Так говорил Старик в 1941 году.

Я подружился с Гансом Бройером, одним из многих пополнивших нашу роту новичков. Он был лейтенантом полиции в Дюссельдорфе и очутился в нашем милом маленьком подразделении потому, что отказался проситься добровольцем в СС, чего требовал от всех полицейских Гитлер. Ганс был убежден, что Германия скоро проиграет войну, так как слышал от брата, работавшего в геббельсовском министерстве пропаганды, что нацизм находится на грани банкротства.

Нацисты могли полагаться лишь на часть вооруженных сил, и то, что генералы сведут счеты с Гитлером и его безумной бандой, было только вопросом времени. Мы с Гансом несколько раз поговаривали о новом дезертирстве, но Старик посоветовал не пытаться.

— Оно не сходит с рук даже одному из тысячи, и если вас схватят, это конец. Стенка. Гораздо лучше получить рану; только, ради Бога, не устраивайте самострела, врачи тщательно обследуют, не мог ли ты нанести ее сам. Имейте в виду, в ране всегда остается легкое загрязнение. Если приставишь пистолет к руке или ноге и если попался на этом, ты влип. Лучше всего тиф или холера; тут ничего нельзя доказать. Сифилис не годится. Вас положат в госпиталь и через две недели турнут оттуда после такого лечения, что век не забудете. Венерических болезней избегайте, они сожрут вас заживо, если случай окажется серьезным. Кое-кто пьет бензин из баков, это весьма неплохо: появляется бубонная чума, можно проваляться четыре-пять месяцев. Есть еще способ сунуть сигарету в выхлопную трубу, потереть ее и потом съесть; возникает лихорадочное состояние, только оно быстро проходит, нужно будет тайком пронести в госпиталь бутылку бензина и пакет кускового сахара, каждый день съедать по пропитанному бензином куску; температура от этого повышается до тридцати девяти, но если попадешься, тебя обвинят в «ослаблении воли к сражению». Санитар за пару сотен сигарет может устроить вам гангрену ноги, и война для вас окончена. Можно также напиться воды с бациллами брюшного тифа. Но во всех этих уловках и прочих хитростях всегда есть что-то неладное; либо они на тебя не действуют — Порта испробовал их все, даже съел кишевшую личинками дохлую собаку, только на него такие вещи оказывают скорее благотворное влияние — либо тебя разбивает паралич, либо оказываешься на кладбище. Таких случаев много.

В воскресенье двенадцатого октября наш поезд пересек польскую границу в Бреслау. Пока мы стояли на товарной станции в Ченстохове, нам выдали неприкосновенный запас. Каждый паек состоял из консервной банки гуляша, нескольких галет и бутылочки рома. Было строго приказано не прикасаться без разрешения к этим пайкам и, главное, не пить ром раньше времени.

Армия с обычным пристрастием к высокопарной чуши именовала это «железным пайком».

Порта, разумеется, первым делом выпил свой ром. Не отрывая горлышко бутылки от губ, пока она не опустела. Потом изящно швырнул ее через плечо, чмокнул губами и улегся на солому, покрывавшую пол вагона. Перед тем, как уснуть, испортил воздух и сказал:

— Нюхайте, дорогие дети. В этом запахе — витамины.

Часа через два Порта открыл глаза, рыгнул, потянулся; потом, к нашему изумлению, достал из рюкзака еще одну бутылку и с блаженным выражением лица прикончил ее. После этого потребовал карты и заставил нас играть с ним в «двадцать одно». Все шло замечательно, пока кто-то не позвал снаружи:

— Обер-ефрейтор Порта, на выход!

Порта и ухом не повел.

— Порта! Немедленно на выход!

Даже не глянув в сторону двери, Порта заорал в ответ:

— Заткнись, свинопас паршивый! Если я нужен тебе, крикливый болван, поднимись сюда, но, во-первых, вытри ноги, во-вторых, обращайся ко мне «герр обер-ефрейтор Порта», имей это в виду. Ты не дома в казарме, вшивый олух царя небесного!

После этого приветствия наступила мертвая тишина. Затем весь вагон огласился громким хохотом. Когда он прекратился, снаружи раздался крик:

— Порта, если сию же минуту не выйдешь, я отдам тебя под трибунал!

Порта уставился на нас.

— Вот те на, кажется, это гауптман Майер, — прошептал он. — Теперь Порте достанется на орехи.

Порта выпрыгнул из вагона и щелкнул каблуками перед нашим обидчиком Майером, тот стоял, расставив ноги и уперев руки в бока, лицо его побагровело от ярости.

— Соизволили-таки выйти, герр обер-ефрейтор! Я научу тебя, дрянь вонючая, повиноваться приказам. Как ты посмел называть меня свинопасом и вшивым олухом? Что? Стой «смирно», каналья, а не то расквашу тебе физиономию. С ума сошел? Что дернуло тебя оскорблять офицера? Это что такое? От тебя несет ромом, каналья! Ты пьян. Теперь я понимаю. Ты приложился к «железному пайку». Знаешь, что это такое? Неповиновение! И, клянусь Богом, ты будешь за него наказан!

Порта, не отвечая, тянулся в струнку с невероятно дурашливым видом. В конце концов Майер окончательно потерял самообладание.

— Отвечай, мерзавец! Пил ром?

— Так точно, герр гауптман, но всего лишь чуточку, добавленную в наш очень вкусный национал-социалистический эрзац-чай. И это был тот ром, который герр Kuchenoffizier[20] задолжал мне с тех пор, как мы сражались во Франции. Настоятельно рекомендую герру гауптману его попробовать. От него великолепный эрзац-чай, которым снабжает нас любимый фюрер, становится еще более великолепным.

— Что за черт, каналья! Ты что, смеешься надо мной? Покажи ром, выданный тебе в «железном пайке».

Тут Порта полез в один из самостоятельно пришитых просторных карманов, вынул оттуда еще одну бутылку рома и с улыбкой поднял ее на свет, дабы изумленный гауптман видел, что она полная.

Было ясно — какой-то доносчик сообщил Майеру, что Порта выпил свой ром. Впоследствии мы узнали, что Майер обещал одному ефрейтору дополнительные две недели отпуска, если он раздобудет улики, дающие возможность упечь Порту в тюрьму.

— Насколько я понимаю, — сказал Порта, являя собой воплощенную кротость, — герр гауптман счел, что я адресовал герру гауптману те выражения, которые только что выкрикнул, но мне в голову не могло прийти сказать что-то подобное моему герру гауптману, замечательному командиру роты. Я думал, что кричу унтер-офицеру Флайшману. Видите ли, у его отца были вши, и Флайшман набрался их от него.

Майер, как обычно, свалял дурака, послав за Флайшманом, и Флайшман с серьезным лицом сказал ему, что они с Портой поспорили, кто лучше умеет ругаться. И это правда, что у него были вши. Вся семья набралась их от его отца. Отец завшивел в прошлую войну, когда сражался под Верденом.

— Дети, — сказал Порта однажды, когда мы стояли на запасном пути между Килсу и Ченстоховом, — мы живем в этих роскошных апартаментах уже несколько недель и до сих пор не имеем представления, что находится за этой дверью.

Имелась в виду раздвижная дверь с левой стороны вагона. До сих пор мы открывали только правую.

— Мы знаем, что за этой дверью, — продолжал Порта, указывая на открытую справа, — находится Польша. Но какие великие тайны сокрыты здесь, — он указал на закрытую, — нам неизвестно. Может быть, мы обнаружим за ней, — он взялся за ее ручку, — Победу, которая должна где-то находиться, разве фюрер не сказал, что она наша? Или, возможно, нечто еще лучшее — может быть, за этой таинственной, ни разу не открывавшейся дверью, — тут его голос понизился до шепота, — стоит целая толпа красивых…

Широким жестом зазывалы он отодвинул дверь.

И был поражен так же, как и все мы, потому что за ней в самом деле оказались три молодые женщины. Они стояли, глядя на поезд и неуверенно улыбаясь нам. Для солдата женщина — удивительное, сложное существо. Романтическое, недоступное, возвышенная цель мучительных, неудовлетворенных страстей; существо, являющееся в тоскливых мечтах об утраченном нормальном гражданском существовании, столь далекое, что кажется нереальным, отпугнутое развязностью и шумом армейской жизни; и вместе с тем она цель накопленного мужского сладострастия. Солдат — это существо в мундире, один из стада себе подобных, и потому осмеливается выражать сексуальные фантазии,.о которых, живя обычной жизнью среди людей, никогда не упоминает. Мундир служит ему защитой от выделения из массы; он позволяет себе разыгрывать флибустьера на свой жалкий манер. Он представляет собой целое сообщество, и это дает ему поддержку.