мемуарах

В этой нездоровой атмосфере Азеф «работал» как секретный сотрудник в самые тяжелые годы революционного нажима на власть. Если прибавить, что в годы 1905-1906 власть в России вообще растерялась и «ушла», мы, может быть, поймем и шатание ума и у Азефа, и неуверенность его, к какой стороне «примкнуть».

Итак, на поставленный нами второй вопрос: как гарантировала политическая полиция Азефа от «провала»? - надо ответить - плохо!

Эти два ответа до некоторой степени «извиняют» Азефа.

Арестованные, поручик Григорьев и поручик Надаров (его отец занимал высокий командный пост в Забайкалье), были немедленно доставлены в управление из Петропавловской крепости для допроса. Помню, что ввиду важности дела мы перестали считаться со временем, и арестованных доставили для допроса что-то около 9 или 10 часов вечера. Мне, как лицу, несшему тогда адъютантские обязанности (новый адъю ант назначенный на мое место, ожидался со дня на день), выпало в связи с этим делом много работы. Перепечатывались копии протоколов допросов (арестованные офицеры быстро сознались и сами записывали длиннейшие откровенные показания; не дожидаясь их полного окончания, каждый лист показаний переписывался немедленно в нескольких экземплярах); все это я сверял, выправлял описки и ошибки и немедленно отправлял начальству. Тут были копии для Департамента полиции, для начальника охранного отделения, для прокурора судебной палаты, для министров юстиции и внутренних дел. Показания этих офицеров, совсем еще молодых людей, сводились к подробному описанию вовлечения их в подпольную «эсеровскую» организацию, имевшую задачей использование их в качестве террористов. Оба они, каждый в отдельности, нарисовали интересную в психологическом отношении картину какого-то необъяснимого и в то же время неотвратимого внушения, ока-ывавшегося на них беседами все с тем же «Гершкой» (Григорием) Гершуни. Фигура этого незаурядного «эсеровского» лидера и наталкивателя на террористические акты молодых, неуравновешенных в психическом отношении фанатиков стала выступать особенно ярко именно после откровенных показаний этих офицеров. Одно покушение намечалось на обер-прокурора св. Синода Победоносцева, а другое, насколько помню, на министра внутренних дел. Офицерская форма должна была служить, по мнению Гершуни, хорошей ширмой при покушении. Руководящая роль Гершуни в террористическом акте Балмашева вскрылась также в значительной степени из показаний тех же офицеров.

Россшг^^в мемуарах

Политический розыск привел к концу революционную деятельность Гершуни только, насколько помню, в 1904 году, когда он был арестован начальником Киевского охранного отделения, ротмистром А.И. Спиридовичем, в железнодорожном вагоне, недалеко от Киева. Как известно, Гершуни после ареста, суда и каторги удалось совершить необычный по обстановке побег из каторжной тюрьмы в Сибири за границу, где он вскоре умер³⁷.

Обоих арестованных офицеров судили и разжаловали в рядовые с зачислением на службу где-то в Туркестанских частях. Дальнейшей их судьбы не знаю, но, кажется. Надаров в мировую войну был уже в чине подполковника.

В связи с этим делом произошла другая история, которую мне хочется отметить, так как она также свидетельствует о далеко не совершенной системе как отбора офицеров при приеме в Отдельный корпус жандармов, так и плохой подготовке их к новой службе.

В те именно дни, когда в управлении поднялась суета в связи с возникшим делом об арестованных двух офицерах, прибыл к нам вновь назначенный адъютант, поручик Калинин, который должен был принять от меня секретную часть, а я дг чжен был подготовить его к предстоящим ему делам. Я понял, что генерал Секеринский намеревался еще долго продержать меня на положении «ментора», так как ему это было удобно.

Новый адъютант, тщедушный, бледный молодой человек, был очень скромен на вид и необычайно застенчив. По прошлой своей службе офицер казачьего полка, он имел за собой какую-то весьма солидную протекцию высоких военных кругов. Вероятно, это значительно облегчило его поступление в Отдельный корпус жандармов Калинин сел за стол рядом со мной и начал «присматриваться» к делам, а я, делая все «на лету», так как все тогда требовало экстренной спешки, старался втолковать ему все тонкости поручаемой должности. Мы, конечно, обменивались впечатлениями о новом, возникшем в управлении дознании об арестованных офицерах, об их показаниях, а кстати и вообще о службе в Отдельном корпусе жандармов и в нашем управлении

Поручик Калинин оказался молодоженом, и именно его жена повлияла на ту судьбу, которая устроила ему службу в Петербурге Но супруге мерещилась светская столичная жизнь с ее развлечениями, столь заманчивыми для молодой провинциалки. Поручик же Калинин с каждым не только днем, но и часом узнавал от меня о тягостях своей новой адъютантской службы и вскоре понял, что он обречен на то, чтобы безвыходно сидеть в

PoccuiK^^e мемуарах

управлении и разбираться в делах, к которым у него не было ни малейшего влечения, а может быть, и способностей. Поручик «завял» уже на второй или третий день. Не понравился он и полковнику Кузубову, который сразу же раскусил, что новый адъютант будет ему только обузой, и он не щадил Калинина поручениями.

Сидя как-то вечером в управлении и занимаясь делами за своим столом, я перекидывался с Калининым замечаниями, главным образом по делу об арестованных офицерах. Поручик Калинин в этот вечер казался очень расстроенным. Не знаю, почему именно, но новый адъютант вдруг стал возмущаться ночными допросами арестованных офицеров. Заметив на столе присланный «дневник наблюдений» за ними, содержавший отчет того наружного наблюдения, которое в течение некоторого времени до их ареста велось Петербургским охранным отделением, Калинин заметно взволновался и попросил моего разрешения просмотреть его. Я обратил внимание на его крайнее смущение и стал расспрашивать его, сказав в шутку: «Да вы сами бывали у них, что ли?» Неожиданно для меня поручик стал растерянно объяснять мне, что он действительно был знаком с одним из арестованных офицеров (не помню, с каким именно) и что они бывали друг у друга. По словам Калинина, арестованный офицер был прекрасный человек, но теперь он, Калинин, не знает, что ему делать. Я, что называется, остолбенел. Тогда же ночью, на докладе начальнику, я передал свой разговор с новым адъютантом, выразив крайнее удивление тому, каким образом столь неуравновешенный в политических взглядах офицер мог попасть в Отдельный корпус жандармов, прослушать лекции и быть назначенным в Петербургское губернское жандармское управление. Секеринский вскипел, вызвал к себе для разговора поручика Калинина и предложил ему не являться более в управление. Через несколько дней мы прочли в приказах по Отдельному корпусу жандармов, что поручик Калинин переводится на должность адъютанта в одно из губернских жандармских управлений в Западном или Прибалтийском крае. Точно сейчас не помню. Почему штаб Корпуса жандармов принял именно такое «мудрое» решение, так я и не мог понять никогда. Впрочем, люди, близкие к семейным делам поручика Калинина, говорили мне, что принять в отношении его более решительные меры, хотя бы в виде обратного отчисления из Корпуса жандармов в его казачью часть, штаб Корпуса жандармов не решился, учитывая его связи в «высоких» кругах. Поручик Калинин продолжал служить в Отдельном кор-

Россшг^^е мемуарах

пусе жандармов; его дальнейшая служебная карьера мне не известна. Впрочем, он, может быть, исправился - не знаю.

Во всяком случае, очевидно, что «поручики Калинины» переходили на службу в Отдельный корпус жандармов для целей, ничего общего с задачами этого Корпуса не имеющими. Я не хочу этим сказать, что такие поручики поступали в Отдельный корпус жандармов с определенными целями подрыва жандармской службы Нет, их стремления ограничивались желанием устроиться на легкой службе, и они быстро превращались в ненужный и вредный для дела балласт.