— Какая проще? Хотя нет… короче?

— «Счастливчик».

— Вряд ли я успею закончить ко вторнику, но составлю хоть какое-то мнение, да?

— Конечно, Ингрид. У него очень специфичный стиль, проходящий сквозь все его произведения. А теперь я должен идти. Ты выглядишь прелестно в этом бежевом платье. Très chic[8].

— Merci, chéri — au revoir[9].

Теперь, когда реальный «я сам» жил, ходил, дышал, только как творение Анны, о счастливое творение, бывали дни, когда я мог наслаждаться ролью мужа сильней, чем прежде. Я не испытывал чувства вины. С Ингрид все будет хорошо. Тем утром во мне возникла странная иллюзия, что она все знала и все понимала. Когда я уходил, она улыбалась так счастливо, что у меня закружилась голова от облегчения и радости.

Вилбур Хантер почтил нас своим присутствием. В.Х. вполне осознавал всю значимость этого факта. Я видел, как он бесцеремонно разглядывал Ингрид со сложной смесью важности и явного интереса.

Сделав глоток виски, он сказал:

— Знаете, я не виделся с Анной довольно долгое время. Меня никогда раньше не приглашали на встречу с ее друзьями. Так что это совершенно особый случай.

— Как давно вы не были в Лондоне?

— Ну, пять, шесть лет.

— Город сильно изменился?

— Я не позволяю ему меняться. Он застыл в моем сердце, как место, где я впервые встретил мать Анны. Это было двенадцать лет назад. Я категорически отказываюсь замечать какие-либо перемены, и в Лондоне, и в ней.

— Как галантно, — заметила Ингрид.

— Вопреки моему имиджу в сердце я романтик. А вы?

Его вопрос был обращен ко мне. Было что-то странное в его взгляде.

— О, да, — опередила меня Ингрид — Это тонкий момент, но я думаю, совершенный романтик.

— Вот Анна не романтична. Не так ли, Анна?

— Конечно, нет.

— Как тебе этот ответ, Мартин? Или, может, ты не согласен?

— Вы утверждали, Вилбур, что романтик ни в какую не хочет видеть перемен в любимом человеке или в городе, память о котором он влюбленно хранит. Стало быть, буквальное значение слова «романтик» — «не правдивый». Могли бы вы с этим согласиться?

— В этом смысле Анна, — сказал Вилбур, — очень правдивая девушка.

— Это так, — подтвердил Мартин. — Она абсолютно лишена лжи. Я нахожу это необычайно трогательным и гораздо более привлекательным, чем романтичность.

— В самом деле? — вступила Ингрид, чувствуя, что беседа принимает острую форму, в которой она не была сильна.

— Это, разумеется, только клише, — продолжил Вилбур, — но я нахожу, что правда слишком многолика. Что-то одно может показаться приемлемым, тогда как на деле никто не знает всей правды целиком. Разве не так?

— Звучит несколько цинично. — Мне захотелось расставить все точки над i. — Романтизм, подобно идеализму, способен быть последним прибежищем циника.

Мартин рассмеялся. Вилбур обернулся к нему.

— Вы-то как раз не выдаете себя, Мартин. Может, вы настоящий циник, маскирующийся под романтика, притворщик под маской правды?

— Я люблю Анну. И в этом честен. Между прочим, я готов признать за каждым его понимание действительности. Думаю, это и есть фундамент настоящей свободы — творить собственную реальность, доступную тебе.

— Я вижу, вы с Анной превосходно соответствуете друг другу. Анна говорила, что вы пишете интересные романы, так, Мартин?

— Да, но совсем немногие журналисты признаются в этом.

— Ты намекал мне, — настояла Анна.

Мартин, казалось, был смущен.

— Ты никогда не упоминал ни о чем подобном, Мартин — В моем голосе прозвучала постыдная нота раздражения. И я постарался переменить тон. — Хочу сказать, это очень интересно.

— Да, па, но это моя личная жизнь. — Он рассмеялся.

— У меня нет детей, — снова заговорил Вилбур. — Вероятно, поэтому я постоянно их экзаменую в моих сочинениях. И что воодушевило тебя, Мартин? Писатели всегда чем-нибудь одержимы.

— Меня преследует тот самый, только что обсуждавшийся предмет. Правда. Существует ли она как абсолют. Может быть, лжец дает лишь наиболее точное отображение своей собственной реальности? Поддается ли чужая ложь осмыслению человеком, имеющим совершенно иной взгляд на действительность? Вот почему я люблю журналистику. Это идеальный материал для писателя.

Голос Мартина еще звучал, но я был не в состоянии уловить смысл. Оглушенный восхищением, завистью и ревностью, я обнаружил, что сын, погруженный в свой собственный мир красоты и ума, стал чрезвычайно опасным соперником.

— Я не люблю прерывать, но обед готов. Можно идти, — позвала нас Ингрид.

Кухарка Алиса, «наше сокровище», по словам моей жены, наконец-то подала традиционный условный знак.

— Вы знаете, я искренне рад видеть вас всех. Мать Анны испытала редкое удовольствие, услышав об этом приглашении. — Садясь за стол, Вилбур одарил всех улыбкой.

— Когда вы в последний раз видели вашу матушку? — Ингрид взглянула на Анну.

— Два с лишним года назад.

— Это очень долгое время, — произнесла Ингрид мягко.

— Все семьи различны — Мартин бросился на ее защиту.

— Отношения матери с дочерью обычно складываются трудно, я думаю так, — сказал Вилбур.

— Вы пишете об этом в «Счастливчике» так чувствительно — Ингрид скользнула в мою сторону победным взглядом.

— Премного вам благодарен.

— С отцом Анна видится более регулярно. Он живет в Англии.

Ингрид опять посмотрела на Анну.

— Да, с отцом встречаться значительно проще. Вот когда я училась в Америке в колледже, мы с матерью видели друг друга достаточно часто. Вилбур был всегда очень добр ко мне.

— Кто бы не был с тобою добр? — Мартин долгим любовным взглядом окинул Анну. Вдруг поднес к губам ее руку и поцеловал.

Голос в моей голове стучал в барабанные перепонки приказом. Стой спокойно, стой спокойно. Ничего не говори. И не делай. Если ты сейчас не можешь держать себя в руках, что же ты запоешь в аду? Боль пройдет. Через минуту. Ничего. Это всего лишь предобеденная шутка.

Мне хотелось пронзительно кричать: «Не прикасайся к ней! Не прикасайся к ней!»

Не касайся руки моей рабыни! Рабыня! Приказываю подойди ко мне сейчас! Здесь! На глазах у всех! Позволь мне обожать тебя! Раба! Дай мне встать на колени перед тобой!

Погляди на него. Взгляни, ненавистный голос продолжает, думай, думай обо всех его прошлых женщинах. Он совсем не возлюбленный юноша, не притягательный чужеземец. Это ее выгодная партия, да, для кого угодно это партия. Он твой соперник, едва ли не партнер, тут за обеденным столом. О, высокомерный глупец, он твой соперник в постели. Взгляни правде в лицо. Постель, постель с Анной. Когда и насколько часто? Подумай об этом. А теперь взгляни на них.

Ты уже не сможешь иметь это. Тебе не удержать. Ни разу в жизни тебе не приходилось ничего удерживать. Как мог ты вообразить, что возможно сохранить рассудок в этой ситуации? Или я, или Мартин. Я должен иметь ее. Я не могу дышать, не могу дышать.

— Любовь моя! Что с тобой? Твоя рука! Ты раздавил бокал! Мартин, беги на кухню, достань бинты и аптечку.

Я тупо смотрел на кровоточащую ладонь и на осколки на столе.

— О, не волнуйся, это только небольшой порез. Вилбур, вы сейчас имели возможность наблюдать неистовство английского семейного обеда.

Вилбур расхохотался. На меня накатило глубокое отвращение к нему. Он сознательно и умно лишил значения эту драматическую сцену.

Ингрид, как всегда, оказалась на высоте. Без лишнего волнения, заботливо и умело перевязала порезанную ладонь и пальцы. Осколки стекла незаметно смела Алиса. Ненавязчивая белая салфетка покрыла алое пятно на столе. Словно простыню набросили поверх мертвого тела.

— Ну так, продолжим. Нелепого отца возвратили к жизни. Теперь все в порядке. Давайте вернемся к действительности. Или, по меньшей мере, к теориям Мартина по этому поводу.