Судя по сообщениям прессы, при эвакуации менее других испытали трудности служащие казенных учреждений. Например, 350 сотрудников варшавской психиатрической больницы во главе с директором И. М. Сабашниковым сразу по приезде были размещены в Ходынском ночлежном доме (больных перевезли отдельно). Чиновников варшавского управления земледелия и государственных имуществ устроили в дом у Чугунного моста. Управление Привислинских железных дорог через две недели после прибытия в Москву сняло помещение на Александровской площади и приступило к работам. Их коллеги из Двинска устроились в Трехпрудном переулке. Вот как описал их вселение очевидец-журналист:

«Необъятный двор домов Волоцкой, по Трехпрудному, загроможден подводами, нагруженными самой разнообразной кладью.

Кажется, что все эти дома, все квартиры собрались в путь.

– Переезжают?

– Железная дорога приехала, – отвечает дворник, – Либаво-Роменская, из Двинска.

Приехала она очень скромно: на лошадях. Привезли ее сюда с вокзала, всю дорогу. И размещают…

Ломовики хлопочут около своих возов. Распутывают хитросплетение канатов, и веревочные дуги хлещут по воздуху.

Имущество чрезвычайно пестрое. Захватили все, что только было можно. Письменные столы и матрасы. И на самом верху прикручен тяжелый кассовый компостер.

Торчат железные какие-то палки. Рычаги от стрелок. Связка контролерских щипцов.

И тут же всякие предметы домашнего обихода. Ломберный столик, умывальник. Затиснутые под стрелками подушки.

Между возами снует, кричит, волнуется однообразная толпа. Все в железнодорожных фуражках.

Возбужденные.

Но возбужденные радостно.

Уныния ни малейшего не заметно. Царит полная уверенность, что Либаво-Роменской дороге придется здесь не долго пробыть.

Скоро все они вместе с компостером вернутся обратно. Забавна та заботливость, которою они, эти чиновники, окружают свой компостер и свои стрелки.

Это как будто символ их профессии.

Поезда перестали ходить, но железная дорога осталась.

Компостер снимают с сугубой осторожностью. Топчут перины и подушки.

И хотя машинка не тяжелая, но подхватывают ее на руки несколько человек.

Расступись! Его водворяют в новое помещение, в квартиру, на стол, придвинутый к окну. Здесь он отдохнет. Много довелось ему поработать в последние дни, просекая целое море билетов.

Вид у компостера заслуженный и меланхолический. Точно у аиста, опустившего голову…

Тут представители всяких ступеней железнодорожной иерархии. Крайне щеголеватые инженеры, оберы, исполненные достоинства, машинисты, успевшие на досуге немного отмыть многолетнюю копоть.

Один из машинистов приладил даже цветной галстук к рубашке и сам поминутно скашивает вниз глаза, чтобы полюбоваться. Другой, засаленный, осматривает критически своего товарища и выражает одобрение.

А затем оба схватываются яростно за диван из зала первого класса, снимают его как перышко с телеги. И тащат.

Едва не задавили крохотного карапуза, наблюдавшего за суматохой.

– Задний ход!

Едва не произошло крушение. Осторожно обносят диван. Карапуз смотрит, не меняя позы.

На вопросы любопытных они отвечают односложно. Их спрашивают:

– Уехали?..

– Уехали…

И больше ничего не добьешься. Московская слякоть им не по нутру. Они видели войну, совершили с этим переездом колоссальный труд и нисколько не растерялись, не устали и не унывают.

Возы разгрузили быстро. Порожние тянутся гуськом со двора.

Железнодорожники устраиваются по квартирам…»

Тюрьма из того же Двинска с 87-ю каторжанами добралась до Москвы 22 августа 1915 года, а три дня спустя газеты сообщили: «Вчера утром прибыли в Москву некоторые полицейские участки Варшавы. Эвакуация учреждений может считаться законченной».

Что касается арестантов из западных губерний, то за три летних месяца 1915 года через московскую пересыльную тюрьму их прошло несколько десятков тысяч. При общей эвакуации городов обитателей тюрем вывозили в первую очередь. Даже лиц, совершивших незначительные поступки, не говоря уже о политических заключенных. В Москву, например, были целиком привезены варшавские тюрьмы, в которых содержалось много каторжан – «вечников» и долгосрочных. Их большую часть отправили дальше, в губернские каторжные тюрьмы Орла, Самары и других городов. А вот «политиков» распределили по московским тюрьмам.

«Эвакуация до Москвы совершилась вполне благополучно, – сообщала газета “Утро России”, – хотя администрация ждала побегов и всевозможных эксцессов. По словам тюремного начальства, в последнее время в тюрьмах наступил невиданный покой и порядок. Арестанты страстно ждут особого акта и сокращения сроков. Это ожидание дает им силу спокойнее переносить неволю.

Кроме того, в тюрьмах теперь кипит работа по приготовлению одежды и обуви для армии. Работа в свою очередь действует на арестантов очень благотворно».

Для полноты картины стоит отметить, что вслед за узниками польских тюрем в Москву перебрались их коллеги, оставшиеся на свободе. Это добавило головной боли сотрудникам московской полиции. По этому поводу вечерняя газета «Время» в апреле 1916 года писала:

«Из Варшавы, Лодзи, издавна славившихся изобретательностью мошенников всех формаций, ловких взламывателей и карманников, сюда наехали эти “беженцы”, перенесшие свою преступную деятельность в Первопрестольную.

Преступления легкого характера, особенно участившиеся за последнее время, в достаточной степени определяют “чистоту работы” мошенников.

Кражи достигли полного совершенства.

Изобретательность и ловкость, с какой совершены, например, кражи у А. Д. Самарина, у гр. Татищева, в трамвайном депо, поражают представителей сыскной полиции.

Последний же случай с московским городским головой М. В. Челноковым на Вербном базаре в Большом театре является рекордом наглости преступников.

Борьба с преступными элементами ведется у нас весьма энергично.

И в мирное время они, несомненно, давным-давно были бы переловлены.

В настоящий же момент, ввиду сильного изменения самого состава населения, весьма трудно ориентироваться в массе новых наезжих людей.

Между тем аферисты варшавской школы умеют прятать концы в воду.

Близость их в свое время к Европе дала возможность перенять у европейских преступников умение производить приличное и даже аристократическое впечатление.

Кроме того, ряд причин, связанных с войной, не дает возможности воспользоваться данными о преступных элементах Польского края.

Последние, чувствуя под собой почву, обнаглели и расширили свою деятельность до maximum’a.

Они – везде: в трамваях, в кафе, в ресторанах, на балах, в театрах.

Всюду они проникают и немедленно дают себя чувствовать.

Оставив прежний способ пользования военным мундиром, преступники переодеваются студентами, инженерами.

Москва переполнена провинциалами.

Это – самый благодатный материал для мошенников.

Много усилий затрачивать не приходится.

Доверчивый провинциал моментально попадается на удочку.

Многие видные представители польской аристократии и не раз являлись жертвой ловких проделок.

Фиктивные браки, мошеннические “крупные предприятия”, “разорившиеся магнаты” – так мелькают приемы преступных “беженцев”.

Шулера наводнили все клубы – тайные и легальные.

Здесь идет форменный грабеж.

В одном из отелей не так давно велась крупнейшая игра.

Около десятка богатых беженцев сделались жертвами джентльменов, выдававших себя за управлявших делами Познанского, за графов, князей, отставных чиновников, и т. д., и т. д.»