Однако идиллия длилась недолго. Через несколько лет Орест понял, что всё-таки увязает в рутине. Жизнь превращалась в пахоту, совершенно остановившись в развитии. Они с Андреем получили то, к чему стремились — собственное дело, в котором они были лучшие, постоянно растущий доход, известность, положение… Но если Андрею всего этого хватало, то Оресту становилось тесно. Всё чаще вспоминалась поговорка про то, что двум медведям в одной берлоге не жить, и даже общество Ники уже не так радовало. Оресту начинало казаться, что он иссяк, выдохся, что ему больше нечего ей дать, что он стал старым и скучным… А ведь ему было всего тридцать три. Настало время что-то менять.

Он решился вскоре после того, как Ника пошла учиться. Учёба отнимала много времени, стали появляться подружки-приятели, Ника часто появлялась дома только к вечеру, и как-то вдруг оказалось, что кроме неё Ореста давно ничего не держало на Каджеро. Ему теперь было жизненно необходимо всё бросить. Точно такая же потребность в своё время привела его вслед за Андреем в эти джунгли, точно те же амбиции заставили совершить труднейшее восхождение от двадцатитрёхлетнего студента без связей и финансовой поддержки к одному из самых обеспеченных и удачливых бизнесменов Содружества. И ещё Орест надеялся, что его не покинула и третья составляющая — удача, которая свела его с Ревнёвым, которая до сих пор позволяла ему осуществлять самые отчаянные планы.

Он поставил Андрея перед фактом, когда уже подготовился к отлёту. Сказать, что тот был расстроен — ничего не сказать. Сказать, что он рассердился — тоже не то слово. Но Орест был готов и к этому. Он сумел улететь, оставив позади дом, куда можно было вернуться, и друга, который собирался ждать его возвращения. И Нику, которая чуть было снова не заставила его остаться. При прощании она так вцепилась в его куртку, что оторвать было невозможно — да он и не хотел её отрывать. Так бы и увез с собой.

Однако улетел он один. Так было нужно, так было правильно. Он должен был стряхнуть с себя одомашненность. Он не комнатная собачка. Ему была нужна свобода и право выбора…

Орест встряхнулся, прерывая воспоминания, когда дверь в кабинет Ревнёва снова широко распахнулась. Как будто человек, собравшийся войти, не прошёл бы в полуоткрытую.

— Легка на помине, — буркнул Андрей.

Орест поднялся, собираясь выйти, но Андрей остановил его:

— Стой, у меня от тебя тайн нет.

— А у Ники?

— У меня тоже, — тряхнула головой вошедшая девушка, отбрасывая за спину заплетённые в длинную косу волосы. Она решительно села на второе кресло напротив отца, положила на колени сцепленные руки. Глубоко вдохнула, коротко глянула на Ореста и снова перевела взгляд на Андрея.

— Папа! Неужели ты не понимаешь — это моя жизнь, и я хочу сама решать, что мне нужно!

Ревнёв тоже вздохнул и положил руки на стол. Орест невольно отметил в очередной раз, до чего Ника — папина дочка. Не столько внешнее сходство, хотя и это присутствовало — русый цвет волос, взгляд зелёных глаз, одинаковые брови вразлёт и одинаковая манера сидеть на мягкой мебели — даже руки были сложены одинаково. У неё — на коленях, левая рука в ладони правой, а большие пальцы нервно вертятся друг вокруг друга, у него — то же самое, но на поверхности стола. Но главным было не это.

— Ника, я всё равно не понимаю, зачем тебе улетать на Землю. Все, что тебе нужно, будет здесь. — Ревнёв повысил голос: — В конце концов, для тебя слово отца хоть что-нибудь значит?!

Девушка упрямо наклонила голову, как бычок.

— А для тебя, получается, моё слово совсем ничего не значит? Я уже объясняла, зачем! Затем, что тут я заперта в четырёх стенах, ничего и никого не вижу!

— Привет! А Карина?

— Привет! — передразнила она. — Это ты можешь всю жизнь с одним Орестом общаться. И то — у тебя мама есть!

— Та-а-ак, — протянул он. — Вот, значит, в чём дело. И это у нас учёбой называется?! И, между прочим, у меня уже есть кандидаты для тебя на «общение». — Последнее слово было произнесено чуть язвительней.

— Да ну? И кто же? Маменькины сыночки, наследники больших капиталов твоих друзей? — Тон девушки в точности повторил её отца.

Ревнёв побагровел.

— А ты о ком мечтаешь?! О каких глупостях думаешь?

Можно было подумать, что напротив него сидит отражение, реагирующее с небольшим опозданием. Ника тоже покраснела и повысила голос:

— А ты? Я что, по-твоему, за приключениями еду? Я учиться хочу! В нормальном институте! А не на дому, как инвалид какой, чёрт знает с кем! — Ревнёв попытался привстать и открыл рот, чтобы что-то сказать, но Ника не позволила себя перебить. — И да, я хочу на нормальных людей посмотреть, на других, на новых, а не на эти наизусть выученные лица!

Она остановилась на секунду перевести дыхание.

— Да, ты права, — вздохнул отец, воспользовавшись паузой.

— Я, в конце концов, нормальная девушка и не понимаю… Прости, что?

— Я сказал, что ты права, — грустно повторил он. — Просто я надеялся, что это не настолько серьёзно.

Нику словно выключили. Она откинулась на спинку кресла и молчала, во все глаза глядя на отца.

— Хорошо, ты летишь. Только жить будешь не в общежитии, а в квартире, которую я для тебя сниму. И оплачивать её буду я!

Девушка вскинула голову.

— И не возражай! — он снова повысил голос. — Или так, или никак!

Она вздохнула.

— Ладно. Только поручи снимать квартиру кому-нибудь другому. И оплачивать её буду я сама, у меня же есть счёт в банке. Я хочу, чтобы меня воспринимали саму по себе, а не как наследницу Ревнёва.

Последняя фраза испортила все достижения Ники за сегодняшний вечер. Ревнёв медленно поднялся с кресла и тяжело оперся на стол кулаками.

— Это ещё почему? — он говорил тихо, слишком тихо — верный признак того, что он пришёл в бешенство. — Ты меня стыдишься?

Ника тоже встала. На Ореста она не смотрела, как и Андрей — оба словно забыли, что не одни в кабинете.

— Я хочу быть сама собой, а не твоей дочкой, — так же тихо сказала она, но это была не злость — просто она тоже поняла, что проиграла очередной раунд.

Ревнёв, казалось, задумался.

— Ты никуда не поедешь. Точка!

«Точка» он произнёс значительно громче, и Ника вздрогнула. Однако последнее слово осталось за ней. У самой двери она обернулась, вздёрнула подбородок и заявила:

— Всё равно возьму билет и улечу. Точка.

Пока Андрей хватал ртом воздух, пытаясь осмыслить очередную наглость, Ника неторопливо вышла за дверь, хлопнув ею напоследок, благо, старомодная створка на петлях позволяла эту роскошь.

Когда за дочерью закрылась дверь, Ревнёв постоял ещё пару секунд и медленно опустился обратно в кресло. Он перевёл взгляд на Ореста и качнул головой.

— Видал?

В голосе звучала гордость. Андрей любил свою старшую дочь, и даже когда сердился на нее, всё равно считал, что она лучше всех. Родитель…

— Видал. Улетит ведь, — пожал Орест плечами.

Нике надо покинуть Каджеро. Хорошо, что она сама так стремится отсюда. Он был готов помочь ей подействовать на родителей, хотя сомневался в силе своего влияния на Майю Ревнёву. Если Андрея он изучил вдоль и поперёк и прекрасно знал, какими словами и примерами его надо убеждать, то жену его понимать так и не научился. Вроде обычная женщина, иногда даже глуповатая, по меркам Ореста, хотя и красивая, Андрею не откажешь во вкусе. Однако когда дело касалось Ники или Лизы — младшей дочери, Майя становилась совершенно непредсказуемой. Не теряла голову, как многие одержимые маменьки, не кидалась защищать дочерей от мнимых опасностей, не становилась глухой и даже, напротив, начинала рассуждать логично, что для неё, по мнению Ореста, было явлением нечастым. Орест сомневался, что сможет повлиять на решение Майи. То есть, главное препятствие не Андрей…

— Господи, Орест, как я могу отпустить свою дочь чёрт знает куда, совершенно одну, да ещё и чтобы никто не знал, что я её отец!