Я смотрел на нее, пока она шла к двери, ее тело переполняла боль. Она обернулась, и на ее губах мелькнула улыбка.

— Прощай. Это может прозвучать слишком жестоко, но как жаль, что ты не умер в какой-нибудь аварии, например, в прошлом году.

— Я не согласен, что моя трагедия в этом. Прощай, Ингрид.

Она закрыла за собой дверь.

Через некоторое время я тоже покинул комнату. За кофе я со слезами вглядывался в непонимающие глаза Эдварда и Салли, я вырезал себя из их жизни, как язву из тела. Серебряной нитью слов я пытался зашить рану.

— У меня есть почта из Хэмпстеда.

На проводе был Эндрю.

— Хочешь, я пошлю тебе ее на квартиру Эдварда?

— Эндрю, мне необходимо поговорить с тобой о будущем. Ты можешь приехать ко мне?

— Я буду во второй половине дня, около четырех.

— О'кей.

Он дал мне в руки большой коричневый пакет с письмами.

— Все мне?

— Нет. Несколько для Ингрид, несколько для Салли.

— Ты сможешь отослать их в Хартли?

— Там могут быть… Ну, в общем… причудливые письма.

— Что ты имеешь в виду?

— Давай-ка осторожно вскроем каждое и проглядим.

Мы вскрыли наугад несколько конвертов, выглядевших довольно странно. Но в них не оказалось ничего ужасного. Это были совсем обычные почтовые открытки, платежные ведомости и разное другое.

— Остальные выглядят нормально, — произнес я, — можно посылать в Хартли.

— Ты увидишься с Ингрид в ближайшие дни? — Он взглянул на меня, но быстро отвел взгляд.

— Эндрю, мы с Ингрид никогда больше не будем вместе, никогда. Я хочу, чтобы ты связался с Паулем Пэнтеном и помог с устройством. Мы оба богаты. Я полагаю, она должна иметь все, что у нее было в прежней жизни. Хэмпстед, картины, словом, все. Еще нужно было бы встретиться с Джонсоном из арбитражного суда, чтобы сделать заявление о делах, мы можем согласиться на все финансовые условия; Салли, конечно, останется ее трастовый фонд.

— И фонд Мартина… теперь. Я сожалею, но это финансовый разговор.

— Ничего. Ты прав. Деньги автоматически должны перейти к ней, если Мартин умер, не имея семьи. Эндрю, мне нужно несколько дней, чтобы обдумать собственное будущее. Мы можем назначить встречу на пятницу?

— Без сомнения — Он продолжал разглядывать письма. Одновременно мы заметили одно из Франции.

— Ну а сейчас я пойду. Встретимся в пятницу. Я начну все дела.

— Эндрю, я тебе чрезвычайно благодарен. У тебя нет никаких рекомендаций? Может быть, советов?

— Я слишком хорошо знаю тебя, чтобы пытаться советовать. Или слишком мало. До пятницы. — Он ушел. Я взял письмо из Франции. Оно было от Питера.

«У меня есть для вас письмо от Анны. Она настаивала, чтобы я вручил его вам лично. Не могли бы вы мне позвонить? Мы обсудим, как мне удобней выполнить это поручение». Больше ничего не было. Я немедленно позвонил.

— Где Анна?

— Я не знаю.

— Не могу в это поверить.

Он вздохнул.

— Пожалуйста, поймите, верите вы или нет, мне абсолютно безразлично.

— Виноват. Когда она уехала?

— В день похорон Мартина.

— Как она узнала дату?

— Мой Бог! Может, это вам тяжело, но все английские газеты были полны этим.

— Куда она поехала? — Он ничего не ответил. — Я не спрашиваю вас, где она сейчас, мне нужно знать, куда она поехала в тот день.

— Она уехала, мой друг, навестить могилу своего брата.

На мгновение я ослеп от яркого белого света шока.

— Одна?

— В абсолютном одиночестве. Я повторю опять. В последний раз я видел Анну в день похорон Мартина. Она уехала из моего дома в такси. Попрощалась со мной. Вот все, что я знаю.

— Во что она была одета?

— Во что? На ней было белое платье. Она говорила, что собирается купить розы на могилу. Затем выехала.

— Красные, надо полагать? Как пригрезившиеся мне?

— Не могу сказать, какого цвета. Это безнадежный разговор. А сейчас в виде моей последней услуги Анне я сам привезу вам это письмо, или вы хотите его забрать?

— Я приеду и заберу.

— Тогда приезжайте лучше ко мне на службу.

Я взял адрес.

— Завтра в шесть.

— Завтра в шесть.

Офис, в который я вошел, чтобы встретиться с Питером Кальдероном, был нарочито лишен элегантности и казался обманчиво простым. Несомненно, Питер был умным человеком. Достаточно умным, чтобы скрывать свой блеск. Из тех, кто быстро обучается, совершив лишь несколько ошибок. Ошибок, подобных той давней, имеющей отношение к Анне.

— Это очень хорошо, — начал я разговорчиво.

— Нет. Ничего хорошего я не вижу. Это мой долг.

— А!

— Здесь письмо. Надеюсь, вы не будете читать его здесь.

— Но почему? Вы знаете, что в нем?

— Нет.

— Но вы могли бы рискнуть высказать догадку.

— Еще раз нет. Я мог бы сообщить вам мое профессиональное мнение. Но скорее всего вы тогда не стали бы слушать.

— Я могу выслушать сейчас.

— Анна не сочла возможным продолжать связь с вами?

— Разве нет? О, я знаю, все соображения слишком очевидны.

— Вы подразумеваете вину? Нет-нет, Анна вполне могла бы справиться с чувством вины. На самом деле большинство людей на это способны. Например, вам отлично удалось ввести в заблуждение своего сына. Кто-то находит возможным отнестись снисходительно к предательству, касавшемуся вашей жены. Кроме всего, вы здесь, а прошло лишь несколько дней после того, как ваш сын умер, его смерть разрешила все сомнения, но осталась лишь случайной для вас. Вы здесь разыскиваете Анну. Итак, пожалуйста. Вина, вина, это благостная эмоция, единственный абсолютный факт на сегодняшний день. Попробуйте произнести молитву виновности: «Я испытываю чувство вины», — и эй, presto[12] вот наказание. Вина — это наказание. Но наказание таково, что кто-то окажется способным продолжать.

— Но почему? Почему она не может продолжить со мной?

— Потому что только сейчас она окончательно сказала «прощай» Астону. Анна говорила мне о вашей связи с ней. Вы были частью тяжелого процесса. Вы были его живой, жизненной частью. Были внутренние каверны, из которых вы черпали. Но как мне вам объяснить — ваше с ней путешествие было предопределено. И теперь оно закончилось. Подошло к концу — Он посмотрел прямо на меня. — По крайней мере в настоящий момент оно завершилось для Анны.

— Последнее, что она мне сказала, — «все кончено». Но я не мог в это поверить.

— Потому что оно еще продолжается для вас.

— И никогда не закончится.

— Может быть, так и есть. Может быть. Но вы окажетесь лишь старым визитером, паломником по прежним местам, давним мечтам. Возможно, этого достаточно для вас.

— Я так просто не сдамся.

— Напишите письмо. Затем решайте. Вы должны быть благодарны, что путешествие вообще состоялось. Для многих именно так и бывает. Вероятно, это самое разумное. Трагедии же происходят едва ли не каждый раз. Но что бы вы сказали, если бы все стало известно заранее, год назад?

Я взглянул на него.

— Моя жена хотела, чтобы я умер тогда. Не дожил, чтобы не сделать этого.

— Но тогда вы не жили бы вовсе. Так?

— Нет.

Он улыбался, когда вел меня к двери.

— Некоторое раскаяние — тоже опыт.

— Вы полагаете?

— У меня никогда не было подобного рода опыта, как у вас с Анной. Ни опыта Мартина. На этом пути вы были созданы друг для друга. Мужчины и женщины изыскивают любые пути, чтобы остаться вместе, любые пути. Ваш был высок и страшен. Большинство из нас блуждает по тропинкам в низовьях.

В зеленой роще сада Тюильри я нашел тихое место в тени большого платана и прочел мой приговор:

«Я должна забрать себя из твоих рук. Я оказалась для тебя роковым подарком судьбы. Я была тем даром, той болью, которую ты искал так пылко, с таким рвением. Наслаждение — великая награда. Слитые воедино в диком менуэте, как никто и никогда мы были искренни, или думали, что были, и свободно парили в поднебесье. Подобные чужестранцам в далекой стороне, мы говорили на языке нашей родной планеты. Ты нуждался в страдании. Во мне было то, чего ты жаждал. Хотя тебе и трудно поверить в это, но твой голод полностью удовлетворен. Помни, ты испытываешь сейчас свою собственную боль. Это и есть «все, всегда». Даже если ты найдешь меня, я уже буду другой. Не ищи то, что уже имеешь. Часы и дни, отведенные нам, отныне навсегда прошли. И это тоже: «Все. Всегда».