"Ст. 97. Суд трудный мудро решить и проч. Все знания, все науки и искусства должно подавать младенцам в том намерении, чтоб разными способами, как бы по степеням, возводить их к благонравию, для того что благонравием только могут учиниться полезными отечеству и людям любезны и желательны. Знание прав правительства гражданского, искусное учреждение расходов и доходов государственных, мореплавание, астрономия, естествословие и прочие искусства доставят человеку имя мудрого человека и, может быть, подадут способ достать себе какое высшее достоинство; но буде лишается добродетели, буде он яростен, горд, жестокосерд и проч., люди его любить не станут".

"Право, не сатира, а трактат получился", — подумал Кантемир не без удовольствия.

Кантемир обжился в Париже и полюбил этот шумный город, где всегда находил для себя возможность побыть одному. Каждый день приходил он в парк Тюильри в одно и то же время. Здесь он читал и думал в тишине, временами прерывая чтение.

В этот раз он особенно подолгу смотрел, как тянутся к апрельскому солнцу первые цветы, слушал чуть приметный шорох молодой листвы, вспоминая о Джемме без обиды и горечи. "Два с половиною года я в Париже, в разлуке с любимой, и живу, тружусь не покладая рук. Если я не умер от тоски, расставшись с Джеммой, то, вероятно, смерть от тоски невозможна и просто придумана сочинителями. Если я не бросил все и не побежал вслед за нею, значит, невозможно это — побежать за любимой, когда у тебя каждодневная служба, приемы в посольстве и во дворце, к тому же нет денег для того, чтобы доехать до Рима. Много всего придумывает наш брат, сочинитель, — говорил себе Кантемир, усмехаясь. — Придумывать-то придумывает, но и правду пишет, потому что, будь моя воля, я бросил бы посольскую службу, скучную переписку с Петербургом, бесконечные напоминания о невыплаченном жаловании и тамошних непомерных расходах и поехал бы в жаркий Рим искать свою Джемму".

И омять усмехнулся Кантемир и сказал себе, что нет, не поехал бы, потому что не должен мужчина и гражданин бежать от дела, ему порученного, что утомление от однообразных слов и бумаг еще не означает мизерности самих слов и бумаг, что нужно исполнять свой долг высоко и достойно, тогда и любовь будет высокой и достойной, потому что она всегда растет соответственно духовной ценности человека. "Брось я все — и не заметил бы, когда перестал испытывать потребность любить и бежать за любимой на край света. Да и нужен ли я Джемме сейчас? Быть может, она давно замужем, оставила сцену, любит своего мужа".

Нет, все-таки думать об этом очень непросто: Джемма навеки принадлежит ему одному, а он принадлежит ей.

И вновь Кантемир возвращал себя усилием воли к книге, стараясь с пользою провести время, отведенное для отдыха.

Антиох не заметил, когда к нему подошла молодая женщина, и вздрогнул, услышав тихий женский голос:

— Я не помешаю вам, сударь?

— Помилуйте, как можно, — ответил Кантемир, вставая и приподнимая шляпу.

Рядом с ним на скамейку присела молодая женщина, хрупкая, маленькая. Кантемир несколько дольше, чем позволяло приличие, задержал на ней взгляд. Нет, ни одной дорогой черты. У Кантемира выработалась привычка отыскивать в незнакомых женщинах черты, общие с Джеммой, или, напротив, отмечать их несходство. Рыжие волосы, золотистые, красивые, были уложены в сложную прическу, наполовину прикрытую соломенной шляпой с широкими нолями, которые недавно вошли в моду. Волосы делали маленькую голову незнакомки пушистой и мягкой, манящей своей видимой шелковистостью. Из-под пышной прически виднелись небольшие без мочек уши, плотно прижатые. Узкое лицо с крупными зеленовато-серыми глазами. Нет, таких ресниц-щеточек, как у Джеммы, он больше ни у кого не встречал. У этой, напротив, они были длинны и загнуты кверху. "Похожа на одуванчик", — подумал Канте мир о незнакомке неожиданно мягко. Женщина встретила его взгляд спокойно, не смущаясь. Он завершил свои наблюдения. Нос прямой, чувственный рот несколько велик для такого узенького лица. Шея совсем тонкая, длинная, незаметно переходящая в покатые плечи. Маленькая, почти детская грудь виднелась в низком вырезе ее нарядного розового платья, которое она аккуратно расправила, садясь на скамейку.

Привставший для приветствия Антиох не решался более сесть, опасаясь невзначай задеть ее наряд. В руке она держала хорошенький дамский зонтик от солнца, такой же розовый, как ее платье. Кантемир обратил внимание на красоту ее тонких рук. Перчатки она сняла и держала в другой руке.

Ее звали Мари Ангельберт, как она сообщила Кантемиру. Родители ее умерли: мать, когда она была еще ребенком, отец четыре года тому назад. Она на всем белом свете одна и должна сама зарабатывать себе на хлеб. Она корсетница у мадам Либо, это совсем неподалеку отсюда. И живет там же. Мадам Либо дает кров и стол своим незамужним мастерицам. Ей так удобнее. У нее пансион. Да, она не замужем. Пять лет назад погиб от лихорадки ее жених Жан. Она оплакивает его до сих пор. Мари говорила спокойно, с доверчивостью и обстоятельностью простолюдинки, не привыкшей к тайнам. Да и как могла она их иметь, живя круглые сутки на глазах двадцати таких же молодых девиц?!

— Как ваше имя, сударь? — спросила Мари, наконец уставши говорить одна.

Из осторожности Антиох не назвал ей своего настоящего имени.

— Антон Дмитриев, — сказал он улыбаясь.

— Месье Дмитриев, вы часто гуляете здесь?

Антиоху все напоминало начало романа, к которому он мало был расположен.

— Нет, мадемуазель, я редко захожу сюда. Просто сегодня выдался такой погожий весенний денек, что грех было не полюбоваться природой.

— Вы здесь проездом, месье Дмитриев? Вы иностранец?

— Я из России.

— Моя покойная бабушка была православной. Ее родина находилась неподалеку от России. Она бежала из гарема турецкого паши и пешком добралась до Парижа. Здесь она нашла приют и выучилась на корсетницу. Маман тоже была корсетницей, и я.

Уже предвидя ответ и заранее волнуясь, Кантемир спросил:

— Откуда же родом была ваша бабушка?

— Папа мне рассказывал, что пришла она из Молдавии. Там живет маленький южный народ, которым управляют турки. Что с вами? Вы плохо себя чувствуете, месье Дмитриев? Я не могу вам чем-нибудь помочь?

Нет-нет, он чувствовал себя хорошо, даже очень хорошо, словно прикоснулся невзначай к своей далекой, но незабвенной родине.

Антиох взял с нежностью узенькую руку девушки с красивыми длинными ногтями и прижал к своим губам.

Мадемуазель Ангельберт изумленно взглянула на него.

— Я гуляю здесь каждый день, мадемуазель, с семи до девяти утра.

Не сомневаясь, что девушка придет на следующий день, Антиох все же колебался, пристало ли ему идти на это свидание. Недовольный собою, он сидел два часа на скамейке, где накануне познакомился с Мари. Сначала Антиох принуждал себя к чтению, затем отложил книгу и стал нетерпеливо ждать появления девушки. Но ее не было. Не пришла Мари и на следующий день. Кантемир загадал: если она не появится в субботу, значит, ему не на что больше надеяться. Мари не пришла ни в субботу, ни в воскресенье.

Сидя по утрам с книжкой на той же скамейке, Кантемир не находил в душе прежнего умиротворения. Мысли его были тревожны, хотя он убеждал себя, что все к лучшему, что пора забыть это весьма двусмысленное знакомство, которое ни к чему хорошему привести не может, но душевная уравновешенность не восстанавливалась.

Антиох, к удивлению своему, часто думал о бабушке Мари, безвестной мужественной молдаванке, не испугавшейся восстать против насилия и рабства и бесстрашно пуститься в неизвестный путь. Где она жила, кто были ее родители? Быть может, случайно судьбы их семей перекрещивались в прошлом, а вот теперь он волею провидения встретил Мари в Париже, чтобы навсегда потерять…