У Максимина раскрылись глаза. Теперь он всё понял. Коварство Хрисафия, жалкое двуличие его императора, глупость Вигилы, свою собственную наивность, а главное — невероятное милосердие Аттилы, вершину двусмысленности: для империи оно было оскорбительным, для ее граждан — великодушным. Император гуннов отпустил домой с подарками всех тех, кого любой другой велел бы распять, в том числе невинных послов человека, согласившегося на его убийство.

Хрисафий, ненавидимый Пульхерией, затаился в своем дворце. Безупречно честный Максимин быстро уладил дело о браке секретаря Константа, присланного Аэцием к Аттиле. Он пригласил Константа в Константинополь и женил его на богатейшей вдове по имени Сатурния (невеста, обещанная ему Феодосием, к тому времени уже вышла замуж). Потом стал настаивать на исполнении договора.

Аттила потребовал, чтобы посланники Восточной империи при его дворе были высокопоставленными особами. Нужно назначить на эту должность двух имперских патрициев, Анатолия и Нома (достоинство имперского патриция было самым высоким в империи). До сих пор такой чести удостаивали только персидского шаха. Отныне Аттила встал наравне с государем, извечным противником Рима, который выстоял против всех попыток завоевания. Легионы, отважившиеся дойти до Плодородного полумесяца[21], сохранили об этом тяжелые воспоминания.

Анатолий и Ном привезли дань и роскошные подарки. При виде такой честности и добропорядочности Аттила проявил милосердие, достойное Августа. Он даже отказался от выдачи оставшихся перебежчиков и вернул римских пленных, добавив, однако, что не поверит в стремление Феодосия к миру, пока не получит головы его евнуха.

Он так ее и не получит, но, по крайней мере, Восточная империя больше не доставит ему хлопот.

Рим

А теперь — Рим. Аттила принял разом два посольства, от Востока и от Запада, которые повстречались на границе его империи, движимые одной заботой: уладить с ним взаимные недоразумения.

С Римом ситуация была проще. Речь шла о сосудах из Сирмия, деле семилетней давности. Ромул изложил его суть Приску.

Во время осады этого города в 443 году его епископ, готовясь к худшему, вступил в сношения со знатным осаждающим, галлом по имени Константин, секретарем Аттилы, и доверил ему ценную утварь своей церкви в залог выкупа, если он будет захвачен в плен. Если такое случится, Константин продаст сокровища и выкупит его; если он умрет, Константин всё равно их продаст, чтобы выкупить других пленников.

При взятии города епископ был убит. Константин в самом деле продал церковную утварь ростовщику Сильвану, но никого не выкупил. Опьяненный неожиданно привалившим богатством, он тратил деньги без счета. Аттила об этом узнал. Константин был допрошен. Признался. Был распят. Потом Аттила потребовал у Валентиниана III вернуть ему похищенные сокровища как часть его добычи или выдать Сильвана.

Ему ответили, что Сильван купил товар по-честному и его трогать не будут. Равеннская канцелярия сочла необходимым добавить, что сокровища из Сирмия, состоящие из священных предметов, могут служить только для отправления культа. А посему они теперь находятся у италийского епископа, купившего их у Сильвана, — тоже по-честному. Они используются по назначению. Трогать их нельзя.

Кроме того, подобные предметы нельзя передавать мирянину.

Аттила спросил, уж не смеются ли над ним. Неужели ни один мирянин из римлян никогда не крал церковного имущества? Ему ответили, что возместят стоимость сосудов золотом. Но золото ему было не нужно, он требовал «сосуды или негодяя», иначе война.

Как всегда, когда дело касалось Аттилы, за советом обратились к Аэцию. Что это? Каприз? Махинация? Каприз и махинация, — ответил Аэций.

Но всё равно надо отвечать. Надо его успокоить.

Аттила хочет принять два посольства от Римской империи, представляющих обе ее части, Восток и Запад, для возвеличения своей собственной? Хорошо, пусть будет так. Восток уже выслал Максимина, надо подсуетиться… Готовность обеих империй удовлетворить запросы гунна выдавала их слабость.

Спешно собрали посольство, столь же славное, как и у Феодосия, с отцом и тестем Ореста — возможно, самого близкого из помощников Аттилы, — и роскошными подарками.

Оба посольства, как мы помним, встретились по дороге, прибыли к императору гуннов, выполнили свою задачу — каждое в свой черед. Мы знаем, что случилось с посольством Востока; римское посольство, несмотря на всё свое великолепие, произвело на него небольшое впечатление. Он был польщен, но не слишком. Похоже, единственное удовлетворение ему доставила присылка к нему Аэцием своего секретаря Константа. Он был невероятно любезен, всех принял роскошно, предложил гостям разъезжать по всему его государству, но подарки его не умилостивили (он сам преподнес равные им по стоимости), он требовал «сосуды или негодяя».

Ромул решил вернуться в Равенну. «Уладим это позже, — сказал он, — через секретаря Константа, между Аттилой и Аэцием, как это часто бывало». Прощаясь, он спросил, что ему передать от Аттилы Валентиниану. «Что я приду его проведать», — сказал Аттила.

На мгновение Ромул смешался. Что значит «приду»? Во главе ста тысяч воинов? Но он тотчас взял себя в руки и успокоился: мы же друзья — все эти подарки, празднества, обмен любезностями… На кону престиж. Аттила хочет быть принят императором в Равенне как равный, — убеждал себя Ромул. Жажда признания у императора гуннов не имеет границ. Другие его аппетиты тоже были безграничны.

449 год, ознаменовавшийся окончательным унижением Восточной империи и ускоривший деморализацию Западной, закончился для Аттилы в большой печали. Керка, любимая жена, единственная титулованная императрица, умерла в ноябре после нескольких месяцев тяжелой болезни. Обезумевший от горя Аттила велел сжечь дворец, где она устраивала роскошные и изящные приемы для всех важных особ Европы. В декабре вторая по рангу жена, дочь Эскама, тоже скончалась, разродившись сыном, которого назвали Эрнаком. В несколько недель Бич Божий потерял двух женщин, которых больше всего любил.

Эти личные драмы дали повод публично продемонстрировать крушение союза, последствия которого для развития Европы будут непредсказуемы. Дружба, от которой уже почти 30 лет зависело равновесие на континенте, разбилась: Аэций и Аттила, долго бывшие сообщниками, теперь станут противниками.

После смерти Керки со всех сторон хлынули соболезнования. После кончины Эски они удвоились. Аттила ответил всем, кроме Аэция, отметившегося оба раза. Что он ставил ему в упрек, раз не отреагировал на знаки внимания, которые должны были тронуть его больше прочих после сорока лет дружбы, не подорванной их общим стремлением к власти в одной и той же местности? В чем состоял расчет Аттилы? Какой сигнал он хотел подать?

Причину, если не смысл его, с ошеломлением обнаружил Констант: Аттила послал тайных гонцов в Галлию. Конкретнее — к багаудам. (Багауды — галлы, недовольные Римом, — вывели из-под его власти обширные территории галльских земель и жили там, неподвластные римским чиновникам и сборщикам налогов.)

В V веке римская Галлия была лишь красивой легендой. На деле ее поделили между собой мирные варвары, союзные варвары, враждебные варвары, игнорируемые варвары, несогласные галлы и «римские» анклавы, составлявшие теперь в общей сложности лишь малую толику жемчужины империи. Раздробленность царила везде. Даже багауды разделились: они управляли занятыми областями или опустошали их, в зависимости от темперамента тех, кого считали своими вождями.

Аттила не сблизился бы с багаудами, если бы в голове у него не созрел какой-то план против Рима — иначе говоря, против Аэция, как заключил Констант, который потерял сон, пока Аттила не послал его к Аэцию с тайным поручением.

Значит, связь между ними еще не порвана, с облегчением решил Констант. Аттила хочет расставить всё по своим местам: до сих пор амбиции друзей дополняли друг друга, а теперь их пути расходятся.