Шесть лет не бывал он дома… А где его дом? В Москве, в Петербурге, в молдавских Яссах? Ведь дом — это не только архитектурное понятие. Родина его Молдавия, и он всегда помнит о ней, хотя принужден был трех лет покинуть ее. Безмерно благодарен он сильной, богатой стране, приютившей семью молдавского господаря по воле его могучего союзника — императора Петра Алексеевича, с чьей помощью князь Дмитрий, его отец, желал освободить свою страну от власти турецкого султана…

В России Дмитрий Кантемир получил, как русский князь, титул "светлейшего", ежегодную пенсию в 6000 рублей, вотчины под Харьковом, в Московском и Севском уездах, в которых обитало 10 000 крестьян, право вершить суд над молдаванами, пришедшими с ним в Россию. И все же — но, может быть, речь идет о парадной караульной службе? — император Петр Алексеевич написал на указе, посвященном Дмитрию Кантемиру, собственной рукою так: "Где его пребывание будет, чтоб был гарнизон российский". Это значит кроме молдавского, которого для почета было бы совершенно достаточно, необходимо подразделение русских войск — рота, батальон, — способное не только оборонять князя, но и не допустить беспорядков, могущих возникать по какой-либо причине близ жилища молдавского господаря. И не потому ли Петр Алексеевич старался держать отца поближе к себе, поселил в Петербурге, взял в астраханский поход, поручал читать вслух турецкие, татарские бумаги? Для него князь Кантемир, очевидно, всегда оставался властителем народа Молдавии, страны дружественной, но самостоятельной. И он требовал постоянного к себе внимания…

А если подумать еще? С нами прибыл в Россию Анастасий Кондоиди, священник-грек. Он учил детей итальянскому и греческому языкам, и царь Петр тотчас взял его на службу в Духовную коллегию. Отец просил взамен дать в учителя греческого же священника Елевферия Колетти, которого привез из-за границы царевич

Алексей Петрович, Этого Елевферия пытали на розысках, расстригли, посадили в темницу Соловецкого монастыря. За него хлопотал князь Дмитрий, отпустили мученого, битого, уважили его просьбу — а к нам взять не дозволили, подозрителен казался.

Итальянский и греческий языки пришлось нам оставить, а чтобы учить русский, назначили студента Славяно-греко-латинской академии Ивана Ильинского, да он стал у отца и секретарем…

Греков из дома убрали. Но и его за границу не выпустили! Шестнадцати лет обратился он к государю с просьбой разрешить поездку в окрестные государства, чтобы снискать многие науки, — даже ответа не удостоили. Через пять лет, он служил офицером, был подписан указ, чтобы зачислить его, Антиоха, в Иностранную коллегию и отправить во Францию к послу графу Головкину министерским делам учиться, — не исполнили по сему! И видно, что хлопотал о том князь Голицын, тесть брата Константина, боясь, что он, Антиох, будет за передел наследства вступаться — но кто-то ведь не дал выехать, помнил, что раньше так заведено было… А при новой императрице назначили его в Англию, да и теперь возвращаться не дают, посылают во Францию — живи на чужбине…

Размышляя о прожитых годах, думая о семье, о том значении, которое играл в его жизни отец — политик, ученый, писатель, музыкант, — Кантемир должен был сказать себе, что пример отца всегда был для него поучительным. Но этот пример был и перед глазами его братьев, — разве они взяли его себе в образец?

Отчего так случилось, Кантемир не знал, и Джон Локк, чью книгу "Мысли о воспитании" он с жадностью читал и с кем от души соглашался, этого ему не объяснил. Предмет показался ему важным, и он счел полезным обсудить его с читателями, избрав для этого привычную форму сатиры. Она была седьмой у него но счету и называлась "О воспитании".

Житейское наблюдение казалось уместным в стихе. Кантемир зарифмовал строки и лишь позже увидел, что его утверждения не подкреплены фактами. У Дмитрия Кантемира четыре сына, старшего от младшего отделяло пять лет. У них был внимательный и мудрый отец, вели занятия одни и те же учителя. Старшая сестра их Мария в это рассуждение не входит. Она — человек серьезный, доброго и любящего сердца. Марии взяла от отца пристрастие к наукам, к языкам. Но ее сфера — дом, семья, пусть и миновала ее пора замужества. А им четырех братьей почему лишь младший, Антиох, унаследовал склонность к наукам, литературе, к общественной деятельности, в то время как старшие правдами и неправдами добывали состояние, пили, играли в карты, дрались? Не зря же ведь отец лишил своего первого сына, двадцатилетнего офицера Матвеи, наследства? Мачеха Анастасия Ивановна была ровесницей ему. Наверно, понимал он это обстоятельство, и отец вынужден был отстоять свои супружеские права…

Однако исключения правил не нарушают. Пусть эти строки останутся:

Добрые советы воспитателей братья слушали вместе, а примеры для подражания избрали различные. Очевидно, заповеди были с юности недостаточно внедрены в тех, кто стал пользоваться "злыми примерами", или слабо ими усвоены.

С негодованием Кантемир опроверг общепринятое мнение, что от молодежи нельзя ждать дельных соображений: "Напрасно, молокосос, суешься с советом".

Он чувствовал в себе достаточно силы, чтобы не испугаться прямо указать на себя:

Кантемиру привычны, но и надоедливы были упреки в молодости, якобы не дающей ему права обличать старших по чину и возрасту. Нет, с этим он никогда не согласится. Не в возрасте дело, а в воспитании. Государь Петр Алексеевич это понимал и в трудах своих неусыпных не забывал о необходимости с малолетства учить и воспитывать слуг отечества.

"Повадки, которые мел получаем в детстве, — думал Кантемир, — мы до гроба храним. Следовательно, главная причина злых и добрых наших дел — воспитание".

Он писал:

По мере того как слагались стихи, в голове у него привычно выстраивался стройный ряд разъяснений для читателя. Поэтому, закончив сатиру, он легко перешел к примечаниям.