ли она вообще будет думать об этом.

— Мне бы показалось это странным, — сказала Моди, — я имею в виду, будь я твоей мачехой. Она что, совсем тобой не интересуется?

— Объясню ей, что пытаюсь найти работу в Лондоне. Почему она должна этому удивляться? — сказала я.

Я выглянула на улицу, и мне показалось, что я смотрю в стоячую воду. Эстер должна была приехать в Лондон в феврале. Я стала думать, что я скажу ей, и почувствовала уныние. А вслух произнесла:

— Мне не нравится Лондон. Жуткое место, иногда он выглядит просто страшно. Лучше бы я вообще сюда не приезжала. Никогда.

— Ты, наверное, свихнулась, — сказала Моди. — Слыханное ли это дело? Чтобы кому-то не нравился Лондон? — в ее глазах я прочла презрение.

— Да никому он не нравится, — сказала я, — вот послушай.

Вытащив листок из комода, я прочла:

И так далее, и тому подобное.

Дальше — сплошные многоточия. А потом следовало продолжение:

— Интересно, — сказала Моди, — о чем это все?

— Нет, ты послушай вот это, — сказала я:

— Перестань, — сказала Моди, — с меня уже хватит.

Я начала смеяться. Я сказала:

— Это написал тот человек, который жил здесь до меня. Мне о нем рассказала хозяйка. Ей пришлось выставить его, потому что он не платил за комнаты. Я нашла в комоде его бумаги.

— Наверное, у него плохо шли дела, — предположила Моди. — Кстати, что-то здесь нагоняет на меня тоску; я жутко чувствительная. Если рядом что-то не в порядке — я сразу это чувствую. Ненавижу высокие потолки. И эта жуткая лепнина на стенах, ананасы какие-то. Здесь совсем неуютно.

— Заставь его снять тебе квартиру, — снова сказала она, — Парк-Мэншнз — вот что тебе нужно. Он без ума от тебя, это уж точно, и все сделает как миленький. Только ты особо не тяни, можешь и опоздать.

— Знаешь, если мы куда-то идем, надо выйти сейчас. Через несколько минут станет темно.

Мы доехали на метро до Марбл Арч[21] и пошли через Гайд-парк. На некотором расстоянии от толпы, окружившей ораторов, на деревянном ящике стоял мужчина, выкрикивавший какие-то религиозные лозунги. Его никто не слушал. Доносилось только: «Бог…сатана… гнев Божий…»

Мы подошли ближе. Я смотрела, как ходит вверх-вниз его тощий кадык. Моди стала смеяться, он рассвирепел и завопил, глядя на нас:

— Смейтесь! Ваши грехи все равно станут известны. В ваших сердцах страх смерти и ада, страх Божьей кары сжигает ваши сердца!

— Ах ты, грязный мерзавец! — закричала Моди, — он смеет оскорблять нас, потому что рядом нет мужчины. Знаю я таких, которые выбирают, кому можно и нагрубить. Наглые и трусливые твари. Он наверняка ни слова бы нам не сказал, если бы мы были с мужчиной.

Он продолжал кричать нам вслед, суля страшные кары на том свете.

Тот старик был худым, замерзшим. У него были маленькие несчастные глаза. Но Моди никак не могла успокоиться. Она шла быстрым шагом, сжимала кулаки и повторяла:

— Грязные твари, грязные твари… Они знают, кого можно оскорблять!

Мне захотелось вернуться и спросить этого беднягу, о чем он действительно думает, ведь в глазах у него была тоска, как у что-то учуявшей собаки.

На Гайд-парк Корнер мы сели в автобус и поехали в ресторанчик рядом с вокзалом Виктория. Там мы заказали устрицы и портер.

А потом Моди села на другой автобус и поехала домой.

— Пиши мне, детка, — сказала она, — если что случится, дай мне знать. Позаботься о себе сама и, главное, будь осторожна. И так далее и тому подобное.

Я сказала:

— Не удивляйся, если я вдруг появлюсь на репетиции.

— Да нет, зачем же удивляться, — сказала она, — я уже ничему не удивляюсь.

На следующий вечер мы вернулись на Грин-стрит около одиннадцати. У дивана горела лампа и стоял поднос с напитками. В доме было темно и тихо. Мне показалось, что эта молчаливая комната недружелюбно смотрит на меня и еле заметно усмехается, как старый лакей. Кто это такая? Где он ее подобрал?

— Кстати, — сказал он, — как тебе понравился Винсент? Красивый парень, правда?

— Да, — сказала я, — очень.

— Ты ему понравилась. Он сказал, что ты просто прелесть.

— Неужели? А мне почему-то показалось, что он так не думает.

— Господи, да почему же?

— Не знаю, просто так мне показалось.

— Конечно, ты ему понравилась. Он сказал, что хотел бы услышать, как ты поешь.

— Зачем? — сказала я.

Шел сильный дождь. Прислушавшись, можно было различить шум воды.

— Потому что он может помочь тебе с работой. Он знает многих из этого круга и может оказаться очень полезным. Кстати, он сам это предложил, я его ни о чем не просил.

— Ну, вообще-то я могу вернуться в шоу, — сказала я.

Я все время ждала, когда он начнет целовать меня, и мы пойдем наверх.

— Нужно устроить для тебя что-нибудь получше этих гастролей. Винсент говорит, что тебе надо учиться дальше. Я тоже так думаю. Мне кажется, что неплохо бы тебе брать уроки пения. Я помогу тебе. Надо, чтобы ты двигалась вперед. Ты хочешь сделать карьеру?

— Не знаю, — сказала я.

— Но, дорогая моя, что значит «не знаю?» Господи, ты должна это знать. А чем ты действительно хочешь заниматься?

Я сказала:

— Я хочу быть с тобой. Это все, что я хочу.

— Ну, я тебе скоро надоем, — он усмехнулся.

Я не ответила.

— Не будь такой, — попросил он, — ты словно камень, который я пытаюсь втащить на вершину горы, а он все время скатывается вниз. — Словно камень. Вот чудачка. Думаешь, если будешь тихонечко сидеть, то никто не обидит. Даже лицо у тебя какое-то каменное.

Он сказал:

— Ты просто прелесть, но ты еще ребенок. Тебе надо повзрослеть. Правда, это не всегда зависит от возраста. Некоторые люди с рождения точно знают свою дорогу, другие так никогда и не узнают. Твоя предшественница…

— Моя предшественница? — сказала я, — ах, моя предшественница…

— Она с самого рождения уже знала все ходы и выходы. Хотя это не имеет значения. Не огорчайся. Поверь, тебе не стоит огорчаться.

— Конечно, — сказала я.

— Тогда сделай счастливое лицо. Будь счастливой. Я хочу, чтобы ты была счастливой.

— Для этого надо выпить виски, — сказала я. — Нет, не вина — только виски.

— Ты уже пристрастилась к виски? — спросил он.

— У меня это в крови, — объяснила я, — все мое семейство не просыхало. Тебе надо познакомиться с моим дядей Бо. Он крупный специалист в этом деле.