В Италии первой половины XIX века нельзя было шутить ни с австрийскими властями, ни со священной и неприкасаемой церковью — так что Анри Бейлю пришлось заплатить за свои убеждения: было принято постановление о его высылке. Он вынужден был покинуть Милан в течение двенадцати часов. Это короткое его пребывание в любимом городе оказалось последним: он никогда более сюда не вернется.

В Париже путешественник еще не успел распаковать свой багаж, как сразу попал в водоворот литературной жизни. Его близкие словно сговорились высказывать ему свои критические замечания: им в руки попалась «Арманс». «Мою „Арманс“ упрекают в слишком прихотливом и возвышенном стиле. Я возражаю: в моем стиле нет ничего смелого и авантюрного… Когда я писал роман, я пребывал в меланхолии… Мое убеждение таково: роман должен представлять собой действие, а не диссертацию, более или менее интеллектуальную, о предметах, занимающих наши мысли». Анри Бейль не из тех писателей, которые огорчаются из-за посторонней критики, но на сей раз — и это было совсем на него не похоже — он порвал первоначальную рукопись романа, которую в свое время набросал за девять дней: «Я удивлен тем, как мало изменений я сумел внести в текст за четыре-пять месяцев работы». Он спешно принимается за первый акт исторической трагедии «Генрих III», но она останется неоконченной.

Затяжной политический кризис во Франции мог вывести из равновесия кого угодно — тем более того, кто вернулся в нее после шестимесячного отсутствия. 3 января Виллель, осуждаемый всеми, подал в отставку, и было создано новое правительство. Левым было сделано немало уступок; на открытии парламентской сессии 5 февраля Карл X произнес речь в либеральном духе — и все же эта мирная передышка оказалась недолгой.

22 февраля Анри написал Феликсу Фору, который спустя два месяца будет избран депутатом от департамента Вьенн: «Чтобы дать Вам некоторое представление о политическом хаосе, посреди которого мы живем, я просто сообщу Вам новости вчерашние и сегодняшние, утренние. Всего через три дня они будут иметь уже столетнюю давность — ведь что значит для безумца его вчерашний припадок? Никто из людей у власти не умеет думать, никто не знает, что он будет делать через неделю. Так, большой честный министр клянется в Палате пэров, что в стране царит мир, а назавтра разражается война». Для Бейля «большинство либеральных депутатов, избранных в этом году, — глупцы: они просто умирают от желания произвести эффект».

Утешением ему служат открытия в мире музыки. «Концерты м-м Мерони божественны, — пишет он Саттону Шарпу, — а м-м Малибран-Гарсия, которую вы знаете, станет величайшей певицей в мире, если не будет злоупотреблять высокими нотами и не истратит раньше времени свои голосовые связки».

В целом Париж принес ему только разочарования: его денежные ресурсы сокращаются, как шагреневая кожа, и в довершение всего военное министерство опять отказало ему в выплате пенсии. Не без труда Анри удается выиграть дело, но у него «нет никаких планов из-за отсутствия денег». Его литературные способности не вызывают сомнений в узком кругу образованных людей, но его книги продаются недостаточно хорошо, чтобы обеспечить ему приличный доход. Не видя выхода из финансового кризиса, он составил в августе и сентябре завещания в пользу Ромена Коломба, Адольфа де Мареста, сестры Полины и Луи Крозе — это говорило о том, что никаких надежд на будущее он не питал. В очередной раз он совсем пал духом. Писательская работа всегда помогала ему выстоять в житейских неурядицах, но на сей раз запрет на пребывание в Милане стал для него, очевидно, слишком уж грубой пощечиной. В конце 1828 года он жаловался Просперу Мериме: «Сегодня вечером в Милане, Венеции, Генуе, Неаполе и т. д. даются новые оперные представления… я в ярости от этого». Его неумолимо тянет в Италию — и он опять затосковал.

Последние парижские годы Анри Бейля отягчены мрачными мыслями: «В 1829 и 1830 годах меня больше угнетало отсутствие дел и забот, нежели нехватка средств…» Он проводит дни в литературной работе, появляется на спектаклях и в салонах — и старается не обнаруживать свою печаль. Виржини Ансело в письме Саттону Шарпу отмечала: «Г-н Бейль всегда любезен, умен, забавен и весел, тогда как г-ну Мериме достался, судя по его виду, самый печальный удел на свете».

23 января Виктор Гюго опубликовал свои «Восточные стихотворения». Суждение о них Анри Бейля было категоричным: «Г-н Виктор Гюго — человек неординарный, но ему хочется быть экстраординарным, и потому его стихи навевают на меня скуку…» Ни лирическая поэзия, ни Восток, бывший тогда в большой моде, не пользуются его благосклонностью — он предпочитает этому стихотворному сборнику Гюго комедию Скриба — «восхитительную маленькую драму, от которой сжимается сердце». Его литературные вкусы определяются: ему становятся ближе Вольтер и Дидро; он отдает предпочтение Роджеру Бэкону — английскому философу, писавшему на латыни, перед Аристотелем: «Философские произведения Аристотеля, Платона, Декарта, Спинозы, Лейбница — это скучные поэмы, хотя и созданные великими умами. Только Бэкон продолжает быть нам интересен. Тех же перечитываешь только из чувства долга и при этом сильно зевая. Если бы сделать из произведений каждого из них резюме в сорок страниц, по возможности более понятное, то его можно было бы прочесть с удовольствием».

6 февраля Альберта де Рюбампре (она чаще проходит в записях Анри под псевдонимом «д’Азур» — «лазурная», так как обитала на улице Голубой), кузина художника Делакруа, становится его любовницей, но спустя шесть месяцев она предпочтет его Адольфу де Маресту. С тех пор отношения двух друзей хотя и не прервутся совсем, но станут несколько отчужденными: Анри, ничего ему не сказав, перестанет посещать кафе «Руан», сменив его на кафе «Лемблен». Но пока Альберта успешно отвлекает Анри от неприятных мыслей и забот.

В начале 1829 года знакомые Анри принимаются хлопотать о нем, так как его положение становится все более непрочным. Так, экс-аудитор Государственного совета Амедей де Пасторе пытается добиться для него должности в Архивах, которая предоставила бы Анри квартиру в отеле Субиз — в ней он, кстати, мог бы устроить свою сестру Полину. Затем он же пытается получить для него место помощника библиотекаря в Сен-Женевьев. Эдуард Мунье, граф д’Аргу и Пьер Дарю объединяют свои усилия, чтобы найти ему место, дающее средства к существованию. При поддержке кузена и виконта Симеона Анри делает запрос о должности служащего в отделе рукописей Королевской библиотеки. Все эти хлопоты не увенчались успехом. Его подавленное настроение, однако, не помешало ему присутствовать на представлении пьесы «Генрих III и его двор» Александра Дюма-отца, премьера которой с настоящим триумфом прошла в «Комеди Франсез».

14 марта он подписал контракт с Делоне об издании «Прогулок по Риму»; в нем было сделано уточнение, что книга «должна быть напечатана на столь же хорошей бумаге, как и роман под названием „1572“ автора г-на Мериме». Он полностью погрузился в завершение этой работы, и 5 сентября «Журналь де ла либрери» сообщил о выходе в свет «Прогулок по Риму». «Поскольку публика не смогла понять некоторые объяснения и тонкие теоретические замечания в моих „Истории живописи“ или „Любви“, я поясняю их здесь. „Прогулки“ — легкая книга, не отягощающая ум, и потому вышеназванная публика — несколько простоватая — рискует понять здесь даже то, что напугало ее в предыдущих книгах».

В тот же день в кафе, открыв газету, он увидел в ней сообщение о смерти графа Дарю. «Весь в слезах, я запрыгнул в кабриолет и помчался на улицу Гренель, 81. Я нашел там плачущего лакея и горько заплакал сам. Я корил себя за неблагодарность…» Он тут же принял решение ускорить отъезд в путешествие по юго-западу и югу Франции: «…Я бы умер от горя, посещая этот дом».

8 сентября Анри покинул отель Валуа на улице Ришелье; перед отъездом он, вероятно, имел возможность прочесть благодарственное письмо от Сент-Бёва: «Весьма благодарю Вас за любезную посылку в мой адрес. Ваши „Прогулки по Риму“, как и все другие Ваши произведения, большая радость для меня: я всегда нахожу в них для себя и познания, и развлечение. В них я словно вижу воочию, и с тысячи неожиданных сторон, Италию, которую Вы так хорошо знаете и умеете подать нам с разных сторон. Это счастье, особенно в наше время, читать рассуждения об искусстве — столь свободные и верные. Послав мне свою книгу, хотя я не имею чести быть знакомым с Вами лично, Вы догадались, вероятно, что меня живо интересует все, что выходит из-под Вашего пера, и в этом Вы совершенно правы». Астольф де Кюстин, которому Анри Бейль также отослал свою книгу, тоже не остался в долгу: «Я не встречал более нигде такого глубокого знания нашего века в соединении со столькими качествами, которых недостает нашему веку и особенно — этой стране».