Около сотни московских студентов – австрийцев и немцев – были лишены возможности продолжить образование. Десятка два из них, видимо самые упорные, окончательно были «выдавлены» из московских вузов в октябре: им просто не выдали разрешения на посещение занятий. Их соплеменники – абитуриенты 1914 года – без всяких объяснений получили обратно свои прошения о приеме на учебу. Даже студенты Духовной академии обратились к властям с требованием исключить представителей «вражьего стана», а освободившиеся стипендии передать русским.

Несладко пришлось и немцам-педагогам. Например, в упомянутом Петропавловском училище их было семь. Двое предпочли остаться в Германии, трое (директор училища Пакк и две учительницы) перешли в русское подданство, а вот преподаватели Нире и Зюсенгут были задержаны полицией и высланы из Москвы. Арест последнего, статского советника О. Ю. Зюсенгута, вызвал особенно много толков. Он прожил в России 30 лет и был уже стариком, но у него почему-то отобрали всю переписку, а само следствие велось в строжайшей тайне.

В сложной ситуации оказались германские подданные – служащие Городской управы. На запрос гласного А. С. Шмакова (известного борца с засильем инородцев) Управа ответила, что среди ее работников насчитывается всего 17 «немцев», которые давно обрусели и лишь формально числятся иностранными подданными. Подавляющее большинство из них составляют женщины-славянки. Исходя из этого, Управа сочла возможным их всех оставить на службе.

Какими разумными ни представлялись доводы Городской управы, услышаны они были далеко не всеми. Или же вопрос о немцах просто послужил кому-то удобным поводом для сведения партийных счетов. Так или иначе, но на страницах «Утра России» появилась гневная отповедь Георгия Ландау, отразившая настроение немалой части московского общества:

«И вот, когда в России, в Польше, в Москве нужда растет с каждым днем, а в Московской городской управе даже не принимаются прошения о занятиях, среди городских деятелей находятся умники, ратующие за оставление на городской службе германских подданных.

Господину Астрову кажется, что он выбрал самый удачный момент для проповеди широкой гуманности всепрощения и любви к ближнему. Высоко над толпой стоит г. Астров, и нет для него ни эллина, ни иудея. Велика кроткость его, и неисчерпаем источник милосердия.

И посрамленный величием его духа, отступает, терзаясь, немец. И уже счастливо, хотя и сквозь слезы, улыбаются, возвращаясь с не принятыми прошениями русские.

– Господа, – говорят защитники немецких подданных. – Ну за что же их увольнять? Люди чуть не всю жизнь прожили в России, частью даже православные и, наконец (чего же еще хотите от них?!), когда объявили войну, подали прошение о принятии их в русское подданство.

Защитникам почему-то кажется, что столь долговременное пребывание немецких подданных в России есть обстоятельство, говорящее в их пользу. Как раз напротив.

Это доказывает только то, что у этих людей не было настолько уважения к приютившей их нации, что они в течение всей жизни даже не удосужились совершить несколько простых формальностей для перехода в новое подданство.

Это – во-первых.

Во-вторых, у этих людей всегда было достаточно здравого, практического смысла, чтобы понимать, что иностранным и в особенности немецким подданным жилось в России лучше, чем русским.

Объявление войны должно было означать наступление другого порядка вещей – вот и все. И можно быть смело уверенным, что количество прошений о переходе немцев в русское подданство с датой конца июля очень значительно.

Ясно, что удовлетворение таких прошений стояло в полной противоположности с интересами русских и России.

Поэтому решение Городской Думы о недопустимости на городской службе подданных воюющих с нами государств, за исключением славян и лиц, подавших прошения о переходе в русское подданство до начала военных действий, следует принять с очень большим удовлетворением. Последнее тем более законно, что вопрос был решен громадным большинством голосов».

Понятно, что обстановка для московских немцев была не слишком комфортной, но нельзя сказать, что все они, подобно напуганным мышам, сидели, забившись в норы. Некоторые дамы и господа вели себя довольно дерзко по отношению к окружавшим их русским. Так, по сообщениям газет, во время сбора средств в помощь жертвам войны рабочий Московского металлического завода Иоганн Клистнис «позволил себе неприличный хулиганский поступок». А Пауль Кихерер и Вильгельм Вальтер, проходя на Тверской мимо офицера, громко сказали: «О, эти русские свиньи». Все они постановлением главноначальствующего были отправлены под арест на три месяца.

Но, пожалуй, самым удивительным был случай, произошедший в трамвае маршрута номер шесть. По описанию репортера «Утра России», конфликт начался с того, что некая дама «громко и с вызывающим видом» разговаривала по-немецки с соседкой. Стоявший рядом с ними студент заметил, что бестактно по нынешним временам терзать слух окружающих немецкой речью. В ответ дама обрушилась с бранью на «мальчишку», посмевшего сделать ей замечание. Затем, видимо войдя в раж, немка крикнула: «Посмотрим еще! Может быть, через месяц наши будут в Москве!» – и попыталась ударить зонтиком ошеломленного студента. Впрочем, тот не растерялся и встретил злобную фурию пощечиной. Финалом трамвайной драмы стало составление протокола в полицейском участке.

Также не обошлось без вмешательства полиции при инциденте, случившемся возле кондитерского магазина «Эйнем» на Петровке. А началось все с того, что две дамы, собиравшиеся войти в торговое заведение, были остановлены каким-то господином. Он принялся их убеждать, что во время войны покупать что-либо у немцев непатриотично. Женщины согласились с оратором и не стали заходить в магазин. В этот момент на улицу выскочил швейцар и накинулся на агитатора-патриота, угрожая полицией и протоколом. Возникший скандал действительно пришлось улаживать блюстителям порядка.

По всей видимости, происшествия такого рода были не единичными и сильно вредили торговле. Стараясь спасти положение, правление «Поставщиков Двора Его Императорского Величества Товарищества паровой фабрики шоколада, конфект и чайных печений „Эйнем“ в Москве» опубликовало в газетах 31 августа 1914 года специальное обращение:

«Каждое торговое дело, заслужившее репутацию солидного и добросовестного предприятия, вызывает у многих зависть и заставляет прибегать подчас к неразумным выходкам, к поступкам некрасивым и непорядочным.

В текущие дни священной борьбы России с надменным врагом некоторые лица, по неведомым, быть может, даже корыстным целям, воспользовавшись нерусской фамилией главы нашей фирмы, стали распускать в Москве столь же чудовищные, сколь же и вздорные слухи.

Базируясь на нерусском наименовании фирмы, недоброжелатели обвиняли нас не только в германофильстве, но и во всяких своих измышлениях, желая как бы тем нанести вред нашему предприятию.

Не следовало бы вступать в полемику с такими лицами, но мы вызваны на это нравственною обязанностью показать русскому обществу суть нашего дела в истинном свете.

Наша фирма, основанная в Москве в 1851 году, существует 63 года, и существует с честью. Глава нашей фирмы – председатель правления и главный пайщик Товарищества, не только русский подданный по общественному положению, но и по глубокой преданности России; он удостоен почетного звания коммерции советника.

Состав Управления состоит большею частью из русских подданных; рабочие и служащие, которых на фабриках наших до 3500 человек, – все русские, за исключением лишь некоторых мастеров, специалистов по отдельным отраслям многообразного производства на наших фабриках.