Дабы не создалось впечатления, что судьба северо-американских индейцев совершенно уникальна, я напомню об австралийцах. «180 лет тому назад нога европейца впервые ступила на землю Австралии… вскоре (1788 г.) там была основана первая английская колония. В истории аборигенного населения Австралии эта последняя дата стала роковой. Англия объявила Австралию «незаселенной страной». Коренные жители оказались вне закона на своей родной земле. Колонизаторам не удалось превратить охотничье аборигенное население в плантационных рабов, так как оно не имело навыков земледельческого труда. Поэтому аборигенов просто сгоняли с земли, которая была нужна колонизаторам, а при попытке сопротивления безжалостно истребляли… Колонисты устраивали увеселительные «охоты» на аборигенов, расстреливая их из ружей. Во время карательных экспедиций уничтожались сотни и тысячи людей… Полицейские поджигали шалаши аборигенов, отделяли мужчин, женщин и детей друг от друга, убивали детей, разбивая им черепа о стволы деревьев, уничтожали целые племена, которым раздавали отравленные продукты». Жители Тасмании, — большого острова, расположенного близ Австралии, — были уничтожены поголовно, все до последнего человека, европейцами за 70 лет их господства. «Немногим лучше оказалась и судьба австралийцев. Уже к концу XIX века многие племена восточной Австралии и западного побережья были почти полностью истреблены или оттеснены в малопригодные для человеческого существования пустынные области центра. Сейчас их осталось около 50 тыс. (вероятно, одна шестая прежней численности)»[141].
Рядом с этими страшными фактами бледнеют и меркнут все рассказы о злоупотреблениях римских наместников. Даже возмутительная история Лукулла или Гальбы. Этот Гальба заключил договор с одним лузитанским племенем, но потом вероломно его нарушил. В Риме его привлекли к суду, но он, как мы помним, избежал заслуженной кары, вынеся на руках мальчика-сироту, воспитывавшегося в его доме. Его обвинитель Катон говорит, что он погиб бы, «если бы не прибег к детям».
Мы ни разу не слышим, чтобы римляне перебили всех жителей какого-нибудь большого острова, например, Сардинии, как европейцы перебили всех жителей Тасмании. Чтобы они уничтожали иберов как диких зверей, сгоняли их в резервации, чтобы очистить от них территорию. Чтобы они официально назначали плату за скальп испанца или травили их, как крыс. Всего этого в Риме не было и быть не могло. Мне представляется, что дело тут в том, что в Европе всегда была определенная идеология, позволявшая смотреть на завоеванных как на полуживотных, по отношению к которым позволено все. Сначала они были язычниками, затем неполноценной расой, наконец, тормозом на пути к прогрессу. У римлян же такой удобной идеологии не было. Поэтому, как ни велика была их национальная гордость, они все-таки всегда полагали, что их враги точно такие же люди, как они сами.
И еще одно. Нам очень много говорят о жадности и жестокости римских наместников, об их чудовищных злоупотреблениях. Но не странно ли, что мы так много знаем об этих злоупотреблениях, но ничего не слышим о беззакониях ассирийцев, персов и вообще всех бывших до римлян завоевателей? В чем тут дело? Очень просто. О римских наместниках мы узнаем из римских же судебных дел. Впервые в истории человечества покоренным народам дали право голоса и возможность судиться со своими властителями. А вели эти дела лучшие ораторы Рима. Из их-то пламенных, страстных речей мы и узнаем об ужасных преступлениях римских должностных лиц.
Однако вернемся к событиям в Испании.
Последним актом испанской войны стала война Нумантинская, вспыхнувшая в 143 году до н. э. Центром и средоточием ее стала неприступная крепость — «свирепая и гордая» Нуманция, как называли ее римляне (Val. Max., II, 7,1), оплот всех партизан и разбойников. Сама природа превратила мятежный город в неодолимую твердыню. Он стоял на отвесном обрыве между двух рек и оврагов. Со всех сторон его густой стеной окружали леса. В крепость вела всего одна дорога, притом она была перерезана рвами и завалена острыми камнями (App. Hiber., 76). Боевые действия шли медленно, вяло. Одно время, когда в страну приехал Метелл Македонский, всем начало казаться, что близко окончание злосчастной войны. Но вскоре стало ясно, что, как ни блестяще ведет военные действия полководец, у него не хватает сил ее закончить. Вот тут-то и разразилась катастрофа.
Быть может, читатель не забыл некоего Авла Помпея, «нового человека», которому некогда покровительствовал Сципион, но потом, увидав его двуличие и лживость, резко порвал с ним. Этот Помпей стал консулом в 141 году, стал почти обманом, обойдя Лелия, друга своего покровителя. Если бы он только знал, какие муки и опасности сулит ему этот консулат, ради которого он наделал столько подлостей!
Когда консулы бросили жребий, Помпею выпало ехать в Испанию. Даже Метелл не решался приблизиться к Нуманции, но Помпей смело подошел к городу. Трудно представить себе что-нибудь более жалкое и более позорное, чем все дальнейшие события. Сначала консул сделал было попытку осадить крепость, но был тут же выбит со своей позиции. Нумантинцы вскоре навели на него такой ужас, что он вовсе бросил осаду и двинулся к другой крепости, Терманции, воображая, что уж ее-то ему удастся захватить. Но тут его ждал новый удар. Он был разбит, потерял 700 человек убитыми, а затем его отрезали, лишили доступа продовольствия, а посланный за припасами отряд перебили. «Римляне были загнаны на крутизны и обрывы, многие из них, пехотинцы и всадники со своими конями, были сброшены в пропасть».
Слегка оправившись от поражения и утешившись тем, что взял несколько маленьких городков, Помпей вновь повернул к Нуманции. Решив, что взять ее силой совершенно невозможно, он задумал действовать измором и стал строить вокруг укрепления. Конец этого предприятия был самым плачевным. Нумантинцы непрерывно нападали на римлян, занятых работой, а тех, кто шел им на помощь, «они загоняли обратно в лагерь». Разгоняли они и фуражиров, привозивших съестные припасы.
«Стыдясь своих неудач и желая смыть с себя этот позор», Помпей решил не уходить на зимние квартиры, но оставаться в лагере, очевидно, надеясь, что совершит нечто славное. Но ничего, кроме новых бед это не принесло. Палатки оборудованы были плохо, снабжение не налажено, воины страдали от холода и голода. В лагере открылись повальные болезни. Римляне совершенно ослабели. Нумантинцы же настолько осмелели, что — вещь неслыханная! — бросали стрелы и камни чуть ли не прямо в римский лагерь. В конце концов Помпей не выдержал и покинул лагерь.
Тут он тайно завел переговоры с нумантинцами, соглашаясь на позорный для римлян мир. В это время прибыл его преемник. Нумантинцы пришли к нему и снова заговорили о мире. Очевидно, он и весь военный совет пришли в ужас, узнав, на какие условия готов согласиться Помпей. Помпей струсил и, по своему обыкновению, стал лгать. Он отпирался и говорил, что никакого договора не заключал. Его стали уличать во лжи собственные офицеры. Спор перенесен был в сенат. Отцы вовсе не поверили Помпею, а поверили нумантинцам. Бывший консул едва не погиб — его собирались выдать нумантинцам, — и спасла его лишь всегдашняя изворотливость (App. Hiber., 76–79).
В 137 году до н. э. в Испанию прибыл новый консул, Гостилий Манцин. Этот злополучный вождь навеки запятнал свое имя клеймом несмываемого позора. Имея 20 тысяч человек, он дал себя запереть в ущелье врагу, насчитывающему всего 8 тысяч! В результате Манцин подписал позорный договор, по которому капитулировал и фактически отказывался от этой части Испании. Мир вызвал бурю возмущения. Рим отказался его ратифицировать. В Испании сменилось еще несколько вождей, но одно из двух — или вожди эти были плохи, или Помпей завел войну в такой тупик, что оттуда не было выхода. Положение становилось все хуже и хуже.
Терпение квиритов лопнуло. Они чувствовали себя так, будто их осыпали пощечинами. Они буквально задыхались от гнева и возмущения. Они знали, что у них есть средство разом покончить с унижением и позором. Но они откладывали его на крайний случай. Крайний случай настал. И римляне прибегли к этому средству.
