В ответной депеше Кантемир написал, что он еще не весьма по-аглицки разумеет, но язык учит и скоро сможет делать газетам обзоры. Однако и тот номер "Вечерней почты" не пропустил, ходил объясняться. Редактор отказался назвать имя автора письма. Так в этой стране заведено: здешний народ волен печатать газеты и книги, не испрашивая разрешений, это у них называется "свобода слова". Все же редактор обещал ничего предосудительного для русского двора больше не помещать, и за исполнением надобно будет следить.

Во втором письме из Петербурга Кантемиру сообщили, что петербургский академик Христиан Гросс просит, ссылаясь на свою дружбу с господином в Англии резидентом князем Кантемиром, определить секретарем русской миссии брата его, именем Генриха Ивановича, ручаясь за преданность оного государыне Анне Иоанновне и отличное знание им английского языка. Из Данцига русский резидент Эрдман ходатайствовал за свояка Вильяма Броуна, чтобы того причислить к той же миссии. Свояк в английском языке весьма сведущ, а также знает русский и немецкий, да притом искусно чертит географические карты. В случае согласия князя Кантемира оба претендента на должности могут быть надлежащим образом утверждены и направлены в Лондон.

Кантемиру помощники были нужны. Вместо первого, второго и третьего секретарей; какими располагали посольства цесарское или шведское, — один секретарь. Никаких атташе. Не включен в штат шифровальщик. И нет комиссионера для связи с учреждениями и торговыми предприятиями Англии.

Разумеется, Кантемир ответил согласием на присылку Генриха Гросса и Вильяма Броуна — он лично знал рекомендующих и доверялся их аттестациям. А Спешнева обещал отослать в Петербург и особо просил дать ему возможность закончить медицинское образование под руководством московского врача Бидлоо, начальника госпиталя в Лефортове.

Со Спешневым возвратился в Россию и дядька Василий. Взамен Кантемир, по рекомендации отца Геннадия, нанял камердинером француза-гугенота Якова Жансона, и этот выбор оказался на редкость удачным.

К осени того же 1732 года прибыли обещанные сотрудники. Гросс легко заменил уехавшего Спешнева и вскоре стал надежным помощником в составлений документов и шифровке секретной переписки. Но хваленый переводчик Броун оказался запойным пьяницей. Покидая Россию, он поссорился с отцом и пытался заколоть его шпагой. На второй день после приезда Броуна в Лондон его пришлось выручать из полицейского участка, куда он был отнесен после уличной драки. В ход пошлц несколько пригодных для беседы английских слов, твердо известных Кантемиру, а также итальянский, французский, латинский языки, но почему-то лишь просьба, выраженная по-молдавски, и энергичные жесты помогли выручить разгульного сотрудника.

Переписка с Петербургом усиливалась. Через каждые три-четыре дня резидент почтой отправлял свои депеши — сообщения о том, с кем и о чем говорил, что довелось узнать самому. Раз в две недели писал он реляции — отчеты о происшедших событиях и соображения о том, чего дальше ожидать следует, — прогнозы течения дел в европейской политике. Кроме того, отсылались письма министру баропу Андрею Ивановичу Остерману, канцлеру графу Гавриле Ивановичу Головкину, министру князю Алексею Михайловичу Черкасскому, да и герцогу Эрнсту-Иоганну Бирону писывать приходилось… На пересылку почты Каптемиру отпускалось в год триста рублей, но этой суммы заведомо было мало.

Глядя из Лондона, Кантемир убедился, что английское министерство не хочет в настоящее время войны и не станет открыто выступать против Франции, руководители которой старались вернуть на польский престол бывшего короля Станислава Лещинского. Король Георг II и братья Уолполы ценили то, что русская государыня вместе с австрийским правительством поддерживает другого претендента на польскую корону — саксонского курфюрста Августа, сына короля Августа III.

В беседе с Гаррингтоном Кантемир высказал как новую идею предложение о том, что для сохранения спокойствия в Европе следовало бы Англии и России прийти к полнейшему согласию между собой и действовать вместе.

— Это было бы прекрасно, — ответил Гаррингтон, — и его величество от всего сердца желает быть в союзе с Россией. Мы здесь понимаем, что нет лучше способа заявить свое уважение к русской государыне, но желания нашего тут мало. Чтобы заключить союз, необходимо согласие парламента, однако его вряд ли можно будет испросить. Члены парламента зависят от своих избирателей, а те, по внушениям врагов короля и министерства, будут против заключения союзного договора с Россией. Сейчас же станут говорить и писать, что Англию заставляют взять непосильные обязательства, вовлекают в крупные расходы. Договор выгоден лишь русским, они выиграют, а мы потеряем покой и деньги.

— Мир в Европе, — сказал Кантемир, — нужен Англии не меньше, чем России, а издержек бояться напрасно — не будет войны, не надо готовиться к ней, вот деньги и сохранятся.

Гаррингтон покачал головой. С парика посыпалась пудра.

— Англичане — практический народ, и вам еще предстоит это узнать, — ответил он. — Без оружия никак нельзя, и военные траты не остановишь. Но если бы к союзному договору приложить договор коммерческий, определить благоприятные условия торговли с Россией, нашему купечеству небезвыгодные, то после его заключения речь и о союзном договоре могла бы, наверное, пойти.

Кантемир написал об этом разговоре Остерману, и в ответ получил распоряжение добиваться все же согласия Англии заключить союз, обещая выгодный коммерческий договор. Почему в Петербурге торопились, было понятно — прошел слух, что Франция увеличивает военную помощь Станиславу Лещинскому и, вероятно, пришлет в Балтийское море эскадру боевых кораблей.

Встреча с Гаррингтоном проходила на этот раз веселее — главное было высказано, теперь шла речь о том, как добиться отдельных преимуществ, где нужно уступить, а где нажать.

— Я думаю, — сказал Кантемир, — что мы могли бы с вами вернуться к обсуждению договора о союзе. Полагаю, что он должен быть построен так, чтобы оставить в силе договоры, заключенные нашими странами со своими соседями. Союзники должны будут оказывать друг другу помощь военную и всякую иную.

— Позвольте! — воскликнул Гаррингтон. — Если на Россию нападет, скажем, Турция, а она довольно часто делает это, — чем будет помогать вам Англия?

— Хорошо, Турцию мы исключим, — согласился Кантемир, — сумеем справиться сами. Да и на севере у вас много не попросим. Если начнет против нас войну какая-либо держава — а мы причины к войне подавать не будем, — пусть придет одна английская эскадра, ее хватит, больше не нужно.

— Ну, это очень скромно — эскадра, — заметил Гаррингтон.

— К тому же, — продолжал Кантемир, — Англия не раз посылала в Балтийское море свой флот, когда мир на севере нарушался, и английский народ никогда с этим не спорил. Жалованье при этом платят своим матросам, и деньги вон из государства не выходят.

— Наш свободный народ, — улыбнулся Гаррингтон, — привык ворчать по поводу любых обязательств, которые от его имени принимает король, но подготовка такого неожиданного союза вызовет решительные возражения. Договор, будем говорить прямо, выгоден только России. Если кто нападет на Англию, чем ей сможет помочь ваша дальняя и дикая страна? Король — пусть это будет между нами — не знает, чем оправдать перед английским народом обязательство защиты России неизвестно от каких ее врагов.

О настойчивости русского резидента Гаррингтон сообщил премьер-министру Роберту Уолполу, и тот поручил своему брату Горасу объяснить Кантемиру неуместность его попыток склонить английское правительство к заключению союзного договора с Россией.

Горас посетил Кантемира и разговаривал с грубоватой откровенностью.

— Что вам дался этот союз? — спросил он, раскуривая сигару. — Забудьте о нем, живите в свое удовольствие: в Лондоне есть чем развлечься. Наш король хочет жить в дружбе с Россией, он готов подписать торговый трактат, но взаимные гарантии военной помощи нам не нужны. В таком союзе пользу будет получать Россия, все тягости понесет Англия. Разумно ли это? Давайте заключим только торговый договор. Прибыток достанется поровну. А если вам для торговли непременно надобен и военный союз, то мы не сумеем договориться. Понятно ли это? Товары же, которые теперь получаем из России, будем возить из наших американских колоний, и вы о своей неуступчивости пожалеете.