Несмотря на объявленное перемирие, в отдельных частях города бои продолжались. Юнкера сделали вылазку к Брянскому вокзалу, чтобы провести в свое расположение около двух сотен «ударников». Затем из дома Гагарина, стоявшего в конце Тверского бульвара (сейчас на этом месте памятник К. А. Тимирязеву), был выбит отряд красногвардейцев.

В свою очередь, Красная гвардия ни на минуту не прекратила обстрел из 6-дюймовых пушек кадетских корпусов и Алексеевского военного училища. А после того как Комитет общественной безопасности отверг ультиматум, выдвинутый ВРК, в штабе восстания было принято решение активизировать наступательные действия и применить для обстрела позиций юнкеров тяжелую артиллерию. Наверно, следует пояснить современному читателю, что снаряды 6-дюймовых осадных орудий, весившие 41–43 кг, обладали несравненно большей разрушительной силой, чем легкие снаряды полевых 3-дюймовых пушек.

«После долгих колебаний… после долгих сомнений Военно-революционный комитет вынужден был отдать приказ о бомбардировке Кремля, – утверждал впоследствии член ВРК Г. А. Усиевич, – ибо другого средства для окончания этой борьбы не было, ибо та борьба, которая велась на улицах, которая велась в закоулках, та партизанская война, которую вели наши враги против нас, грозила затянуться на неделю. Этого мы допустить не могли, потому что ясно было, что всякое затягивание войны вносило деморализацию в наши ряды и привело бы к тому, что мы получили бы полное поражение. Поэтому Военно-революционный комитет должен был прибегнуть к крайнему средству и бомбардировкой заставить врагов наших, юнкеров и офицеров и думу, сдаться на капитуляцию».

Стоит отметить, что среди руководителей восстания не было единства по вопросу стрельбы в городе из тяжелых орудий. Например, член Пресненского ВРК Н. Т. Меркулов писал в мемуарах: «Я помню, как в штаб Пресни пришли солдаты тяжелой мортирной артиллерии, что стояла на Шелепихе, и просили разрешения пустить два-три снаряда в Александровское военное училище. Мы запретили, потому что рядом находился Кремль и снаряды могли повредить его». В противоположность такой позиции видные большевики Р. С. Землячка и П. К. Штернберг с самого начала настаивали на применении тяжелых пушек.

Выполняя приказ, поступивший от ВРК 30 октября, большевики Мастерских тяжелой осадной артиллерии («Мастяжарт») сформировали несколько батарей. Одна из них вела огонь с Воробьевых гор. Орудия другой были установлены около Большого театра для обстрела гостиницы «Метрополь». Еще две шестидюймовки заняли позицию на Швивой горке, в ограде церкви Никиты Мученика. Напротив Никольской башни была установлена гаубица, так как снаряды легких пушек не могли пробить брешь в воротах.

Кроме того, красногвардейцы Замоскворечья перевезли на набережную у Крымского моста два французских осадных 155-миллиметровых орудия. Правда, с использованием этих пушек возникли определенные трудности – прислуга не успела пройти обучение, поэтому не умела с ними обращаться. Кроме того, французские инструкторы сбежали, прихватив прицелы и специальные таблицы, без которых невозможна точная стрельба. Наводить орудия «на глазок», по свидетельству В. П. Файдыша, взялись профессор астрономии П. К. Штернберг, гражданский инженер Гопиус и «бородатый бригадир-наводчик из Бутиковских казарм».

«Стоит отметить самый процесс наводки, – рассказывал мемуарист. – Прежде всего мы с наводчиком отправились на колокольню Зачатьевского монастыря. Там я ему указал крышу штаба МВО, вместе с ним проследили глазом всю линию крыш до Москва-реки. Я помог ему запомнить наиболее характерные крыши и трубы различных зданий. Кстати сказать, прицельной трубки на орудии не было. Да и пользоваться приборами, если бы они и были, наш артиллерист не умел.

Ожидать результата я остался на Остоженке. Через некоторое время раздался гул от разрыва снаряда. И мы с Петром Арутюянцем увидели лакеев и горничных, выбежавших из особняка, у которого мы как раз остановились. Они кричали: “Генерала Брусилова ранило!” Стало ясно, что прицел был взят левее штаба МВО, разорвался снаряд в Мансуровском переулке». Впервые за всю военную карьеру легендарный русский генерал оказался ранен. Осколок снаряда, попавшего в его квартиру, раздробил Брусилову ногу.

Несмотря на то что снаряды летели с большим разбросом, В. П. Файдыш утверждал: «Обстрел противника артиллерией сильно помог нам. В Замоскворечьи нам прощали и то, что снаряды частенько попадали в места расположения наших отрядов». Впрочем, сами же большевики позже признавали, что артиллерийский обстрел без точной наводки действовал на юнкеров скорее психологически, чем имел реальные боевые результаты.

Понятно, что мнением обывателей, чьи дома оказались разрушены случайными попаданиями, никто не интересовался. Следы же таких «ошибок» на московских домах сохранялись долгие годы. «Один раз, когда я находилась в ванной комнате, – описывала увиденное Н. М. Гершензон-Чегодаева, – мимо окна ванной вихрем пролетел артиллерийский снаряд, который угодил в угол шестиэтажного дома в Денежном переулке, видного из наших окон. Огромная, глубокая дыра зияла потом на этом доме в течение многих лет».

Однако не вся артиллерия революционных войск посылала снаряды, как говорится, «в белый свет». Н. С. Туляков с гордостью описывал в мемуарах действие батареи на Швивой горке, беспрерывно гвоздившей снарядами Николаевский дворец и кремлевские башни. Особый восторг артиллериста-большевика вызвало его попадание в часы Спасской башни, которые «навсегда перестали играть старорежимный гимн “Коль славен”». Интересно, что М. Буравцев, находившийся в тот момент в Кремле, размышлял не менее пафосно: «Каждый снаряд нес с собой освобождение. Он разбивал старые устои».

Другой очевидец событий, также переживший обстрел, прокурор А. Ф. Стааль оставил такое замечание: «По мнению офицеров, стрельба превратилась из “солдатской” в “офицерскую” или “немецкую”, очень точно. Здание суда беспрестанно вздрагивало от разрывавшихся снарядов». Вероятно, профессионалы сразу ощутили, что в какой-то момент к пушкам встали артиллерийские унтер-офицеры из числа пленных немцев и австрийцев. Упоминание об этом факте встречается в воспоминаниях участников восстания.

Порой замена расчетов орудий происходила не только по причине ее усталости. В одном из вариантов своих мемуаров Н. В. Туляков описывал такой эпизод: «Когда я приехал на батарею, с тем чтобы приступить к обстрелу Кремля, то увидел, что вся батарея пьяна и что нужно ее сменить. Артиллерийский кадр был у нас достаточный, и мне удалось сделать это быстро».

Революционные пушкари настолько вошли во вкус стрельбы по «старым устоям», что продолжали посылать снаряды и после получения известия, что юнкера оставили Кремль. А батарея возле Крымского моста, даже получив приказ о полном прекращении огня, выпустила «по буржуям» последние восемь снарядов – видимо, чтобы возвращаться налегке.

Впечатления обывателя от артиллерийской стрельбы отразил в дневнике Н. М. Мендельсон (запись от 31 октября): «Дежурил с 3 до 7 утра. Ночь не лучше, если не хуже предыдущей. Стреляли откуда-то, как будто с Воробьевых гор или с Калужской площади, – тяжелыми снарядами. Отблеск, несколько секунд гудения, тяжело-звонкого, упрямо режущего воздух, опять блеск и… бах!.. Где разрыв – определить не могу. Так было странно утром: ясное небо, звезды, звон к ранней обедне, такой мирный, а одновременно с ним, не заглушая и не заглушаясь, трескотня пулеметов, ружейных выстрелов…» [73]

«А серый, зимний рассвет, – рассказывал об увиденном репортер “Московского листка”, – приносит такое же кошмарное утро, как и промелькнувшая ночь…

Орудийная пальба. По улицам проносятся санитарные автомобили. Летают грузовики с солдатами и “красной гвардией”, и над каждым грузовиком – лес штыков.