Повернули обратно на Орлеан. Сделали остановку в Монтаржи, потом в Бон-ла-Роланд; сомнения еще не развеялись. Онегесий из кожи вон лез, чтобы укрепить Аттилу: нельзя отрекаться, твердил он, нужно взять Орлеан, иначе больше никто не поверит в императора гуннов.

Епископ Эньян отправил одного священника сообщить Аэцию в Арле о продвижении Аттилы. Священник должен был сказать патрицию, что Орлеан долго не продержится, так что пусть его легионы прибавят ходу.

Посланный вернулся. Аэций удручен. У него мало людей, Валентиниан оставил при себе три четверти италийских легионов, а других набрать негде. На самом деле он так слаб, что даже не знает, когда сможет выступить в путь. Эньяну нужно как-нибудь продержаться подольше.

Аттила шел, волоча ноги. От молниеносной быстроты первых гуннов осталось одно воспоминание. Их основные силы растянулись между Шатонефом-на-Луаре и Витри-о-Лож, в то время как Аттила вел переговоры с багаудами и аланами. Ибо огромного численного превосходства было недостаточно. Неустанный дипломат, он всё еще искал союзников — всегда и всюду. Или же глухая тревога, которую Онегесий, знавший о ней, заклинал его никогда не выказывать, мешала ему верить в свои силы и заставляла беспрестанно их укреплять для собственного спокойствия.

Из-за этой тревоги, нерешительности и вытекавшей из нее медлительности Аттила в Галлии был совсем не похож на Аттилу на Балканах, который задумал и провел молниеносную кампанию, поставив на колени Восточную империю и оказавшись у ворот Константинополя.

Выйдя из Меца 10 апреля, он добрался до Орлеана 19 мая. За 40 дней покрыл 400 километров. Десять дней спустя город взяли в глухое кольцо, можно было начинать осаду. Аланы Сангибана, выйдя из своих лесов, встали на южном берегу Луары, гунны — на северном.

Сновали гонцы. Стало известно об официальном союзе между вестготами и римлянами. Теодорих решил не мелочиться и собрал две армии. Первой (ударной) командовал его сын Торисмунд, горячая голова, второй (резервной) — его сын Теодорих, рассудительный и осторожный, правая рука отца, которого уже тогда прозвали Теодорихом II. Нельзя было надолго застрять под стенами Орлеана.

Обстрел начался 12 июня. Ему мешали заграждения из фашин, засыпанных землей, которые осажденные возвели перед крепостными стенами. Два дня ушло на то, чтобы их раскурочить и расчистить поле для обстрела баллистами и катапультами. Зажигательные ядра вызывали в городе пожары, которые быстро тушили, воды у осажденных было вдоволь. Камни катапульт выщербляли стены, не потрясая их основ. Тараны даже не удавалось поднести к воротам: их останавливали дождь стрел и потоки кипящего масла. Баллисты Орлеана смогли уничтожить баллисты Эдекона. Гунны топтались на месте, а епископ Эньян получил послание от Аэция. Он будет здесь 20 июня. Невероятная скорость, но епископ никогда не сомневался в Провидении.

Настал вечер 20-го: Аэция нет. Масло кончилось. Вода на исходе. Стены дрогнули. Эньян попросил о встрече с Аттилой. «Завтра в пять», — принес ответ глашатай, передавший его просьбу, вернувшись всего через четверть часа.

Летом в пять утра уже почти светло. Эньян вышел через северные ворота в окружении горстки дьяконов. Онегесий ждал его пешим и проводил к своему господину.

Епископ поздоровался, гунн встал и предложил ему сесть.

О том, что было потом, сообщает аббат Жак Поль Минь, знаменитый автор латинской и греческой «Патрологии» в 380 томах, оставшейся незаконченной из-за пожара в его парижской типографии в 1868 году, уничтожившего 650 тысяч оттисков на шесть миллионов франков золотом.

Епископ Орлеанский попросил императора гуннов снять осаду, предлагая себя в заложники. Аттила отказался. Тот спросил:

— Чего ты хочешь?

— Сдачи безо всяких условий.

Эньян возражал. Аттила ответил, что у него нет выбора. Тот притворился, что у Орлеана выбор еще есть, он еще может сопротивляться, ждать подкрепления. Он уже ждал, а оно не пришло, возразил Аттила. Тогда Эньян воззвал к человечности гунна. Аттила его похвалил:

— Наконец-то ты образумился…

— Император, я верю тебе.

— Возможно, ты неправ, — сказал император.

Эньян заявил, что велит открыть ворота, возле которых осажденные сложат свое оружие. Он просил никого не убивать и оставить в церквях священные сосуды, хищения которых Бог не простит.

— Ты спас свой город, — сказал ему Аттила.

Часом позже, около шести, Аттила услышал нарастающий звук песнопений. Все ворота Орлеана разом открылись. Аттила отдал приказы. Артиллерия отступила и перегруппировалась в ожидании новых переделок. Около полудня вперед выдвинулись повозки с командами, которые будут собирать оружие осажденных, сваленное у ворот, и забирать метательные снаряды орлеанцев. К пяти часам Аттила объявил о своем вступлении в город. Он явился в сопровождении тысячи конников, которые оставили своих лошадей перед стенами города, и пошел пешком к собору. Эньян ждал его на паперти один. Оба приветствовали друг друга, наклонив голову.

Площадь была завалена сосудами, посудой, мебелью, амфорами и бурдюками. По знаку Аттилы Берик велел перевезти всё это в лагерь. Другие отряды обходили дома, сметали там всё ценное — украшения, деньги, пригодные для использования ткани — и показывали их Аттиле, прежде чем сложить в небольшие повозки, реквизированные на месте. Когда они закончили обход, Аттила ушел, приказав оставить ворота открытыми.

На следующий день, 22 июня, в строжайшем порядке делили добычу. С согласия гуннов союзникам дали поблажки, чтобы крепче привязать их к себе. Аланы, которые всего лишь охраняли южный берег, получили свою долю добычи, чтобы никому не было завидно. В лагере начался пир, а в город никто не вошел.

23-го отдыхали. Уход был назначен на 26-е. Основные силы поднимутся по Луаре до Роанна, оттуда пойдут на Вильфранш до Лиона и спустятся по долине Роны навстречу Аэцию, вышедшему из Арля. Отдельный корпус гепидов и готов пойдет на Тур[49], Пуатье[50], поднимается по долине Вьенны до Лиможа[51] и Перигё[52]. Если они так и не встретят на пути вестготов, Аттила скажет, идти ли дальше на Тулузу[53] или повернуть на восток для соединения с главной армией.

Днем ядро гуннской армии во главе с Онегесием вступило в Орлеан. Напуганные жители смотрели, как мимо их домов идут монголы, не похожие ни на что привычное. Онегесий обговорил с командиром гарнизона условия нейтрализации города. Ему вернут кое-какое оружие для защиты, но, разумеется, горожанам запрещено оказывать любую поддержку римлянам.

Онегесий еще разговаривал с градоначальником, когда раздался страшный шум. Онегесий поднялся на городскую стену. Аттила вышел из шатра. Огромная армия показалась вдали, на севере, еще одна подходила с запада. Аэций и Торисмунд, римляне и вестготы.

Аттила обладал численным перевесом. Он тотчас решил ударить по врагу. Неожиданность только подстегнет гуннов, мастеров неистовой конной атаки.

Но подошедшие армии не разворачивались в боевой порядок. Они устраивались на ночлег. Они изнурены. Они слишком долго шли быстрым шагом. Аттила размышлял: что делать? Налететь на них?.. Он еще был погружен в свои мысли, когда к крепостным стенам выдвинулся отряд с повозками и баллистами, поставил большой шатер, окопался и выставил часовых. Когда это было сделано, Аттила увидел, что из шатра вышел Аэций и встал в позу, привлекая к себе его взгляд.

Аттила подозвал Константа и велел ему подняться одному на верх крепостного вала, напротив входа в шатер Аэция, на пороге которого всё так же картинно стоял патриций. Констант помчался на вал. Аэций узнал его и помахал рукой. Констант ответил, пытаясь дать понять, что хочет с ним поговорить.