Очевидно, надо было придумывать какой-то исход, который не повредил бы «Николаеву» и вместе с тем разрушил бы подготовляемые планы. Много мы передумали разных возможностей, и наконец я избрал, так сказать, «уголовный» путь. План, в общем, заключался в следующем: прежде всего «Николаев» должен был под разными предлогами задержать приезжего в Саратове, по крайней мере на один день, и дать этим возможность показать его моему наружному наблюдению, а я в то же время назначил в это наблюдение за ним четырех моих наиболее мускулистых филеров. Приезжий, оказавшийся средних лет не то крестьянином, не то мещанином, был одет недурно для своего класса, в пальто и накинутую поверх него просторную меховую шубу. Было тогда очень холодно и, очевидно, его снабдили шубой для поездки по деревенским снегам и морозам. Мои филеры должны были, изображая местных жуликов, напасть в пустынном месте на приезжего, раздеть его, отобрать шубу и старательно обыскать, стремясь к захвату браунинга, но прежде всего - бумажника. В бумажнике у него, как я знал от «Николаева», должно было находиться что-то около двухсот рублей партийных денег, переданных ему «Николаевым» на расход по выполнению террористического акта и полученных от Левченко.
Я знал, что приезжий неизбежно должен был поздно вечером, отчасти из конспирации, отчасти из-за обдуманных мною мер, пройти пешком длинную и пустынную улицу, тянувшуюся от центра города до вокзала. Поезд отходил ночью, и на нем должен был уехать приезжий в свой Аткар-ский уезд. Отобравши филеров, я вкратце объяснил, чего я от них требую. Надо было не только целый день не упускать из виду наблюдаемого, но найти удобное место и момент, чтобы где-нибудь на пустыре подойти к нему
Росси/^^в мемуарах
вплотную, напасть на него, снять с него шубу, найти бумажник, а кстати и браунинг, хорошенько вздуть ограбленного и отпустить его бежать в сторону вокзала. При этом надо было ни в коем случае не попасться в руки случайно могущего очутиться поблизости городового Впрочем, последнего я не очень опасался: городовые сами не любили этого района.
За удачное выполнение предприятия я обещал моим филерам дать каждому по 25 рублей и позволил разыграть между ними в лотерею отобранную шубу. Конечно, я объяснил им, в чем дело, и филеры понимали, что я прибегаю к этому неконституционному трюку по необходимости.
К двенадцати часам ночи ко мне в кабинет явилась моя четверка - с шубой, с бумажником, в котором лежали двести рублей, и с браунингом, с тем самым браунингом, который еще недавно числился в «складе оружия» саратовской организации эсеров, а теперь перешел в склад оружия Саратовского охранного отделения.
В итоге этого оказалось следующее: «склад оружия» саратовской организации партии эсеров уменьшился на один револьвер и в нем оставался еще только один браунинг; партийная касса пострадала на двести рублей, отобранные от приезжего. Я разделил их так: сто рублей дал в награду «Николаеву» и сто рублей разделил поровну между филерами Шубу получил один из них, вытянувший счастливый номер. Но этого мало: другая сторона этого «дела без перчаток» оказалась во много раз лучше для розыска. Пострадавший, после встрепки, без шубы, денег и револьвера, с трудом добрался до своего места жительства, а когда поведал членам своей организации обо всем приключившемся, ему немедленно высказали недоверие и исключили из партийной организации. Об этом постановлении вскоре известили Левченко, а следовательно, и меня, к моему полному удовольствию.
Так удачно я ликвидировал, без шума и треска, одно из затеянных тогда террористических выступлений, и никто - ни сам объект этого покушения, аткарский исправник, ни мое начальство - Департамент полиции - не узнал, как я провел всю эту операцию. Не мог же я в официальной бумаге излагать «неконституционные» приемы! Некоторое время спустя я рассказал об этом случае в интимной беседе саратовскому губернатору и начальнику Саратовского губернского жандармского управления. Посмеялись.
Как я уже отмечал, с разгромом так называемого Поволжского областного комитета эсеров и провалом Азефа революционное подполье стало разваливаться. Активность его утихала не по неделям, а по дням. Конечно, это сказалось в Саратове, и в этом городе даже более, чем в каком-либо ином. Понятно почему. Все местные активисты были арестованы, осталь-
Россшг^^в мемуарах
ные испуганно затаились и стремительно заметали малейшие следы своих партийных сношений. Провал Азефа вызвал такую потерю веры в партию и ее лидеров, что возродить что-либо снова было почти невозможно.
Что же касается местных социал-демократов, они к описываемому времени были основательно потрепаны непрерывными и меткими ликвидациями. Для налаживания новых предприятий или подпольных организаций у них не хватало ни лидеров, ни денег, ни связей. Может быть, также не было уже и прежней настойчивости.
Не забудьте, что период с 1909 года по самую революцию 1917 года был самым спокойным в смысле проявления деятельности подпольных организаций в России. Революция 1917 года ни в какой мере не явилась результа том наличия революционно организованного подполья.
Итак, в начале 1909 года я почувствовал значительное облегчение в работе. Можно было более спокойно заниматься ее «трафаретной» стороной и приводить в порядок массу запущенных отчетностей по розыскным делам.
В связи с вопросом о провокации я расскажу еще один забавный случай того же периода, т.е. 1909 года. Разные бывают провокации. Бывают злостные, бывают и наивные - как следствие глупости или полного непонимания дела розыска. А так как делами политического розыска в император ской России ведали не одни только талантливые или хотя бы способные лица, а зачастую порядочные младенцы в жандармских мундирах, то происходили случаи невольных или вольных, преднамеренных провокаций, а иногда провокаций, не злостно задуманных.
Надо сказать, что примерно с 1907-1908 годов Департамент полиции, в целях оживления политического розыска и в стремлении поднять его на большую высоту, стал нажимать на так называемых железнодорожных жандармских офицеров. Я уже отмечал, что железнодорожные жандармские офицеры составили в нашей жандармской среде как бы привилегированную группу, поддерживаемую штабом Отдельного корпуса жандармов, в котором все старшие чины набирались, по неписаному правилу, из той же железнодорожной среды. К политическому розыску железнодорожные жандармы относились чуть ли не явно с оттенком пренебрежения. Дескать, это дело грязноватое, а у нас работа чистая! Работы этой, по правде сказать, было не так уж и много, особенно по тихим углам необъятной матушки-Руси, и падала она, эта работа, главным образом на плечи жандармских унтер-офицеров.
Нажим Департамента полиции заключался в том, что от железнодорожных жандармских офицеров было потребовано осуществлять наблюдение в так называемой «полосе отчуждения». Это требование включало необходи-
Poccwf^^e мемуарах
мость завести секретную агентуру среди железнодорожных служащих, чтобы иметь полное освещение всего, что задумывается, проводится в жизнь и осуществляется полулегальными и нелегальными организациями среди железнодорожных служащих, и по этим делам завести те формы отчетности, которые уже были введены в губернских жандармских управлениях и в охранных отделениях.
Провести в жизнь эту столь простую, естественно необходимую меру удалось, вероятно, потому, что в один из более светлых периодов Министерства внутренних дел один из товарищей министра был в то же время и командиром Отдельного корпуса жандармов и заведовал делами полиции100. Таким образом, Департаменту полиции удалось переключить временно на свою сторону и штаб Отдельного корпуса жандармов.
Для железнодорожных жандармских офицеров настали неприятные времена. Департамент полиции засыпал их циркулярами, запросами, требовал работы и угрожал, что только при выполнении означенных требований начальники жандармских железнодорожных отделений могут рассчитывать на дальнейшее повышение по службе. Если принять во внимание, что значительное число начальников отделений при повышении по службе попадало на должность начальника губернского жандармского управления, означенные требования Департамента полиции, помимо общих соображений, были давно ожидаемой и совершенно естественной мерой. Тем не менее эта мера была встречена в железнодорожной жандармской среде с плохо скрытым неудовольствием. Надо было приниматься за дело. Большинство этого не хотело, а как приняться - не знали все. Те, кто был потолковее да посообразительнее, обратились в местные губернские жандармские управления или даже в охранные отделения. Им оказали содействие. Кое-где помогли практическими советами, кое-где снабдили и агентурой, показали, как вести отчетность, и пр.
