Клеофон опять разрыдался, и его увели в угол. Басилевс посетовал на то, что столь юному мальчику пришлось давать показания в суде. Он не мог решить, как отнестись к словам Клеофона: стоит ли принять их во внимание или счесть полной чепухой.
Первая продикасия закончилась довольно скомканно. Басилевс заявил, что это запутанное дело утомило его. Критон выглядел бледным и изможденным, Клеофон — упрямым и заплаканным. Что же касается Гермии, ее так никто и не увидел. Когда вдову выводили из здания суда, она оступилась на пороге. Она, верно, совсем обессилела — а может, стражник подошел к ней слишком близко. Но это был дурной знак.
IX
Яд в тюрьме
Я услышал, как Филин предлагал купить у Критона рабов, или, вернее, еще нескольких рабов. Я ведь уже знал, что два его ценнейших невольника перешли в руки Филина после неких закрытых торгов. (Возможно, аукционисту не следовало заявлять об этом во всеуслышание, по крайней мере, он явно поспешил.) По какой-то причине, размышлял я, Критону нужно было срочно пополнить кошелек. Сразу после первого слушанья дела Гермии все заговорили о том, что Филин приобрел четырех рабов Критона. Я предположил, что именно этих четверых выставили на торги в тот день, когда я имел счастье столкнуться с Аристогейтоном. Получалось, что всего Филин купил шестерых невольников Ортобула, включая привратника, чьи расторопность и представительность могли существенно пострадать из-за перенесенной пытки.
После этой сделки в руках Критона оказалось немало серебра. Не странно ли, что юноше внезапно понадобилась такая значительная сумма денег? Впрочем, кто знает, возможно, Ортобул оставил после себя неоплаченные долги. Поскольку он и сам намеревался продать этих рабов, было ясно, что Критон имеет полное право распоряжаться ими по собственному усмотрению: оставить себе или продать. Решив воспользоваться этим правом публично, Критон показывал, что после первой продикасии он уверен в своей правоте. И все же, практически любое имущество Ортобула или Гермии неизбежно должно было вызвать разногласия.
— Особенно если Гермию оправдают, — заметил я Аристотелю. — Полагаю, в этом случае родные заберут ее к себе и потребуют вернуть приданое, поскольку брак с Ортобулом распался так скоро. Фанодем, пока его не слышал Басилевс, пригрозил, что подаст в суд на Критона, если им будет отказано.
— Делать такие заявления — очень неосмотрительно со стороны Фанодема, — уверенно проговорил Аристотель. — Теперь у Критона есть еще одна причина добиваться полной и окончательной победы, иными словами: казни женщины. Фанодем напомнил ему, что, лишь, отправив Гермию в руки палача, он станет единоличным обладателем отцовской собственности. Честное слово, юноша, кажется, и без того настроен весьма решительно. Это дело начинает меня тревожить. Если бы можно было увезти младшего мальчика в безопасное место!
— Ты ведь не хочешь сказать…
— А много ли тут скажешь?
Афины с нетерпением ждали следующего слушанья, хотя обычно вторая продикасия не так интересна, как первая. До нее оставался еще целый месяц — срок немалый. Но события начали развиваться стремительно. На второй день после слушанья, делая мелкие покупки на Агоре и обмениваясь приветствиями, я, равно как и все окружающие, вдруг услышал чрезвычайно оживленную беседу. Критон и Филин, стоя на площадке перед храмом Зевса, горячо спорили, уже перейдя на повышенные тона и угрожающе жестикулируя. По крайней мере, Критон, красный от гнева, ожесточенно размахивал руками. Филин, статный и красивый, держался надменно.
— Я не знал… Ты забрал девчонку из моего дома — из дома моего отца — и ничего мне о ней не рассказал! Я не знал, что она твоя любовница!
— Она не была моей любовницей. Теперь — да, не отрицаю. Кто же станет держать у себя курочку, которая не несет яиц?
— Ты оскорбляешь память моего отца! Ты наставил ему рога, ты, прелюбодей!
— Мальчик, ты забываешься. Как ты разговариваешь? Подобные слова уместны, когда речь идет о браке. Мужчины часто делят меж собой проституток…
— Я не должен был ее продавать, — сказал Критон. — Я должен был подумать… Вдруг она беременна? Тогда ребенок моего отца станет твоей собственностью.
Критон передернул плечами.
— Возможно. Хотя никаких признаков не наблюдается. Мне казалось, ты просто хочешь избавиться от женщины, с которой забавлялся твой покойный отец и которая теперь напоминает о нем, причем не всегда приятно. Но не думаешь ли ты, что порядочный человек согласится расторгнуть заключенный договор?
— Кто это порядочный человек? — Склочник Эргокл и сюда умудрился сунуть свой курносый нос. — Да, мужчины могут делить меж собой проститутку, если кто-то из них не окажется вероломным и слишком богатым, — он энергично растолкал локтями толпу и протиснулся к спорщикам. — Горячо, Критон, очень горячо. Ты совершенно прав, если считаешь, что Филин — отъявленный прелюбодей. Вечно улыбающийся красавчик с напомаженными кудрями, совратитель жен. Разрушитель браков, в самом прямом смысле. А может, есть причины полагать, что Филин овладел Гермией, а вовсе не Мариллой? Мальчик, это приходило тебе в голову?
— Замолчи, негодяй! — вскричал Филин, изменив своему обычному хладнокровию и тоже выходя из себя.
— Юноша… Критон. Взгляни-ка на новые сережки Гермии, — посоветовал Эргокл. — Если ты не дурак, отбери у нее шкатулку с драгоценностями, а понадобится — вырви серьги прямо из ушей. Посмотри на них хорошенько. Задай вопрос-другой. Уж не Филин ли их купил? И все это время водил твоего папочку за нос, а?
— Эргокл, придержи язык! Я подам на тебя в суд за клевету! — Филин рассердился не на шутку, его прекрасное лицо вспыхнуло. Он угрожающе надвинулся на коротышку Эргокла. — Отколотить бы тебя как следует, свинья из сточной канавы!
— Ты сам-то понимаешь, с кем говоришь? — огрызнулся Эргокл. — Попридержи свой язык, а то однажды тебе и твоему неугомонному члену сильно не поздоровится.
И как назло именно в этот момент появилась хорошо знакомая, печальная группа: Гермия, закутанная в черное, и Фанодем с женой, которые переходили Агору в сопровождении стражника.
— Что это она здесь делает? — с любопытством спросил Эргокл.
Ему ответил один из слуг Филина.
— Ей позволили взять чистую одежду и повидаться с ребенком, который по-прежнему живет в ее… в доме ее мужа. Вот и все.
— Ах, значит, ты позволил, — ухмыльнулся Эргокл. — Как мило, как внимательно! На месте молодого господина я бы этому воспротивился. Хотя бы из уважения к памяти своего усопшего родителя. Пустить убийцу и прелюбодейку на свой порог!
Кровь бросилась Критону в лицо.
— Я не думал, что они сделают это так, — пробормотал он. — Ты прав. Она не должна переступать порог моего дома. Да, и она не смеет показываться на Агоре! Ей же запретили! Ничего себе!
И он зашагал навстречу унылой процессии. Эргокл поспешил следом, а за ним, после небольшого колебания, и Филин. Я и собравшиеся вокруг зеваки сделали то же самое.
— Эй вы, — хрипло крикнул Критон. — Стойте! Жалкий сброд, вы совершаете преступление. Этой женщине запрещено появляться на Агоре. Она осквернила город, а вы, содействуя ей, осквернили себя!
Маленькая группа остановилась, Фанодем непонимающе уставился на Критона. Тот говорил правду. Обвинение закрыло женщине доступ на центральную площадь и в прочие священные места. Но ходить через Агору было так привычно и естественно, что никто, даже Фанодем — специалист по религиозным церемониям, — об этом не подумал. Даже стражник, который тоже в замешательстве смотрел на Критона, судорожно пытаясь найти оправдание своему проступку.
— Прошу тебя, мы не успели зайти далеко, — взмолился Фанодем. — Это просто ошибка. Мы принесем жертвы. Пожалуйста, отпустите нас. — Он повернулся к стражнику. — Мы пройдем другой дорогой.
— Нет, не пройдете! — заявил Критон. — Я передумал. Злая, испорченная женщина, готовая оскорбить богов, я запрещаю тебе переступать порог дома моего отца, дом человека, которого ты погубила. Этот дом теперь мой. Никто из вас не смеет там появляться. А ты, злодейка, никогда больше не увидишь свою дочь.