Первым эту ужасную истину осознал руководитель страны, правивший тридцать лет назад, — гениальный Президент, достойный звания великомученика наравне с самим Линкольном. Америка умирала. Законы и руководители государства оказались не в силах обеспечить его единство. По Штатам прокатилась волна беззакония. Правительственные учреждения не могли ее обуздать, поскольку источник угрозы крылся среди государственной администрации.

Бесчестные суды и судьи замахнулись на саму Конституцию, и она перестала быть неприступным оплотом закона, который была призвана защищать, и превратилась в серьезную помеху на пути сохранения величайшей нации в истории человечества. Настало время прибегнуть к чрезвычайным мерам.

Поначалу Президент намеревался дать решительный бой и отменить Конституцию, бросив себя на алтарь спасения отечества. Впрочем, сотню лет назад подобное стоило Линкольну жизни.

И Президент пошел другим путем.

В обстановке строжайшей секретности была создана особая организация, КЮРЕ, возглавляемая одним-единственным человеком, достойным высочайшего доверия. Слово «КЮРЕ»[5] следовало понимать буквально; организация призвана была служить могучим средством для исцеления больной нации — лекарством, безусловно, горьким, но если бы оно подействовало, страна протянула бы до следующего века, а возможно, и дольше.

Официально КЮРЕ не существовала. Признать ее существование властями значило расписаться в бессилии. Организация должна была поддерживать на плаву кренящийся корабль государства, пуская в ход неконституционные средства — политический сыск, прослушивание телефонов и даже ликвидацию преступников, которых не удавалось обезвредить в рамках закона. В общем, никаких ограничений, ибо на карту было поставлено выживание страны.

Недуги нации все обострялись, и КЮРЕ получала все более широкие полномочия. Со временем организации разрешили в крайних случаях прибегать к убийству. Радикального перелома не произошло, и все же КЮРЕ, словно корабельный киль, не давала внутренним штормам захлестнуть судно. Широкая публика оставалась в неведении, Конгресс ни о чем не догадывался, и лишь сменявшие друг друга Президенты посвящались в тайну, давая клятву хранить секрет от всех, кроме своего преемника. Каждому из них показывали стоящий в спальне Линкольна аппарат экстренной линии, связывающей Белый дом с безликим человеком, стоявшим во главе КЮРЕ.

С человеком по фамилии Смит, вступившим в эту должность много лет назад.

Взгляд Президента скользнул по магнолии, которую посадил Эндрю Джексон и повредил пилот-самоубийца, протаранивший лужайку несколько месяцев назад, и остановился на холодном граните памятника Вашингтону, позади которого располагался мемориал Джефферсона. Глава государства досадливо выругался, проклиная загадочную аварию, прервавшую экстренную связь со Смитом. Куда проще было бы взять трубку и поговорить по телефону, чем натягивать майку и отправляться на пробежку в надежде, что Смит увидит его по телевизору и примет сигнал.

Впрочем, зная Смита, Президент нимало не сомневался в том, что он уже отправил своих людей в Виргинию.

И в душе у него теплилась надежда, что на сей раз будет поменьше трупов. Предыдущая акция КЮРЕ закончилась настоящей мясорубкой.

В Ричмондском международном аэропорту «Бэрд» совершил посадку лайнер, выполнявший рейс номер 334 из Бостона. По трапу самолета в синем мундире северян спустился некто Франклин Лоуэлл Фиск.

Случилось так, что в это же самое время прибывший из Атланты самолет покинул инженер Орэл Реди в серой форме Конфедерации.

Они встретились у багажного транспортера.

Реди посмотрел на Фиска, а Фиск посмотрел на Реди, после чего между ними вспыхнула едкая перепалка, не уступавшая своим накалом грохоту артиллерийской картечи. Собралась небольшая толпа донельзя заинтригованных граждан.

Гроза прошла бы стороной, если бы не одно прискорбное обстоятельство — на транспорте в этот миг появился багаж противников. Распаленный руганью, Реди выхватил из походного рюкзака кавалерийскую саблю, а Фиск достал из чемодана действующую модель пистолета «драгун» в декоративном исполнении, с рукоятью орехового дерева, золотой предохранительной скобой в двадцать четыре карата и черным ремешком.

Противники взирали друг на друга с неизбывной ненавистью.

— Вы, мятежники, трусливо прячетесь по кустам! — прохрипел Фиск.

— А вы, янки, стреляете в спину! — парировал Реди.

История не сохранила имени зачинщика драки в аэропорту «Бэрд». Кое-кто из очевидцев утверждал, будто бы первым нанес удар Реди, другие клялись, что окутанная клубами порохового дыма пуля вылетела из ствола пистолета Фиска еще до того, как острие сабли неприятеля устремилось к его груди.

Как бы то ни было, сверкнула сталь, и грянул выстрел, но у недругов и мысли не мелькнуло о том, что они могут погибнуть.

Впрочем, неудивительно, поскольку оба считали, что находятся в полной безопасности.

Никто не заметил худенького приземистого азиата в черной одежде, пробиравшегося сквозь толпу. Он был на три головы ниже большинства присутствующих, к тому же их взгляды были прикованы к спорщикам, точнее, к их оружию.

В мгновение ока неведомая сила переломила стремительный клинок. От вспышки при выстреле «драгуна» зеваки инстинктивно прикрыли глаза и потому не уловили, как пуля отклонилась от темно-серой груди Орэла Реди.

В тот же миг она с металлическим скрежетом прошила чей-то зеленый ранец, только что выползший из окошка раздатчика багажа.

Когда все стихло, толпа ахнула: из живота Фрэнка Фиска, казалось, торчала сабля, а у самой груди Орэла Реди дымился пистолет.

Фиск и Реди одновременно осознали происшедшее.

— О Господи! Мне конец, — простонал Реди.

— Ты проткнул меня насквозь, проклятый мятежник! — взвыл Фиск.

Оба тотчас повалились на пол, потеряв сознание. Реди по-прежнему сжимал в руке саблю; но теперь стало видно, что от клинка остался лишь затупленный огрызок, похожий на тупой нож для масла. В свою очередь, в теле Реди не было ни дымящейся раны, ни выходного отверстия. Крови тоже не было.

Зеваки подошли поближе, чтобы взглянуть на доблестных солдат, павших на поле битвы аэровокзала «Бэрд». Первым сломанную саблю подхватил страховой агент из саванны. Он поднял клинок, чтобы все присутствующие могли видеть закругленную выбоину на закаленной стали.

— Будь я проклят! — воскликнул агент. — Сдается мне, пуля отсекла конец этого вертела и спасла жизнь обоим!

Шагая прочь от места стычки, Римо сказал мастеру Синанджу:

— Ловкий ход, папочка. Ты предотвратил жестокое кровопролитие.

— Между прочим, ты мог бы помочь, — отозвался Чиун.

— Я бастую.

— Уж не значит ли это, что ты поддерживаешь союз?

— Я бывший морской пехотинец и ни за что не стану поддерживать человека, напялившего чужую форму. А почему ты спросил?

— В этой сумасшедшей стране сторонники союзов постоянно бастуют.

— А-а эти... — протянул Римо.

— Кто?

Заметив, что в аэропорту тут и там вспыхивают кулачные потасовки, Римо проворчал:

— Да так, слабаки всякие.

— Любая республика неизбежно прогнивает изнутри.

Проходя мимо драчунов, Чиун время от времени выбирал ту или иную особо распалившуюся толпу и незаметно погружал в ее гущу свой длинный ноготь.

Кореец действовал так быстро, что вскрикивающие от боли раненые и думать не думали о том, чтобы связать неприятные ощущения с маленьким старичком в черной одежде, который с отсутствующим видом скользил мимо.

Пассажиров быстро эвакуировали, а в аэропорт прибыли специалисты по отлову насекомых, ибо сотрудники аэропорта заявили, что в зале «полно крохотных смертоносных пчел».

Никаких пчел, конечно, обнаружено не было.

Так завершилась схватка в аэропорту «Бэрд», о которой впоследствии будут слагать песни.