— Ну пожалуйста, старый друг! Замолви за меня словечко!

Пиндар схватил его за руку. Контарини отшатнулся, но вдруг успокоился и спросил:

— Если увидишь алмаз, обещаешь пойти домой?

— Да.

— Слово чести? — с сомнением в голосе уточнил мужчина.

— Слово чести.

— И ты сдержишь обещание, как подобает человеку чести?

— Сдержу! Во имя Христа, чего тебе еще надо?

— Пойдем.

Франческо откинул бархатные драпировки и поманил Пола за собой. Керью пошел следом. Восьмиугольная комната без единого окна. Здесь любой бы потерял счет времени: яркий свет множества свечей отражался в зеркалах от пола до потолка на каждой стене. Казалось, они попали внутрь шкатулки, искусно украшенной драгоценными камнями.

В центре — стол, за которым сидели двое мужчин и женщина. Четвертый лежал на полу, завернувшись в плащ. Заснул, наверное. Стол и стулья были сделаны из темного, почти черного дерева и богато инкрустированы перламутром.

Хозяин стоял спиной к игрокам. Заметив Пола, обернулся и медленно кивнул. У стены застыл мужчина в маске. В отличие от главного зала, где царила полная тишина, здесь допускались разговоры, пусть и вполголоса.

— Смотри на Меммо, — прошептал на ухо Полу Франческо.

Тот достал из шкафчика крохотный сверток розового, расшитого серебром бархата, похожий на дамскую сумочку, открыл и аккуратно перевернул над раскрытой ладонью. Оттуда вывалился камень размером с кулак ребенка.

— Все-таки правда! — прошептал мужчина в маске.

— А вы чего ждали? Это настоящий Голубой Султан, — ответил кавалер.

Он взял камень двумя пальцами и поднял, чтобы все могли рассмотреть сокровище. Игра остановилась, повисла тишина. Камень сверкал в сиянии свечей, голубой огонь и голубой лед отражались в каждом зеркале на стенах. «Такая красота не может быть созданием нашего мира», — подумал Пол.

Человек в маске наклонился, чтобы поближе рассмотреть алмаз.

— На нем что-то написано.

— Гравировка. Говорят, на языке моголов.

— Знаете перевод?

— Куда уж мне? — с улыбкой ответил Меммо. — А знатоки древних наречий пока не заходили.

Хозяин уже собирался положить камень обратно в шкафчик, как вдруг от входа послышался голос Пиндара:

— Позвольте взглянуть поближе. — Торговец чувствовал, что в ушах шумит все сильнее.

Кавалер вопросительно посмотрел на него.

— Позвольте взглянуть, — повторил Пол.

Меммо секунду помедлил, потом вдруг расслабился и протянул купцу камень.

— Пожалуйста, синьор Пиндар. Редкая удача! Не знал, что вы ученый.

Пол взял алмаз. Кончики пальцев защекотало, словно бы прикоснулся к живому существу. Самоцвет подошел по руке, словно сшитая на заказ перчатка. Пиндар поднес камень к свече, как Меммо, полюбовался странным тусклым блеском. Рассмотрел причудливые грани. Одна из множества — чуть больше остальных. Крошечными буквами — гравировка, как и рассказывал Просперо.

Пиндар медленно разобрал надпись по слогам — волосы встали дыбом.

— Что там написано?

— А-аз ма ютлаб.

— Что это означает?

— «Желание сердца моего».

Камень выполнит самое заветное желание своего хозяина.

«Алмаз должен стать моим. Любой ценой», — понял Пол в ту же секунду.

В наказание за то, что заперлась в келье, Аннетте устроила головомойку не суора Виргиния и даже не сестра Пурификасьон, которая обычно занималась дисциплиной, а сама ее преподобие аббатиса Бонифация.

После заточения в гареме девушка беседовала с суорой Бонифацией, лишь когда та официально приветствовала ее в день прибытия. С того момента она пару раз видела аббатису на церковных торжествах, когда старая монахиня находила силы посетить молебен в капелле. Суора Бонифация была уже так слаба, что редко покидала свои покои. Большинство молодых монахинь считали, что она совсем отошла от дел, а злые языки называли аббатису слабоумной. Старушку все уважали, хотя, как очень скоро поняла Аннетта, больше за родовитость и мирское богатство, чем за мудрость.

Личные покои аббатисы находились в глубине монастыря, напротив дортуара. Девушка постучалась в дверь, и ей тут же открыли. Аннетта изумилась, увидев женщину, одетую не по-монашески и даже не в платье послушницы, а в ливрею. Служанка проводила ее в большую комнату с несколькими высокими окнами, выходящими в сад. В углу, несмотря на жару, пылал огромный камин.

— Пожалуйста, входите, суора.

Только сейчас Аннетта заметила аббатису: маленького роста, похожая на птичку, та сидела в кресле у открытого окна. Служанка помогала госпоже с утренним туалетом: монахиня была полностью одета, но голова оставалась непокрытой. Бывшая карие отметила, что волосы суоры Бонифации не были коротко пострижены, как полагалось по уставу ордена. Локоны, убранные в тончайшую, как паутинка, серебряную сеточку, доходили до лопаток.

— Не бойтесь, дитя мое, присядьте рядом.

Старушка пододвинула ближе второе кресло, нисколько не смущаясь своего внешнего вида. Аннетта уважительно склонила голову и села на указанное место. Служанка встала за спиной аббатисы и продолжила расчесывать ее волосы.

Девушка огляделась: комната обставлена как салон благородной дамы. На стенах — гобелены, яркие украшения из дамаста и бархата. Над камином — картина, изображающая Благовещение. Крылья ангела покрыты сусальным золотом. Рядом на столике — несколько книг в кожаных переплетах с золотым тиснением, перья, бумага, печати и сургуч. Два расписанных сценами охоты кассоне, побольше, чем у клирошанки-модницы, разместились в углах кельи.

— Любуешься кассоне, как я погляжу. — Степенные речи суоры Бонифации не вязались с одобрительными взглядами, которые она бросала на молодую монахиню. Несмотря на преклонный возраст аббатисы, голос ее звучал чисто и мягко — хозяйка монастыря привыкла отдавать приказы. — Мне говорили, у тебя тоже такой есть.

Аннетта готовилась к встрече, собиралась защищаться до последнего. Но мягкость старушки настолько обезоружила ее, что неожиданно для самой себя бунтарка кротко ответила:

— Да, ваше преподобие.

— Суоре Пурификасьон это не по нраву.

Аннетта не знала, как истолковать эту фразу, поэтому приготовилась слушать нравоучения о грехе гордыни и повторила:

— Да, ваше преподобие.

Но аббатису, похоже, не тревожило непослушание младшей сестры. Старая женщина посмотрела в окно.

— Отсюда открывается прекрасный вид. Если знать, куда смотреть, то сквозь ветви тополей можно разглядеть лагуну.

Аннетта глянула в окно и подумала: «А она знает, что я тоже наслаждаюсь видом из окон кельи? Голько мои выходят на юг острова, на огород и сад возле кухонь, а из этих видны геометрические клумбы фармации».

Чуть в стороне виднелась аллея лимонных деревьев, обнесенная живой изгородью дорожка, грот с фонтаном и пруд с карпами, возле которого девушка видела монаркино. Стоило вспомнить о нем, как сердце забилось чаще.

— Знаешь, сколько я уже здесь сижу? — Аббатиса махнула шишковатой рукой, напоминавшей дубовую ветвь, в сторону сада.

Нужно ли отвечать на вопрос? Аннетта растерялась.

— Шестьдесят лет! Я появилась здесь раньше всех, кроме, может быть, Виргинии и Маргаретты. А их привезли восьмилетними девочками. Вся моя жизнь прошла в этих стенах. Ни мужа, ни детей — только сад, — улыбнулась старая женщина.

Словно по мановению волшебной палочки, в саду появилась суора Аннунчиата с помощницами: одни несли корзины, другие — мотыги и лопаты.

— Тогда, в самом начале, ничего этого не было. Первые растения привез мой брат, граф. Наши торговцы уже ездили в дальние края. Знакомый подарил брату несколько саженцев, и тот отдал их мне. Он видел ботанический сад в Падуе и решил, что мы тоже сможем устроить здесь нечто подобное. Редчайшие растения проходили через множество рук, прежде чем попасть сюда с берегов Адриатики и Черного моря, из Оттоманской империи, Сирии, Греции, Александрии, Триполи, Туниса и даже Нового Света. Фритилярия империалис, рябчик императорский, — видишь, помню название — наш первый цветок. Вроде маточный куст жив до сих пор. Постепенно сад стал известным. Я видела, как разрастался этот великан, — вздохнула аббатиса, наблюдая за работницами, — а суора Пурификасьон думает, меня заботит, что у какой-то девчонки в комнате стоит кассоне! Они все словно дети малые, никак не могут наиграться.