– Сестру Алёну в Арзамас отвезешь.

– А ты куда, птаха моя? – заволновался Мотя.

– Тут недалече, нужда будет, найдешь, – уже на скаку выкрикнула она.

Гулящие на конях, при оружии, съезжались к костру.

– С Богом, братья! – зазвенел над поляной голос Поляка. – Мы покидаем эти места, но мы еще вернемся! – и уже тише добавил, обращаясь к близстоящим мужикам: – Ушан и ты, Петро, – в дозор, а ты, Кривой, со своими людьми спины наши прикрывать будешь.

Поляк хлестнул плетью коня, с места перешел на галоп, увлекая за собой гулящих.

Вскоре поляна опустела.

Конно, по двое едут рейтары по лесной дороге. Едут сторожко, озираясь по сторонам. За ними так же парно и так же сторожко идут стрельцы. Войско вытянулось на добрую версту, хотя всего две сотни в войске том, да уж больно узка дорога лесная, нет свободы ни конному, ни пешему.

– Подтянись! – то и дело слышится голос сотника. Стрельцы прибавляют в шаге, но ненадолго. Конные опять уходят вперед.

Во главе войска едут два рейтара – дозор. Вслед за ними следует воевода князь Василий Иванович Щеличев. Он невысок, коренаст, на изъеденном черной болезнью лице его видны шрамы – следы старых ран, сияет бликами солнечными кованый серебром колонтарь, из-под него выглядывает кожаная рубаха. Поверх колонтаря накинут старинный длиннополый плащ-коц, застегнутый на плече золотой бляхой. Князю душно и жарко, дышит он тяжело, шумно выталкивая воздух.

Рядом с ним, колено в колено, едет облезлого вида вертлявый мужик. Выцветшие белесые глаза его воровски бегают из стороны в сторону, ноздри растопырены, козлиная реденькая бороденка подергивается, и весь он похож на охотничью собаку перед гоном. Несмотря на жару на голове его поярковая шапка, на плечах сукман, распахнутый на белой, болезненного вида груди, на ногах добротные свиной кожи чедыги.

– Не изволь тревожиться, князь Василий Иванович, благодетель ты наш, радетель за покойство наше. Приведу прямехонько в воровское становище. Сам бывал множество раз у душегубов. Вот до Черной березы доедем, а там место их потайное недалече.

Говорил мужик быстро, нагибаясь к гриве лошади и склоняя голову набок, смотрел снизу вверх, маслено, ласково.

– Сполох не поднимут? – сдвинув брови, строго спросил князь.

– Не узреют, – затряс козлиной бородой мужик. – До Черной березы доедем, а там в лес… Обойдем зримое место, а там опять выйдем на дорогу и уже до самого становища их втае доедем.

– Ты, Илюшка, меня знаешь, – не поворачивая головы, бросил князь. – Сделаешь, как слово дал, – награжу, ну а коль обманом дело обернется – висеть тебе на осине, но и дыбу тож изведаешь, ты уж не обессудь, – ухмыльнулся князь.

– Что ты, батюшко-князюшко, – замахал руками Илюшка. – Спаси и сохрани тебя Господь от помыслов таких. Я от чистого сердца пришел к тебе и людишек, и самого Федьку Сидорова передал тебе, любя тебя, князь, безмерно. Худа от них, лиходейцев, множество. Покоя нету, да и холопов смущают гулящие. Взял ты Федора, возьмешь и остальных, – заверил Илюшка.

– Добро. Смолкни пока, намозолил уши.

Поехали молча.

– Далеко ли до зримого места? – спросил через некоторое время князь Василий.

– Близко уже. Я дозор упрежу, чтоб стали.

Сотник, подгонявший стрельцов, пришпорив коня, заторопился к князю.

– Слушаю тебя, князь-воевода.

– Дале пойдем лесом. Место сие, – указал он на светящуюся меж деревьев солнечную поляну, – зримое из вражьего стана. Упреди всех.

Сотник склонил голову в знак повиновения и тронул поводья, чтобы выполнить приказания князя, но тот его остановил:

– Я еще не все сказал, – недовольно сдвинул брови князь. – Стареешь, дядька Степан. Разуметь меня перестал.

– Стар я, то верно, князь, кажешь, но крепка моя рука, глаз зорок, и дело ратное я добро знаю! – с достоинством ответил сотник.

– Ну, ну, злобы на меня не держи. Люб ты мне, вот и чапаю.

– Не первогодок я, чай, да и не до шуток таперича.

– Ну не скрипи. Слушай лучше, что я удумал. Как к разбойному стану подойдем, стрельцов Илюшка в обход поведет. Он знает, как незаметно пройти. Сами же мы наготове стоять будем. А как знак стрельцы подадут, ударим с обоих сторон. Понял мысли мои?

– Ладно задумано, князь Василий, – одобрил сотник Степан Афанасьев. – Тебе бы не нами, малыми людишками, править – полки водить впору.

– А чего не водить, – согласился князь. – Ратному делу обучен. Сам меня учил.

– Знамо дело, учен. Помню, еще батюшка твой…

– Не до времени моего батюшку тревожить, – перебил сотника князь Щеличев. – Сполняй, что велел!

Сотник рванул поводья, поворачивая коня. Тот закрутился на месте, затанцевал, но, направленный тяжелой рукой хозяина, рванулся к сгрудившимся всадникам.

Конные спешились. Их было трое: молодые, удалые, удачливые.

– Вон они, – раздвинув ветви зарослей орешника, показал один из них, и три пары глаз вонзились в зеленую стену леса, окружавшую венцом залитую солнцем поляну.

Меж стволов деревьев мелькали серо-голубые доспехи рейтаров, ведших в поводу коней, красные стрелецкие кафтаны, поблескивали карабины, пищали, сабли, пики.

– Гли, сколь идет краснополых по наши головы. Сотни две, а то и поболе будет, а? Как ты, Илья, скажешь?

– А мне все едино, хоч и тысяча, – отозвался белокурый, сероглазый юноша, отводя рукой непослушную прядь вьющихся волос. – Ты лучше вон куда посмотри.

На лесную дорогу из чащи леса вышли двое. Отряхиваясь от паутины и насыпавшейся за ворот еловой хвои, они тихо разговаривали:

– Ты, Илюшка, знак какой подай, чтоб вместе ударить.

– Я князюшко-батюшко, сычом закричу.

– Дубина, – протянул князь. – Кой веки сыч днем кричал? Птица-то ночная.

– А может, кукушкой? – забегая наперед князя, спросил Илюшка.

– Пустое. Вдруг истая кукушка икать зачнет, тогда что? Нет. Сделаешь так: пальнешь из пистоля, что я тебе дал, мы и поднимемся на гулящих.

– Все сполню, как велишь, князюшко-батюшко, – закивал головой Илюшка.

– Да пистоль-то не оброни где, взыщу, – строго наказал князь.

Рейтары, выйдя на дорогу, садились на коней, доставали из приседельных сум пистоли, карабины, готовились к бою. По тому, как они это делали, видно было бывалых воинов, не единожды сходившихся с врагом в сечах.

Да и стрельцы как-то подобрались: выходя из лесной чащи, они оправляли одежду, оружие, строились по двое и делали все это степенно, основательно.

Гулящие, наблюдая из зарослей орешника за приготовлениями стрельцов и рейтаров, посмеивались:

– Гли, как тот, бородатый, влезает на лошадь, – толкнул в бок Аслана Илья, – что те баба через плетень лезет.

– А эти, эти-то, – перебил его Роман, показывая в сторону стрельцов, – что куры с нашеста слетемши, прихорашиваются. Сюда бы Федора, он бы их мигом приголубил.

– Пора, – вздохнул Илья, – последние стрельцы уж на дорогу вышли.

– Да, пора за дело приниматься. Жаль вот только с Илюшкой-гнидой не посчитаемся, – заскрежетал зубами Роман.

– Зачем говоришь так? Моя все сделает, – ткнул пальцем себя в грудь Аслан. – Моя батька Федор любит, моя за него отомстит.

Черные глаза его горели, ноздри нервно подрагивали.

– Добро, Аслан. Сполняй. И прошу тебя, бережись, – обнял товарища за плечи Роман. – Привык я к тебе, жаль будет, коли загинешь.

– Зачем загинешь? Моя жить хочет. Илюшка батька Федор продал, Илюшка загинет. Лук есть, стрела есть, Асланка знает, что делать, – и он заулыбался, ослепительно сверкнув зубами. – Конь быстрый, Асланка быстрый, а эти, – показал он на рейтаров, – не быстрый. Железо тяжело. Асланка ускачет.

– Дай-то Бог. Ну тогда, братья мои, приступим. На коней! – предложил Роман.

Гулящие вскочили в седла. Аслан, прячась в зарослях кустарника, осторожно поехал навстречу уже двинувшимся рейтарам и стрельцам. Вот он остановился, спешился и скользнул к дороге, снимая на ходу лук.