Тогда генерал Мрозовский, усмехнувшись, спросил генерала Климовича, на чем именно он строит свои доводы. Е.К. Климович начал доказывать свои выводы из общих положений, говоря, что отсутствие у начальника охранного отделения сведений по данному вопросу не означает еще того, что общие выводы неправильны; что у него достаточный опыт в таких делах и прочее.

Генерала Мрозовского он, однако, не убедил.

Через несколько дней генерал Мрозовский поблагодарил меня зато, что я не побоялся сказать правду, но я, конечно, потерял в глазах Климовича положение «своего» человека. С этих пор он стал относиться ко мне холодно.

В конце 1915 года произошли крупные перемены на верхах нашего министерства, и, как водится, во главе Департамента полиции был поставлен новый человек. Им оказался генерал Е.К Климович.

Пробыл он в этой должности недолго и вслед за очередной «министерской чехардой», весной 1916 года, покинул пост директора Департамента полиции с тем, чтобы вознестись в Сенат, - карьера исключительная для офицера Отдельного корпуса жандармов, со средним образованием, большим опытом в делах полиции во всех ее отраслях, с административным стажем, умом живым и практическим, бойким темпераментом, громадным самомнением и весьма некрупным интеллектом…

* * *

В конце 1915 года в Москву приехал все тот же С.Е. Виссарионов, снова выплывший на поверхность в качестве неизбежной правой руки С.П. Белецкого, получившего в это время должность товарища министра внутренних дел после удаления генерала Джунковского. От приятеля по Департаменту полиции я получил предупреждение, что С.П. Белецкий по каким-то

мемуарах

соображениям решил «спихнуть» меня с должности и, чтобы «соблюсти ап-парансы», послал С.Е. Виссарионова в Москву произвести инспекторский смотр моему отделению и «найти непорядки»… Сведения, мне переданные по телефону, были до такой степени подробны, что в них намечена была моя новая должность - начальника Самарского губернского жандармского управления. Должность, конечно, скромная во всех отношениях, по сравнению с должностью начальника Отделения по охранению общественной безопасности и порядка в г. Москве, которую я занимал.

Итак, я только что избавился от одного «недруга», генерала Джунковского, решившего, в силу давнего недоброжелательства к моим братьям, спихнуть меня с должности и водворить на нее какую-то, ему известную, «креатуру», как представилась новая комбинация высшего начальства и новая уфоза.

В данном случае угроза исходила от нового товарища министра внутренних дел С.П. Белецкого. Какие же причины влияли на его решение? Как это ни странно, эти причины были совершенно неслужебного характера. Собственно говоря, придраться ко мне и к моей служебной деятельности в Москве, может быть, было и можно, но не так-то легко; сам Департамент полиции был вполне доволен тем агентурным освещением, что я ему давал; Департамент знал хорошо, что я веду розыскную работу в соответствии с переживаемым временем, что, благодаря моему руководству, революционное подполье расстроено и что агентура своевременно направляется на освещение тех группировок, которые по ходу событий выплывают на поверхность противоправительственной борьбы. Наконец, Департамент знал всю мою предыдущую розыскную деятельность и имел основание доверять мне.

Сам же С.П. Белецкий, при подсказе со стороны С.Е. Виссарионова, остановился на мне, когда в 1912 году ему надо было назначить кого-то из офицеров Отдельного корпуса жандармов на должность начальника Московского охранного отделения.

Как увидит мой читатель из дальнейшего, единственной причиной к тому, чтобы «спихнуть» меня с должности начальника Отделения по охранению общественной безопасности и порядка в г. Москве, было то, что у меня с Белецким, по его же собственным словам, сказанным мне при личной встрече в Петербурге в конце января 1916 года, были «враждебные флюиды»! Невероятно, но факт!

Во всей этой безобразной истории С.Е. Виссарионов играл роль (ему порученную и навязанную С.П. Белецким) ревизора, который во что бы то

Poccun\JLe мемуарах

ни стало должен был открыть и разыскать уязвимое место в моей деятельности начальника Московского охранного отделения.

Так как С.Е. Виссарионов, при всей талантливости его и знании нашего дела, отличался еще и большой эластичностью характера и способностью принимать именно ту форму, которая ему навязывалась сверху, я, конечно, понимал безнадежность моего положения. С.Е. Виссарионову «приказано» найти неисправности в механизме машины, которой я управлял вот уже около четырех лет, и совершенно ясно, что он постарается что-нибудь «найти»!

Прежде всего я решил показать С.Е Виссарионову, что я в курсе всей интриги. Для этого я приехал на Николаевский вокзал встретить его, несмотря на «неожиданность» и «внезапность» его приезда в Москву.

С.Е. Виссарионов был поражен встречей и не мог удержаться от восклицания:

- Разве вы знаете о моем приезде?!

Конечно, началось, как обычно, с «Иверской». Без посещения часовни Сергей Евлампиевич, как я это отмечал уже ранее, не начинал ни одного дела в Москве, даже скверного дела, с которым он в данном случае приехал и с которым в глубине души он едва ли мог быть согласен. Но он творил волю пославшего его

Начался обычный инспекторский смотр, который С.Е, Виссарионов производил мне не один раз, и последний из них был всего около трех лет тому назад, в 1913 году. Всегда в конце этих смотров он давал моей деятельности блестящую оценку. Теперь надо было найти какой-то непорядок. Уже в самой внешности «ревизора» и в его разговорах со мной чувствовался заметный холодок, столь необычный для меня при сношениях с ним.

После разговоров с моими секретными сотрудниками, большую часть которых Сергей Евлампиевич знал по прежним инспекциям, он ввернул мне замечание о том, что у меня нет совсем освещения по партии максималистов. Я тотчас же понял, что это обстоятельство будет пунктом обвинения против меня в будущем докладе. Почти не скрывая вежливой, но иронической улыбки, я ответил, что у меня нет также агентуры в партии «Народной воли» и «Черного передела», но, ежели при новых сдвигах в идеологии народнически настроенных кругов появилась бы возможность формации максималистского уклона, моя секретная агентура, ныне намеренно продвинутая в новые общественно-оппозиционные группировки, а ранее активно состоявшая в максималистских организациях, вовремя отметит новые образования и также вовремя их осветит.

РоссияК^и^в мемуарах

С.Е. Виссарионов, конечно, понимал, что я прав, но для порядка сказал мне, что надо иметь агентуру «во всех организациях»!

Каждому интеллигентному русскому человеку, более или менее внимательно следящему за нашим революционным движением, ясно, что предъявлять в конце 1915 года начальнику политического розыска требование, чтобы он в числе секретных сотрудников имел и максималистов, было абсурдно. И таким лицам станет совершенно понятен мой ответ С.Е, Виссарионову.

Действительно, допустим на минуту, что я в качестве начальника политического розыска сохранил бы со времен 1906-1907 годов секретного сотрудника, в те годы активно вращавшегося в кругах эсеров-максималистов. Допустим, что я как-то «законсервировал» его лет на семь-восемь, и вот к описываемому времени, т.е. к концу 1915 года, он, состоя в списках моей секретной агентуры, попробовал бы, вращаясь в разных эсеровских и народнических кругах, оправдать получаемый им денежный отпуск от казны и осветить максималистские организации.

В его рапортах должна была бы появляться стереотипная отметка:^: «максималистов, как организации, не имеется».

В 1915 году не имелось не только организованных максималистов, которые являлись в свое время составной частью целого, но не имелось и этого организованного целого, т. е. Партии социалистов-революционеров, развалившейся в 1909 году из-за «провала» Азефа.

Конечно, все это не было секретом д ля такого выдающегося эксперта по делам, относящимся к политическому розыску, каким был Виссарионов. Он в действительности искал только предлогов, хотя бы формальных, чтобы его начальство, т. е. С.П. Белецкий, могло обосновать мое удаление с должности начальника Московского охранного отделения не одними только «флюидами неприязни».