Сципион действовал точно так же, как некогда под Карфагеном. Отражая врагов, он постепенно оттеснял их к Нуманции и локализовал там действия партизан. Весь провиант в окрестности он уничтожал или свозил в римский лагерь. Он наладил отношения с дружественными Риму племенами, так что Нуманция постепенно осталась в изоляции. Наконец римляне придвинулись уже вплотную к городу. Войско Сципион разделил на две части — половину дал брату, половину взял себе. Затем обе армии были разделены на множество небольших отрядов и приступили к строительным работам. Все они поочередно строили, отдыхали и несли охрану. Работа не прекращалась ни днем ни ночью. Очевидно, за это время Сципион отбил у нумантинцев охоту нападать на римлян и они не смели даже приблизиться к лагерю. Окружность Нуманции была, по словам Аппиана, 24 стадия (около 4,450 км). Главнокомандующий обвел город системой укреплений, вдвое больших по длине. Это были два рва, прорытых на некотором расстоянии друг от друга, обведенных еще стеной шириной 8 футов (ок. 2,5 м), высотой 10 (ок. 3 м) и укрепленной зубцами. На протяжении всей стены были сооружены башни на расстоянии одного плефра одна от другой (30,83 м). Близлежащее болото Сципион не стал окружать стеной, но возвел здесь насыпь такого же размера, как стена. Вся крепость была разделена на участки. Каждый поручен был одному из начальников, который и должен был его охранять со своим отрядом днем и ночью. Если они замечали что-нибудь подозрительное, то немедленно должны были подать сигнал тревоги: днем — высоко поднятое на копье красное знамя, ночью — зажженный факел. Сципион или Фабий тут же устремлялись на помощь. На башнях водружены были катапульты. По всему укреплению располагались вестники, которые днем и ночью скакали с докладами к главнокомандующему. Часть войск должна была находиться на стенах, часть — у стен, часть оставалась в резерве. «Для каждого было назначено определенное место, менять его без разрешения было запрещено». Только когда крепость Сципиона сомкнулась вокруг них, нумантинцы поняли, что они в ловушке. Сотни раз устремлялись они на стены то с одной, то с другой стороны, то под покровом тьмы, то днем — все было тщетно. Едва они приближались, вся слаженная машина мгновенно приходила в действие. «Быстрота, с которой защитники стены являлись на свои места, была поразительна. Всюду высоко поднимались знаки тревоги, всюду мчались вестники… со всех башен слышался призывный звук труб, и весь круг укреплений… наводил на врагов ужас. И весь этот круг каждый день и каждую ночь объезжал Сципион, наблюдая за ним». У самых стен Нуманции текла река Дурис. То была последняя артерия, связывавшая осажденных с внешним миром. Варвары уверены были, что против реки Сципион бессилен. Она была так широка и бурна, что нечего было и думать запереть ее, перебросив мост. Сципион и не стал делать мост. К изумлению осажденных он по обоим берегам реки соорудил по крепости. Из каждой крепости в реку спускались на канатах длинные балки, которые почти касались друг друга. Балки были круглые и утыканы острыми клинками. Под напором воды балки вместе с ножами быстро вращались. Теперь и река была заперта (Арр. Hiber., 90–93)[146]. Тогда, наконец, осажденные послали к Сципиону просить мира. Речь их, говорят, была, несмотря на отчаянное положение, хвастливой и высокопарной. Видимо, они предполагали заключить мир на условиях, подобных тем, которых ранее добивались от римских командующих. Сципион выслушал их и коротко отвечал, что не будет говорить с ними, как равный с равными, а требует немедленной безоговорочной капитуляции. Когда нумантинцы узнали об ответе римлянина, они пришли в такую неистовую ярость, что растерзали послов, посмевших принести столь дурные вести. О сдаче они не хотели и слышать (ibid., 95). В городе свирепствовали голод и болезни. Наконец нумантинцы, убив и съев сперва слабых и больных, сами перебили друг друга (Liv. epit., 59)[147]. Когда римляне ворвались наконец в город, там не осталось почти ни одного человека. Город был разрушен. Сципион окончил войну за год и три месяца (Veil., II, 4).
И только когда этот город, эта «свирепая и гордая Нумания» была разрушена дотла, римляне дали волю острой жалости, которую давно втайне испытывали к своим мужественным врагам. Говорят, глядя на жалкие остатки нумантинцев, никто из римлян не мог сдержать слез (Diod., XXXIV–XXXV, 4; App. Hiber., 97). И слезы эти были так похожи на слезы Сципиона на развалинах Карфагена, слезы, в которых он показал на мгновение свою истинную душу, сбросив узы долга, в которые был затянут, как в броню. Разрушив Нуманцию, Сципион занялся устроением провинции. Он сделал все, чтобы загладить те несправедливости, которые причинили его предшественники, — укреплял дружественные Риму племена, помогал отстраивать их города. С тех пор в стране установились спокойствие и порядок и началась как бы новая жизнь. Правда, еще встречались случаи грабежей, ибо живущие в горах испанцы образовывали разбойничьи шайки и грабили своих соплеменников. И все же «Испания была самой благоустроенной и цветущей страной из римских владений»[148] Трудно передать изумление и восторг римлян. Они ожидали от Сципиона чудес, но действительность превзошла их самые смелые надежды. За 15 месяцев он закончил войну в Испании, которая столько лет терзала Рим! С ужасными иберийскими войнами было покончено! Вот почему борьба с этим далеким варварским племенем встала в сознании римлян рядом с Карфагенской войной. В одном отрывке неизвестного автора того времени читаем: «Сципион сокрушил Нуманцию, Сципион разрушил Карфаген, Сципион установил мир, Сципион спас отечество» (Her., IV, 19). За свою победу Сципион получил триумф и почетное имя Нумантинский. Глава VI Политическая борьба и реформы в Риме Вином и кровию дыша, В 17 ночь нам судьбы диктовала Восстанья страшная душа. А. Блок Пускай Олимпийцы завистливым оком Глядят на борьбу непреклонных сердец. Кто, ратуя, пал, побежденный лишь Роком, Тот вырвал из рук их победный венец. Ф. Тютчев Римская земельная собственность. Римская семья. Положение женщин в Риме и в Афинах. Гетеры. Ауспиции — общественные гадания. Священные куры. Дурные знамения. Суеверия римлян. Как римляне проводили законы Священные полномочия трибуна. Жаркая политическая борьба. Битвы на Форуме. Тайна одного знаменитого убийства. Идеал римлянина. I Я дошла сейчас в моем рассказе до рокового момента в истории Рима — момента, который на много столетий предопределил все будущее Италии и даже, по моему глубокому убеждению, всего европейского человечества. Республика, несшаяся доселе вперед, как величественная триумфальная колесница, дошла до поворота, до развилки — и от того, какую дорогу ей суждено было выбрать, зависели судьбы вселенной. Поэтому-то те события — страшные и трагические, печальные и величественные — вечно будут нас волновать. И мне представляется, что тени тех людей — гордых, благородных, самоотверженных или, напротив, жестоких и себялюбивых — людей, погибших в этом бурном водовороте, до сих пор сопровождают человечество, как его добрые и злые гении. Мысль о мировом господстве Рима принадлежала, по-видимому, Сципиону Старшему[149] Но он предложил весьма необычный план этого господства. Рим не должен был порабощать соседние страны. Огромные агрессивные империи лишались своей армии и свободы внешней политики. Маленькие же национальные государства сохраняли свободу и независимость под защитой и покровительством Рима. Разумеется, ни те ни другие не платили Республике дани. Но главные враги Рима, разбитые на войне, например Карфаген, выплачивали контрибуцию. Срок ее рассчитан был на несколько десятилетий. В случае с Карфагеном на 50 лет. Очевидно, Сципион предполагал, что Италия, совершенно разоренная и истерзанная Ганнибалом, вновь восстанет из руин и укрепится именно за этот срок. А как только она встанет на ноги, приток золота из-за рубежа прекратится. вернуться У Аппиана находим удивительное сообщение. Будто бы нумантинцы все-таки прорвались через крепость Сципиона и обратились за помощью к жителям города Лутии. Те составили заговор против римлян, но Сципион об этом узнал, потребовал выдачи заговорщиков и приказал отрубить им руки (App. Hiber., 94). Признаюсь, я совершенно не верю этому сообщению. Я не поверила бы ему, если бы речь шла не о Сципионе, воспитаннике Полибия и ученике Панетия, а о любом римском военачальнике, самом жестоком и злобном. Почему? Я объясню это сравнением. Если бы мне сказали, что Черчилль во время последней войны велел расстрелять целую огромную армию пленных, я бы могла в это поверить. Но если бы мне сообщили, что тот же Черчилль велел ослепить пленных, оставив по одному зрячему поводырю на каждую сотню, как это сделал один византийский император, я бы позволила себе усомниться в правдивости этого рассказа. И не потому, что это более жестоко. Это не соответствует времени и традициям народа. Вот почему, если бы я узнала, что римский военачальник перебил всех заговорщиков без сострадания, отрубил им головы, высек розгами, я бы всему этому с лег костью поверила. Но отрубить руки… Тут я хотела бы остановиться на одном любопытном вопросе. О характере нашего героя существует два противоположных мнения — первое принадлежит его современникам и ближайшим потомкам, второе — английским ученым XX века, в первую очередь Астину. Вся античная традиция уверенно называет Сципиона человеком очень мягким и добрым, английские ученые не менее уверенно называют его жестоким. Так, Цицерон говорит, что Сципион был очень кроток (lenissimus: Миг., 66). Он считает его воплощением humanitas. Humanitas в понимании Цицерона — это квинтэссенция лучших человеческих качеств, и в первую очередь утонченного эллинского образования и гуманности. И особенно гуманности. Сам Цицерон был человеком исключительной мягкости, и всяческая жестокость вызывала у него ужас и отвращение. «Никогда жестокость не бывает полезна: жестокость противна человеческой природе (то есть humanitas. — Т. £.)», — писал он (De off., Ill, 47; пер. Ф. Зелинского). Между тем он не колеблясь заявляет, что Сципион для него — идеал и образец для подражания. Точно так же смотрели на нашего героя Полибий, который называл его совершенством, и Панетий. Неужели все эти умные и благородные люди ошибались? Ученые XIX века следовали античным авторам. Буассье считает Сципиона человеком «кротким и человеколюбивым от природы». Такого же мнения держался Моммзен (Буассье Г. Римская религия от времен Августа до Антонинов. М. б.г. С. 56; Моммзен Т. История Рима. М., 1937, Т. 2. С. 41). Астин приводит в доказательство своего мнения следующие аргументы: Сципион с любопытством смотрел на битву между нумидийцами и карфагенянами и в шутку сравнивал себя с Зевсом; он сжег Карфаген и на его развалинах сказал: «Хорошо!»; он жестоко обошелся с нумантинцами, отрубил руки жителям Лутии; наконец, он был безжалостным цензором. Признаюсь, для меня всего этого мало, чтобы поколебать всю античную традицию. Полибий и Панетий знали Сципиона лично, а Полибий был с ним под Карфагеном и под Нуманцией. Цицерон же слышал рассказы очевидцев и читал историю Нумантинской войны Полибия, воспоминания Рутилия, Фанния, Семпрония Азеллиона и Люцилия, которые сражались под началом Сципиона в Испании. Мы же составляем свое мнение на основании конспективной истории Аппиана, изобилующей пропусками и неточностями. Впрочем, даже известные нам факты противоречат этому. Мне кажется, автор слишком серьезно воспринял шутку Сципиона, сравнившего себя с Зевсом. И потом, трудно ожидать, чтобы римский офицер, с 16 лет участвовавший в битвах, падал в обморок при виде крови. Вряд ли возможно обвинять Сципиона в разрушении Карфагена. Кроме того, на его развалинах он не радовался, как утверждает Астин, а плакал. Искоренение Нуманции было чем-то вроде ликвидации чеченской крепости и казалось необходимым. Что же до отрубленных рук, — о них я только что говорила. Признаюсь также, что я не вижу слишком большой жестокости и в том, что Сципион обидел Азелла и ему подобных людей. На мой взгляд, все, что мы знаем о Сципионе, совершенно противоречит мнению Астина. Нам известно, что, где бы он ни появлялся, офицером или полководцем, он вызывал глубокое уважение и доверие у своих врагов. Испанцы хотят заключать договор только с ним, тогда еще безвестным молодым офицером. Ради него они снабжают римлян необходимыми теплыми вещами. Карфагеняне не желают сдаваться никому, кроме него. Фамея сдается ему, не оговорив даже условий капитуляции. Газдрубал хоронит римских офицеров, объявляя, что делает это только ради Сципиона. Жена его, готовясь броситься в огонь, благодарит его. Чем это объяснить? Диодор прямо говорит, что он обходился с врагами гуманно, поэтому все сдавались только ему (Diod., XXXII, 7). Напомню еще один небольшой факт. Сципион пощадил Газдрубала, бросившегося к его ногам, несмотря на то, что тот причинил римлянам столько зла. Между тем Цезарь, славившийся своим милосердием (climentia) — его, наверно, не отрицает сам Астин, — когда его противник, галльский вождь Верцингеторикс, подобным же образом сел у его ног, взял его в плен, держал несколько лет до триумфа, а потом спокойно отрубил голову. Зная все это, мы рисуем себе образ человека с мягким и великодушным сердцем. И мы, даже если бы не знали всех дальнейших событий, a priori должны были заключить, что при взятии Карфагена он испытывал острую боль при виде человеческих страданий. И вот мы узнаем, что он действительно плачет, глядя на горящий город. И еще одно. По моему глубокому убеждению, человек жестокий и черствый не может не презирать отдельную человеческую личность, которой он всегда готов спокойно пожертвовать. Но вряд ли найдется человек, столь уважавший чужую жизнь, как Сципион. вернуться Так у Ливия. У Аппиана и отчасти у Диодора мы видим другую версию (App. Hiber., 96–98; Diod., XXXIV/XXXV, 4). Но рассказ Аппиана представляется мне крайне путаным и недостоверным. Нумантинцы будто бы сначала сдались Сципиону, затем попросили у него один день и многие покончили с собой. Но почему они сперва сдались, а уж потом покончили с собой? Далее, в испанских городах было вообще очень распространено коллективное самоубийство. При этом жители уничтожали и все свои богатства, чтобы не оставлять их врагу. А мы знаем, что Сципион почти не вывез добычи и не мог даже дать наградных денег своим воинам. В случае коллективного самоубийства, естественно, к нежелавшим умирать применялось насилие. И поэтому вряд ли главари допустили бы, чтобы кто-нибудь остался в живых. Наконец, Аппиан сообщает, что Сципион оставил 50 человек для триумфа, а остальных продал в рабство. Между тем он вряд ли мог бы так поступить в случае, если бы они сами отворили ему ворота. Скорее всего, как и сообщает Ливий, когда римляне ворвались в горящий город, было уже поздно, и мужественные защитники Нуманции погибли. И это гораздо более соответствует всему, что мы знаем о неукротимом и свободолюбивом духе кельтиберов. вернуться Моммзен Т. История Рима. Т. 2. М., 1937. С. 23. вернуться Бобровникова Т. А. Сципион Африканский. М., 1998. С. 256–263. |
