Семен Захарьевич помрачнел:

– Нет у меня никого и баб в стане нет. Одни управляемся, без баб. Разве что бабка Дарья…

– Не крути, Семен Захарьич. У себя девку прячешь, – возвысил голос подьячий. – Эй, кто там, – махнул он рукой одному из мужиков. – Покажи, где хоромы мастера.

Два стрельца и мужик ушли, но вскоре вернулись.

– Спрятать успел. Ну, дело твое.

Подьячий подал знак, и стрельцы, навалившись на Семена Захарьевича, ловко скрутили ему руки и ноги, бросили в телегу. Подьячий встал.

– Мужики! Бог карает всякого, кто во лжи пребывает, и награждает в правде живущего. Так вот, я вас и спрашиваю: кто знает, где девка прячется? Супротив царя венценосного и Бога пошла она, дело на ней государево.

Тишина повисла над поляной. Только и слышно было, как огонь гудит в будах да поленья потрескивают…

– Десять рублей серебром князь Шайсупов жалует тому, кто на девку укажет. Ну, что же вы, мужики?

Он еще долго уговаривал работных внять словам божьим и выдать отступницу, но те стояли молча, тесно сгрудясь, низко опустив головы.

Тогда подьячий приказал, обращаясь к стрельцам:

– Сечь подряд всех, пока не скажется кто!

Стрельцы бросились в толпу, пытаясь вытянуть первых попавшихся для расправы, но мужики не дались. В руках работных блеснули топоры, крайние из стоявших мужиков потянулись за дубовыми стояками.

Стрельцы попятились.

– Бунтовать! – заорал подьячий. – Руби всех, не жалей!

Стрельцы, хотя и вынули палаши, но с места не сдвинулись. Толпа работных угрожающе загудела и двинулась на стрельцов, подняв над головами топоры, колья, заступы и решительно потрясая ими.

Видя, что дело может обернуться кровью, Семен Захарьевич крикнул с телеги:

– Стой, мужики! Не дело вы затеяли. Моя вина, с меня и спрос. Побьете вы стрельцов ноня, а завтра придет их множество, и они посекут вас, а заодно и жен, и детишек ваших.

Толпа мужиков заколебалась в нерешительности.

– Первун, – позвал Семен Захарьевич старшего над будниками. – Вместо меня будешь, а я, чай, скоро.

Стрелецкий десятник поманил подьячего в сторону, подальше от толпы мужиков, и тихо сказал:

– Уходить надо. Не выстоять нам супротив работных. Народ здесь крепкий, отчаянный, а нас токмо пятеро.

Видя, что силой мужиков не переломишь, подьячий хмуро сел в телегу и приказал вознице:

– Трогай!

Стрельцы, оглядываясь непрестанно и держа оружие наготове, пошли рядом.

Оставшись одни, работные окружили Первуна.

– Что делать-то будем?

– Озлобились стрельцы, не сносить нам голов.

– Плакали теперь наши денежки.

– Может, выдадим девку, откупим наши головы? – предложил кто-то. Хотя тихо и неуверенно были сказаны эти слова, но все расслышали их и неожиданно замолчали.

– Кто сказал «выдадим»? – обвел всех тяжелым взглядом Первун. – Кого выдадим? Она живота своего не пожалела для таких, как мы, работных. Из тюрьмы сидельцев вызволила. А мы выдадим. Ее голову в десять рублей серебром оценили, а по мне – цены ей нет.

– Все ты верно говоришь, Первун, – подал голос один из мужиков. – Раз Семен Захарьич за нее головой пошел, знать, стоит она того. Но от нас уже эти супостаты не отступят…

– Дело говорит. Не можно лиходеев отпускать, – поддержали его другие работные.

– Побить стрельцов – и всех делов-то, – предложил кто-то из мужиков.

– Пока ушли недалече, всех порешить, мастера ослобонить. А доискиваться начнут, не знаем, мол, о стрельцах, не слышали, не видели.

– На разбойных вали, – добавил кто-то из работных. – Вон их сколь по лесам бродит.

– Вот это по мне, – повеселел Первун. – Так и порешим. Не неволю никого, – предупредил он. – Кто не пойдет, не осудим. Вольному воля.

– Чего там, – загудели мужики. – Все пойдем.

– Добро! Ежели напрямки, через Горелое болото пойдем, успеем. Поспешай, мужики! – и Первун зашагал в лесную чащу, увлекая за собой работных.

Телега, поскрипывая плохо смазанными колесами, подпрыгивала на ухабинах. Стрельцы, успокоившись, шли переговариваясь и посмеиваясь над мужицким воинством:

– А ты, Петро, струхнул изрядно, когда мужики за топоры схватились, – толкнув в плечо впереди идущего товарища, засмеялся густобородый, высокого роста стрелец. Тот, дернув плечом, обернулся.

– Да и ты, Семен, чай, не в радости пребывал перед этой чумазой голью.

– Голью, молвишь? Это ты, Петро, голь перекатная перед будными, – и, глядя в удивленное лицо товарища, густобородый спросил: – Тебе в год от казны государевой дают три рубля? Так?

Петро согласно кивнул головой.

– Да три меры зерна, – продолжал Семен, – а поливачи получают из казны поболе десяти рублей да по четверти муки, да по четверти крупы, да три пуда соли, да осьмину толокна.

– Да ну-у-у! – протянул удивленно Петро. – Не может того быть.

Семен пожал плечами.

– Хочешь верь, хочешь не верь, а то правда.

– А я сейчас у поташных дел мастера спрошу, небось не соврет, – и стрелец, прибавив шагу, нагнал телегу.

– Эй, будник! – крикнул он, обращаясь к лежащему в телеге Семену Захарьевичу. – Это правда, что вам по десяти рублей в год за работу платят, да еще и на прокорм хлеба дают?

Семен Захарьевич, глянув на стрельца, ничего не ответил.

– Чего ты чужие полушки считаешь? – вмешался в разговор угрюмый, судя по шрамам на лице, бывалый стрелец. – По коню и корм. Ты вот, Петро, по лесу прогуливаешься, бердыш, и тот для тебя тяжел, а работные будного майдана от рассвета до теми жилы рвут.

– Так они за это по десяти рублей в кишени имеют и брюхо полно, – отмахнулся от угрюмого стрельца Петро, но тот, схватив его за грудки и притянув к себе, выдохнул в лицо:

– Да ты не прибедняйся. Чай, с шишей базарных поболе откупного берешь, – и, сверкнув глазами, угрюмый стрелец оттолкнул Петра от себя.

– А ты видел? Видел? – замахал руками Петр.

– Не видел бы, не говорил, – медленно выговаривая слова, произнес стрелец и, прибавив шагу, нагнал десятника.

– Вояки, – кивнул он на ругающихся Петра и Семена. – Что куры, раскудахтались.

– Да какие с них вояки, – усмехнулся стрелецкий десятник. – Днем в ларе приторговывают, а ночью в караулке отсыпаются. Вот и вся их служба.

– Их бы в Нижний на годик отправить, пузцо-то быстро растрясли за разбойными по лесам гонямшись.

– Что верно, то верно, – согласился десятник. – Там, чай, торговлишкой заниматься недосуг.

Десятник огляделся по сторонам и не торопясь вынул из ножен саблю.

– Ты чего? – удивился стрелец.

– Место сие мне не по нутру, да и сойка тарахтит что-то.

Угрюмый стрелец тоже огляделся. Телега въезжала в густой ельник, сплошной стеной обступавший дорогу.

– Гибельное место, впору для засады, – согласился угрюмый. И тут ветви елок раздвинулись и на дорогу выскочили полуголые черные люди с дубинами, заступами, топорами в руках. Десятник сразу признал в них работных будного майдана.

Прижавшись спиной к раскидистой сосне и отбивая удары нападавших, десятник видел, как один за другим пали его товарищи, как барахтался в телеге дьяк, отбиваясь от наседавших на него двух дюжих мужиков. Краем глаза он заметил, как молодой курчавый паренек подбирался к нему сбоку, держа в руках топор. Вот он размахнулся… Десятник присел, и когда топор прошел над головой, он ткнул снизу вверх парня саблей в лицо. Тот, выронив топор, закричал дико и упал навзничь. Лошадь, испугавшись крика, заржала и понесла, давя мужиков, стоявших на дороге. Это последнее, что видел десятник. Страшный удар дубины по голове оборвал его жизнь.

Первун отбросил уже ненужную дубину и огляделся. Убитых было немного: четверо стрельцов да трое работных, а вот пораненных было поболе. Отдельных из них уже перевязывали, и на черных телах появились такие же черные от крови и грязи повязки. Другие же корчились в траве от боли, зажимая пораненные места.

– Ну что, мужики, – тихо сказал Первун. – Предадим убиенных земле да и думать будем, что делать дале.