С наступлением вечера зажжены были факелы. Два варвара, выступив против Аттилы, пели песни, в которых превозносили его победы и оказанную в боях доблесть. Собеседники смотрели на них; одни тешились стихотворениями, другие воспламенялись, вспоминая о битвах, а те, которые от старости телом были слабы, а духом спокойны, проливали слезы.

Пользуясь весельем пиршества, пред Аттилой предстал Зеркон Маврусий и видом своим, одеждой, голосом и смешенно произносимыми словами — ибо он смешивал язык латинский с гуннским и готским — развеселил присутствующих и во всех их, кроме Аттилы, возбудил неугасимый смех. Аттила один оставался неизменным и непреклонным, и казалось, не говорил и не делал ничего, чем бы обнаруживал расположение к смеху: он только потягивал за щеку младшего из сыновей своих Ирну (Эрнака. — Е. К.), вошедшего и ставшего возле него, и глядел на него веселыми глазами. Я дивился тому, что Аттила не обращал внимания на других детей своих и только ласкал одного Ирну. Сидевший возле меня варвар, знавший авсонский язык, попросив меня наперед никому не говорить того, что он мне сообщит, сказал, что прорицатели предсказали Аттиле, что его род падет, но будет восстановлен этим сыном. Так как пированье продолжалось и ночью, то мы вышли, не желая долее бражничать».

Такие пиры устраивали каждый день, чаще всего во дворце Керки, а вопрос о Восточной империи даже не поднимался. Наконец однажды вечером Аттила объявил Максимину, что хочет с ним говорить. Но речь пошла всего лишь о нарушении Феодосием своего обещания. Тот пообещал богатую невесту Константу, галлу из канцелярии Аэция, которого тот отпустил к Аттиле в секретари, но не сдержал слова. Император непременно сдержит его — только и мог ответить несколько сбитый с толку Максимин. Аттила продолжал: император Востока не получит никакого ответа до возвращения Вигилы с перебежчиками. Он разрешил посольству вернуться в Константинополь. Максимин дипломатично возразил: не затем он сюда приехал, чтобы отправляться обратно, не поговорив о главном. Но ничего не подействовало: уже на следующее утро Аттила велел принести членам делегации прощальные подарки. Его советник Берик проводит их до Константинополя, из дружбы к Максимину, хоть Вигила и не вернулся. Берик повезет его личный ответ императору Востока, который известен только ему одному. Это была хлесткая пощечина Максимину.

Римляне, дорожный рацион которых сводился к жареному мясу и кумысу, с сожалением вспоминали о пирах у Аттилы. Дорога была длинная, путешествие однообразным. Вдоль дороги стояли столбы с распятыми, повешенными и посаженными на кол. Одному несчастному перерезали глотку у них на глазах. Берик сказал, что это предатели, шпионы, дезертиры. Аттила карает их таким образом из соображений безопасности. На границе они повстречали Вигилу, возвращавшегося к Аттиле. Он сообщил им, что имеет очень важное поручение, и в его улыбке был заключен намек на далекоидущие планы.

В Константинополе Хрисафий спросил его, почему Аттила до сих пор не убит. Вигила ответил, что пришлось «подмазать» больше стражников, чем предполагалось. Нужно не 50, а 100 либр золота. Полсотней больше, полсотней меньше — подумаешь, важность… Главный евнух был убежден: Аттила за сотню монет — всё равно что даром.

Дополнительные средства ему выдали тут же. К уже собранным дезертирам добавили еще семерых для ровного счета. Хрисафий заверил Вигилу, что богатство ему гарантировано. Подбодренный таким образом, тот настолько воодушевился, что взял с собой своего двадцатилетнего сына Профима, чтобы показать ему, как избавляются от неудобного императора.

Едва они прибыли в столицу гуннов, как приставленный к ним Эсла указал Профиму отведенное для его проживания место — палатку со стражей. Потом велел разоружить свиту его отца и отвести ее в загон, окруженный воинами. Вигилу тут же связали и бросили в подземелье.

На следующий день его привели пред очи Аттилы, которого окружали Эдекон, Орест и другие «официальные лица». Профим тоже там был — сидел на скамейке между двух стражей.

Аттила спросил Вигилу, почему тот позволил бросить себя в тюрьму, не потребовав поговорить с ним, как полагается, и рассказать о своей поездке. Тот ответил, что ему и слова не дали сказать.

Почему при нем было столько золота? — спросил Аттила. Что значит «столько»? Пятьдесят либр — не золотые горы, не дрогнув ответил Вигила. И добавил, что должен был вручить их Аттиле.

От кого и в честь чего? От Хрисафия, в виде выкупа за беглых. А остальные? Еще пятьдесят? На них надо было купить лошадей. Аттила запретил членам римских посольств покупать что бы то ни было в его империи, потому-то деньги и остались непотраченными.

Тогда Аттила спросил, уж не хотел ли он вместо лошадей купить себе сообщников.

— Всё это ложь, — отпирался Вигила, — клевета Эдекона, хотевшего его подкупить.

— Ты слишком богат, чтобы тебя подкупали, — издевался Аттила. — Кто велел тебе убить меня руками Эдекона?

— Никто!

— Не хочешь говорить? Ну что ж. Твой сын скажет.

— Я ничего не знаю, — сказал Профим.

Проигнорировав его ответ, Аттила стал его расспрашивать.

— Я ничего не знаю, — отвечал бедный Профим.

— Ладно, — решил Аттила. — Он ничего не знает и ни на что не годен. Тогда пусть умрет.

— Он ничего не знает! — завопил Вигила. — Ничей я не сообщник! Я всё придумал сам!

— Ты для этого слишком глуп, — отрезал Аттила.

Профима поставили на колени, над его головой занесли меч.

— В последний раз спрашиваю, — произнес Аттила без всякого гнева, — кто тебя послал?

— Хрисафий! — крикнул Вигила и лишился чувств.

— Я давно это знал, — сказал Аттила.

Можно ли поверить в то, что случилось потом?

Когда Вигила пришел в себя в своем узилище, перед ним стоял Эсла. Вигила спросил, что с ним собираются сделать.

— Ничего, — ответил Эсла.

— А мой сын?

— Завтра уезжает в Константинополь с Орестом.

Эсла также сообщил Вигиле о том, что его переводят в палатку сына и освободят, когда Феодосий заплатит символический выкуп. Вигила не верил своим ушам. Он якобы сказал: «Феодосий не заплатит!» А Эсла якобы ответил: «Выкуп будет чисто символическим, заплатит».

Константинополь. Хрисафию сообщили о прибытии гуннской делегации. Полный надежд, он устремился ей навстречу. Посольство возглавлял Орест. Его сопровождал сын Вигилы. Не обращая внимания на главного евнуха, Орест проследовал прямо в императорский дворец, где Феодосий в горячке ждал доброй вести. Орест протянул ему послание Аттилы. Разнервничавшись, император прочел вслух непростительные слова:

«Твой меченосец — убийца, пришли мне его голову, иначе я приду и обезглавлю его сам».

Хрисафий упал в обморок. Император опомнился:

— Ты получишь ответ завтра.

— Через час, — отрубил Орест.

Через час он вернулся. Феодосий вручил ему договор, в котором были тщательно соблюдены все условия Аттилы. Орест даже не взглянул на свиток, сунул его в рукав и сказал: «Я пришел не за договором, а за головой твоего евнуха».

Феодосий воскликнул, что это невозможно, и стал предлагать вперемешку всякие виды компенсации: земли, женщин, дворец для Аттилы в Константинополе… Орест ничего этого не хотел, он требовал голову главного евнуха.

— Приходи завтра, — предложил император.

— Даю тебе еще один час.

Явился Хрисафий, стал умолять и грозить: если его убьют, будет переворот. Император ответил, что сам это знает и не станет его убивать.

— Я оставляю Хрисафия при себе, — возвестил он Оресту, который пришел час спустя.

— Как хочешь, — ответил Орест.

Потом, по приказу Аттилы, вручил Феодосию мешок с золотом Вигилы. Император спросил, что они сделают с Вигилой. Орест ответил, что его отпустят лишь тогда, когда будет уплачен выкуп. Какой выкуп? Одна либра золота, Вигила большего не стоит. Феодосий уплатил. Орест ушел.