— Мне казалось, я должным образом предупреждал, — прозвучало вслух. Между тем мой внутренний голос произнес: «У меня нет никакого дела, ведь это невозможно назвать делом. Я погубил свое тело, душу и разум. Все мое существование заключалось теперь во встречах с Анной. Моя жизнь до нее оказалась абсолютной ложью, и ты, Ингрид, сыграла в этом не последнюю роль. Без Анны для меня не будет ничего. Ничего после нее».

Утомленно улыбаясь от жалости к себе, я пошел поработать час-другой в своем кабинете. Я хотел дать Ингрид возможность лечь в постель и заснуть без дальнейшего разговора. Новый ритуал был установлен. В самом начале он требовал абсолютного исполнения.

Я позвонил на следующий день.

— Анна, я должен увидеть тебя.

— Знаю. Я шла тебе звонить.

— У тебя дома в три тридцать?

— Да.

Она открыла дверь, и я прошел за ней в спальню. С туалетного столика, стоявшего возле кровати, она взяла фотографию юного мальчика. Длинное, угловатое, почти мрачное лицо словно заглядывало мне в душу. Несомненно, в нем было сходство с Мартином. Но, как и говорила Анна, неглубокое.

— Ты видишь, они не похожи.

— Тогда зачем ты повторила во всеуслышанье слова, сказанные твоим отцом?

Она заботливо убрала фотографию в выдвижной ящик.

— Я была рассержена на него. Очень рассержена. Он мог бы промолчать.

— Скажи, ты обратила внимание на это сходство, когда впервые увидела Мартина?

— Конечно. На секунду… разумеется.

— Не это ли отчасти притягивает тебя к Мартину?

— Нет-нет. Мне нужна нормальная семейная жизнь.

— Какой странный способ ее достигнуть.

Она усмехнулась.

— Ты опять переступаешь черту. Но, к счастью, не так далеко, как раньше. Ты меняешься.

— Я несу свою ношу. Моя прежняя жизнь завершилась, и дорога назад отрезана.

Она придвинула лицо вплотную к моему и прошептала:

— Все. Всегда.

Черты ее лица странно увеличились в этом ракурсе и почти неприятно подавляли меня. Вокруг нас опрокинулась и закружилась комната, вверх-вниз, вверх-вниз, вихрь из дерева, стекла и бархата. Тот день принадлежал мне, в изгибе ее позвоночника я, казалось, обрел тайный ключ ее души. После мы затихли, ее лицо словно вдавилось в шелковый узор стены, и мое тело тяжко накрыло хрупкую спину. Экстаз отлетел, и ее лицо вновь успокоилось в своем былом совершенстве. И все мое прошлое, все предстоящее с новой силой обрушилось на меня.

Когда я смог подняться, она сказала:

— У меня есть для тебя подарок — Она протянула крохотную коробочку. — Я держу свои обещания. Помни это. Остальное забудь. — Она сжала моей ладонью эту шкатулку — Я собиралась сделать это довольно давно. — Открыла дверь, и я выскользнул наружу.

Забрел в небольшое кафе. Мне было необходимо найти какое-то укромное место, чтобы спокойно открыть коробочку. Внутри было два ключа. Квартира В. 15. Велбек Вэй, Б 1. Я остановил такси и через минуту отъехал.

За впечатляющим фасадом круглого здания лежал темно-зеленый мраморный холл, в конце которого поднималась лестница с галереями площадок, обнесенных точеными деревянными балюстрадами. Небольшой купол из цветного стекла отбрасывал жутковатые отсветы на мрамор, дерево и бледно-серые стены. На каждой площадке дверь в дверь смотрели две квартиры.

Каждая представляла собой одну комнату, с ванной и кухней. Мебели было немного, большой стол, несколько кресел и в углу небольшая двуспальная кровать. Рядом с пустыми книжными полками стоял низкий стеклянный столик. На нем лежала записка. «Здесь не будет никого, кроме нас. Мир внутри мира. Я зайду, чтобы узнать твои пожелания. В этой, сотворенной мною земле правишь ты, и здесь я — твоя раба. Я буду ждать тебя в то время, которое ты назначишь. Я всегда буду там, покорная твоей воле».

Около письма находился откидной календарь в античном стиле и такое же перо с чернильным прибором. Календарь был открыт на сегодняшней дате. Страница была заложена длинной зеленой шелковой лентой, и внизу было написано: «И он пришел в свое королевство». Я перевернул страницу и нашел слова: «Анна ждет в двенадцать минут третьего»…

Я зашел в ванную. Она была загромождена зубными щетками, пастами, мылом, туалетной бумагой, полотенцами и прочей ерундой. На кухне я нашел две чашки с блюдцами, два бокала, чай, кофе, виски. В холодильнике стояла только вода в бутылках. Я обратил внимание на цвет коврика в душевой. Он был глубокого винного оттенка. В комнате не было штор, темные жалюзи защищали от солнца единственное очень большое окно, смотревшее в довольно уютный скверик. Дернул шнур, и на меня упала полутьма. Я высоко оценил мое королевство и был вполне доволен.

Заложил ежедневник лентой цвета жухлой травы и под нее положил записку, гласившую: «Открой на двадцатом числе, между двенадцатью и двумя».

После чего покинул дом.

Той ночью мы с Ингрид разошлись после обеда, на котором обсуждали свадьбу, по нашим традиционным убежищам… Для меня таким местом был кабинет, спальня — для нее. Я постоянно чувствовал в кармане ключи, как только очень бедный человек может ощущать украденный драгоценный камень. Сокровище, которое перевернет всю его жизнь.

Мои дни были заполнены заседаниями комитета, а ночи — обрывками разговоров с Ингрид о предстоящей свадьбе, пустыми победами и бесполезной суетой, хоть как-то еще связывавшими мужчину и женщину. Только для того, чтобы смягчить единственно значимые для меня оковы.

Когда настало время, она написала в календаре. Назначила время от четырех до шести в день накануне ее свадьбы. Она взяла ленту, небесно-голубую, и несколько раз обвила ею дневник. Как будто погладила мое лицо и, приласкав, сказала: «Все. Всегда. Помни».

Анна и ее мать Элизабет сидели на софе в гостиной. Рядом со спокойной и сдержанной, как всегда, Анной ее мать выглядела чуть ли не хорошенькой птичкой. Темные глаза и волосы, переданные дочери, приводили в замешательство своим несоответствием всему ее облику.

Вокруг нее висела утомительная атмосфера нарочитой живости. Мне пришло в голову, что именно эта привычка провоцировала ее на слишком открытую улыбку чересчур быстрого, а потому фальшивого дружеского присоединения.

Да, проделанное ею путешествие было изнурительным. Но оно несло с собой чудесные надежды на будущее. Элизабет отвечала на мои вопросы, касавшиеся ее поездки. Затем она повернулась к Ингрид:

— Вы любите ездить по свету, Ингрид?

— Нет, скорее нет…

— Вилбур прилетает во вторник. — Он рассказывал ей о Мартине и его замечательной семье. Похлопав дочь по руке, она произнесла:

— Анна пишет о себе часто совсем недостаточно, не правда ли?

— Нет.

— Телефонные звонки слишком безличны, что бы об этом ни говорили. Но Анна всегда остается замкнутой. Ты ведь с детства была очень скрытной, так, моя дорогая? — Она опять потрепала руку Анны. — Знаешь, когда вы с Астоном были маленькими, вы оба были для нас совершенно закрыты. — Повернулась к Мартину: — Ты же знаешь об Астоне, Мартин, я уверена в этом. Ты чуть-чуть похож на него. Анна говорила тебе об этом? — Это замечание выглядело вполне невинным. Элизабет одарила Мартина быстрой нервной улыбкой.

— Да, действительно. Анна упоминала об этом. — Голос Мартина был полон любезности.

— Когда они были маленькими, мне казалось, что у них существовало какое-то тайное общество. Они кодировали слова, передавали какие-то странные сигналы — и все это было задумано для того, чтобы затруднить нам, родителям, понимание. — Она засияла улыбкой, глядя на Анну. — Ты ведь действительно была очень непослушна и капризна, не так ли?

— Капризна! — Мартин рассмеялся. — Я не могу этого представить.

— О да. Весьма, весьма капризна. Я люблю вспоминать те времена. Хотя воспоминания наводят на меня слишком печальные мысли.

В ее словах была заметна чрезвычайная ранимость и беззащитность, но она придавала ей только большую привлекательность. Двое очень умных мужчин женились на ней. Ее живость, ее очарование, ее миниатюрное тельце птенца должны были всех покорять в прошедшие годы.