— Чего ты так не оставишь, приятель? Я не потерплю, чтобы меня перебивал какой-то скандалист!

— Ты не Критон! — Эргокл отступил на шаг, но даже не подумал удалиться. — Кто ты такой, что ты здесь делаешь?

— Мы пришли к Критону, но его не оказалось дома, — ответил Аристотель, словно вопрос был обращен к нему. Он с радостью поднялся, я последовал его примеру. Ферамен невозмутимо уселся в кресло, глядя на Эргокла, который слушал учтивые объяснения Аристотеля. — Критона не было, и мы уже собирались уходить, когда пришел Ферамен Афинский. Цель своего визита он изложит сам.

— Я, — сообщил Ферамен с высоты своего великолепного кресла, — ищу свидетелей богохульства, совершенного в публичном доме Трифены. Ты был там? Можешь ли назвать кого-нибудь?

— Какая наглость, первым делом спрашивать меня о борделях! — В голосе Эргокла звучало негодование, а не страх. — Знай, я не тот, кто тебе нужен. Я никогда не был в доме Трифены. Кто угодно, только не я. Мне хватило той драки у Манто, — доверительно сообщил он. — А Трифена берет еще больше. Какой смысл выбрасывать деньги? Нет, я скажу вам, зачем пришел: поговорить с Критоном. Он мне должен. Если вы новые владельцы этого дома или родственники Критона, я обращусь к вам.

— Я?! — теперь настала очередь Ферамена оскорбляться. — Дела Критона не имеют ко мне никакого отношения, и, уж конечно, я не состою с ним в родстве.

— А держишься так, словно ты здесь свой: сидишь в этом большом кресле, а потом еще заявляешь, что тебя нельзя перебивать! — воскликнул Эргокл. — Можно подумать, ты у себя дома. Если ты не родственник, тогда говори — Критон твой должник? Ты претендуешь на мебель?

— Нет. Разумеется, нет, — ледяным тоном ответствовал Ферамен.

— Какое облегчение! Могу честно сказать, я беспокоюсь за финансовое благополучие этих людей и не понимаю их поведения. Ортобул был должен мне денег, ясно? И теперь я хочу их получить.

— Ты можешь подкрепить свои слова какой-нибудь бумагой? — осведомился Аристотель. — Чем ты докажешь, что Ортобул был твоим должником?

— Да-да, — вставил оживившийся привратник. — Документ. Ты должен принести документ, подписанный старым хозяином…

— Не беспокойся. За доказательствами дело не станет, — заверил Эргокл. — Ортобул должен был возместить мне потерю рабыни Мариллы и расходы на нее, не покрытые судебным решением. Есть и еще кое-что. Я хочу разобраться с этим делом сейчас, пока жена Ортобула еще дышит. После того как Гермию казнят, деньги, которые она принесла в семью Ортобула, станут предметом бесконечных судебных разбирательств. Ее родственнички своего не упустят. Печально, весьма печально. Но сейчас, пока она еще жива, она может убедить своего пасынка расплатиться со мной. Вот почему я срочно хочу поговорить с Критоном. Я бы предпочел Гермию или ее дядю, но это весьма затруднительно.

— Меня совершенно не интересуют твои дела, — заявил Ферамен. — Со всеми своими претензиями — реальными или воображаемыми — обращайся к Критону. А мне пора.

Он встал и направился к выходу, а мы робко пошли за ним. Уже в дверях охотник за свидетелями повернулся к нам и внушительно произнес:

— Запомните мои слова! Тот, кто найдет нам свидетелей или сам явится в суд для дачи показаний, заслужит вечное расположение богов и людей.

Сделав этот прощальный выпад (даже сам благочестивый Эвримедонт не нашел бы, что прибавить), Ферамен развернулся и зашагал к калитке. Он изо всех сил старался произвести впечатление своим выходом. Однако этим усилиям суждено было пропасть зря. Не успел Ферамен подойти к калитке, как какой-то человек распахнул ее снаружи и ворвался во двор. Он пребывал в столь возбужденном состоянии, что налетел на кряжистого раба Ферамена, отскочил от него и чуть не врезался в господина. Это явно был слуга семейства Ортобула. Он стал кричать, обращаясь к привратнику, который в очередной раз пытался выпроводить нас из дома.

— О, черные вести! Я должен найти господина Критона. Случилось страшное! Клеофон пропал!

— Пропал? — Привратник побледнел, но взял себя в руки. — Чушь. Просто мальчишки не всегда прибегают по первому зову. Он не мог по-настоящему пропасть.

— Да, но он пропал. Он не ночевал дома. Его нет у мачехи, и мы знаем, что там он тоже не ночевал. Критон велел мне найти его, и я искал повсюду. И всех спрашивал. Его нигде нет.

— Ну-ну, — Аристотель положил руку ему на плечо. — Ты встревожен, я понимаю, но мальчики часто убегают играть или поглазеть на что-нибудь. Ты хорошенько обыскал Агору?

— Конечно.

— Я уверен, что ты не жалел сил, — сочувственно произнес Аристотель. — Но мало ли мест, куда мальчик мог пойти для забавы. Да хоть в Пирей, посмотреть на корабли. Конечно же, ты не мог исчерпать все возможности.

— Да, но, господин… — Раб серьезно взглянул на Аристотеля. — Мальчик был убит горем. В таком состоянии не играют и не глазеют на корабли. Я знаю, мой хозяин Критон не одобрил бы то, что я собираюсь сказать, но я ужасно боюсь, как бы паренек не наложил на себя руки.

Привратник взвыл и заткнул уши:

— Замолчи! Замолчи! Я не хочу слушать! Ужасное положение, я и так едва справляюсь: дом осаждают посторонние, которых я не могу выставить, и никого из семьи нет! — Старик вдруг рухнул на пол возле двери и разрыдался.

— Я так старался, — говорил он сквозь слезы. — Но я не знаю, что теперь делать.

— Ты ни в чем не виноват. — Аристотель подошел к рыдающему привратнику и погладил его по плечу. — Встань, утри слезы, будь усерден. Делай свое дело так, как велел бы тебе господин. Мальчик обязательно вернется, и окажется, что все твои страдания были напрасны.

— Чего-чего, а страданий этой семье хватает, — сказал Эргокл. Курносого человечка ничуть не огорчили ужасные вести. Его шустрые глазки бегали туда-сюда, стараясь не упустить ни единой детали. — Папашу убили, мамашу того и гляди казнят! Не удивлюсь, если несчастный паренек и правда сбрендил. Он вполне мог покончить с собой. Но, скорее всего, сбежал, не перенеся позора. Пройдет год-другой, и выяснится, что он просто удрал подальше от своей обесчещенной семьи. Быть может, отправившись на поиски нормальной жизни, он станет матросом, пиратом или разбойником.

И Эргокл ушел с таким довольным видом, словно беда, свалившаяся на семью Ортобула, вознаградила его за все неприятности.

Странно, исчезновение Клеофона, который сам по себе был весьма незначительной фигурой, стало событием первостепенной важности. Новость распространялась по Афинам, словно пожар, от соседа к соседу. Женщины и рабы шушукались на кухнях. Казалось, таинственное исчезновение хозяйского сына было очередным шагом к полному краху, грозившему семье Ортобула. По крайней мере, именно так многие смотрели на случившееся.

— Весь род Ортобула проклят! — заявил своим собеседникам на Агоре какой-то не в меру возбужденный сплетник. — Обречен на страдания.

— Проклят, — изумленно повторяли легкомысленные зеваки.

— Все это глупости, — говорил Аристотель мне и Феофрасту. — Мы плохо искали, вот и все. Возможно, слова Эргокла столь же правдивы, сколько неприятны: вдруг мальчик и впрямь бежал от позора? Этот суд — тяжкое испытание для всех афинян, а для Клеофона — и вовсе пытка, как мы видели на первой продикасии. Возможно, юный Клеофон не убежал насовсем, а просто устроил себе каникулы. И все же, лучше бы его нашли!

Разговоры о проклятии, павшем на род Ортобула, не могли не раздражать, но ходили слухи и похуже.

— С мальчиком разделались! — считали некоторые. — Критон и его друзья не могли допустить, чтобы он свидетельствовал против них. Интересно получается: мальчик встает у них на пути — и мгновенно исчезает!

— Мне и самому приходило это в голову, — признался я Аристотелю.

— Разумеется. Мне тоже.

— Критон опасен?

— Не исключено. Каким бы ни был Критон в нормальном состоянии, жестокость, которую он проявил по отношению к Гермии на рыночной площади, свидетельствует о помрачении рассудка. Но, честно говоря, Стефан, когда убиваешь, самое сложное — избавиться от тела. Трупы, доверенные рекам и обочинам дорог, часто находят. Это останавливает многих потенциальных убийц. Я узнавал, Критон никуда не уезжал из Афин.