— И ты ничего о ней не знаешь?

— Ничегошеньки. Я, признаться, немного удивлена, она ведь умеет писать. Пусть не так хорошо, как я, но черкнуть пару строк всегда можно. Я уже давно жду вестей. Впрочем, если в новом городе ей приходится несладко, может, она молчит из гордости. Или, напротив, так веселится, что попросту не может найти время для писем. Надеюсь на последнее. — Фрина встала и зашагала по своей чудесной комнате, бесцельно переставляя вещи.

— А как выглядит Ликена? — спросил Аристотель.

— Она красивая, не очень высокая, но сложена превосходно. И, как большинство спартанок, отлично развита физически: бегает и выполняет сложные прыжки во время танцев. У Ликены кудрявые черные волосы и очень красивые глаза, золотисто-карие, с темными ресницами. Она чудесно поет и играет на нескольких музыкальных инструментах, хотя, разумеется, она не флейтистка какая-нибудь. — Последнюю фразу гетера произнесла с оттенком отвращения. — Ликена неплохо умеет прясть и в часы досуга шьет красивые вещи.

— Как ты думаешь, — спросил я, — если бы, вместо того, чтобы уехать в Византию, она осталась в Афинах, ты бы ее уже увидела?

— Да, да, конечно. Ей вряд ли удалось бы от меня скрыться. Но к чему такие сложности?

— Очень возможно, — тщательно взвешивая слова, проговорил Аристотель, — что кто-то в Афинах называет себя «Ликеной».

— Ой, знаете, «Ликена» — весьма распространенное в нашей профессии имя. Я бы даже сказала: «прозвище». Вам обоим известно, что на самом деле я не Фрина. «Ликена», «Кинара», «Неара» — все это выдуманные имена.

Только теперь я вдруг понял, что бедняжку Кинару, дальнейших встреч с которой я всеми силами постараюсь избежать, на самом деле зовут совсем по-другому, а как — я никогда не узнаю.

— Ни я, ни моя подруга нисколько не огорчились бы, выяснив, что есть еще одна «Фрина» или «Ликена», — продолжала гетера. — Этого следует ожидать. Остается лишь надеяться, что вторая «Фрина» не окажется поблизости, что будет весьма нежелательно. Еще придется выдумывать себе другое прозвище, — озорно улыбнулась она, показывая жемчужные зубки… Возможно, памятуя о недавнем суде, мне стоит последовать примеру одной моей соратницы, решившей назваться «Клепсидрой», — предположила Фрина. — В честь водяных часов, которые она поставила в спальне, чтобы принимать по ним клиентов!

Аристотель поднялся.

— Мы больше не будем отнимать у тебя время, — сказал он. — Спасибо, что ты любезно согласилась принять нас.

— Это не «любезность», это моя профессия — принимать у себя мужчин. — Фрина тоже встала. — А вот навестить меня в тюрьме — это настоящая любезность, и я благодарна тебе до глубины души. В тот день, накануне суда, мне так нужно было посидеть и спокойно поговорить с кем-нибудь. Я боялась, что не выдержу! Оставаясь одна, я сразу начинала представлять, что меня ждет. Я думала, меня распнут на тимпаноне, приколотят гвоздями и безжалостно выставят на всеобщее обозрение, — она вздрогнула всем телом и закрутилась на месте. — Не понимаю, как человеческий разум может это вынести и не оставить владельца! Иногда, правда, я надеялась, что они будут милосердны, уступят мольбам моих друзей и позволят мне выпить цикуты.

— Скорее всего, так бы они и сделали, — успокаивающе произнес я, совсем в этом не уверенный.

— Но и это не казалось заманчивым. Однажды мне читали, как умер Сократ. Это медленная смерть. Сначала ты перестаешь чувствовать ноги, затем руки, и только потом умираешь! Уж лучше бы кто-нибудь взял и заколол меня кинжалом, раз — и все!

— Думай, о чем просишь, — сухо сказал Аристотель. — Человек, который всаживает в тебя кинжал, враг ли, друг ли — не важно, должен хорошо знать свое дело. Смерть на поле брани бывает долгой и мучительной. Невыносимая боль, ужасная жажда. Танат не всегда спешит на зов.

— Довольно. — Фрина тряхнула головой. — Напрасно я заговорила об этих ужасах. На прощанье лучше дарить браслеты. Или хотя бы поцелуи.

И прежде чем Аристотель успел уклониться, Фрина поднялась на цыпочки (хотя и была одного с ним роста) и наградила философа легким, словно касание крыльев бабочки, поцелуем в щеку, а потом в губы.

— Вот, — сказала она, — и долой грустные мысли. Нет, нет, юноша, ты слишком молод и пока не заслужил такую честь.

Она отвернулась и сделала знак слуге, который чинно проводил нас к выходу.

Выходя из дома Фрины, мы не встретили ни одного знакомого, и я уж решил, что Фортуна нынче к нам благосклонна. Однако, проходя через Агору, мы услышали властный голос, повелевающий нам остановиться.

— Аристотель! Стефан! Отлично! Как я рад, что нашел вас!

Голос принадлежал Архию, который из разносчика превратился в преуспевающего купца.

Его борода была причесана и пахла сандаловым маслом, а на плечи он набросил плащ из дорогой шерсти. Должно быть, подумал я, Антипатр снабдил актера не только деньгами, но и уймой одежды, чтобы тот мог свободно менять образы. Архий, верный своей роли купца, рассыпался в громогласных приветствиях, а потом театрально понизил голос и почти прошептал:

— Есть разговор.

— Может, отойдем к стенам и поищем тихое место?

— Там одни шлюхи, нищие и мусор. Пойдем к тебе, Стефан. — Это больше напоминало приказ, нежели просьбу. Я неловко пригласил Аристотеля и нашего мастера перевоплощений к себе домой и усадил в андроне. Архий прошелся по комнате и поджал губы, увиденное явно не привело его в восторг. Никогда прежде наш андрон, с трещиной в стене и слоем пыли на столике, не казался мне таким жалким.

— Итак, — молвил Аристотель, которому не меньше моего хотелось узнать, что нужно актеру. — Чем мы можем быть полезны, Архий?

— А я-то думал, вы хотите знать новости, — укоризненно сказал тот. — О мальчишке, Клеофоне, — он подозрительно оглянулся на дверь. — Думаю, я нашел его. Но — увы! — слишком поздно.

— Слишком поздно? — переспросил я.

Аристотель деловито осведомился:

— Где?

— Сейчас расскажу. — И Архий вновь перешел на свой поучающий тон. — Должен признаться, я напал на след совсем недавно. Есть некий старый фригиец, ранее принадлежавший Ортобулу. После смерти хозяина его пытали, но весьма небрежно, и он не сказал ничего, достойного внимания. Потом его купил Филин. Но я обнаружил, что Филин услал этого раба…

— Артимма, — словно невзначай вставил я.

— Да, этого Артимма. Мне сказали, он послал его в новый город, построенный Александром в Египте. Это очень важно! Я подумал, возможно, Артимма послали сопровождать Клеофона в дальнее странствие. Ах, выяснить бы мне это на день раньше! Ибо я все еще не терял надежды установить местопребывание Клеофона.

— Что же ты предпринял?

— Сперва я вернулся в придорожную лачугу, которую ты, Стефан, хорошо знаешь. Там я допросил этих слабоумных стариков, якобы действуя от имени городских властей. Но уверяю вас, я и пальцем до них не дотронулся. Люди часто говорят правду по собственной воле, иногда просто-напросто от испуга или волнения. Они рассказали, что какое-то время мальчик оставался у них и присматривал за гусями. Однажды по их просьбе он убил гуся. Свернул ему шею. Немаловажная деталь, как вы находите? Но зачем старикам понадобилось убивать гуся? Чтобы приготовить обед важному гостю — или гостям. Кого именно они ожидали, я узнать не смог, оба молчали, как глухонемые. Они заявили, что все время сидели в пристройке и ничего не видели, но обмолвились, что приходил «приятный господин», а «милая служанка» набрала воды и велела мальчику напоить гостей. По их словам получается, что потом в домике появился еще кто-то. Но вообще старики все время твердили, что, мол, не высовывали носа из пристройки, а потому и не рассмотрели посетителей. Неплохо же им, должно быть, заплатили!

— Очень интересно, — проговорил Аристотель.

— А как поживает барашек? — осведомился я.

— Я пошел добывать сведения, а не возиться с домашними животными. — Архий бросил на меня сердитый взгляд. — По двору, помню, бродила какая-то глупая овца, а гуси гоготали так, что впору оглохнуть. Но мы отвлекаемся от темы.