Одним из тех, кто принимал особенно близко к сердцу свинство Майера, был Ганс Бройер. Он предложил мне дезертировать вместе, но я не осмелился.

— Черт побери, Свен, неужели не понимаешь, что нам нужно убраться от всего этого, неважно как? — задумчиво добавил он.

Я поглядел на него и серьезно предупредил:

— Ганс, не делай никаких глупостей.

Однажды вечером пришел приказ готовить танки к бою. Мы заправили их горючим и маслом, загрузили боеприпасы: двадцать тысяч пулеметных патронов, по десять тысяч на каждый пулемет; сто кумулятивных снарядов, сто осколочных, пятьдесят бронебойных; ручные гранаты, сигнальные ракеты, патроны для стрелкового оружия и зажигательную смесь для огнеметов[23].

Порта залез так глубоко в моторное отделение, что были видны лишь его торчащие ноги, и честил треклятую армию, превращающую людей в свиней. Потом издал сдавленный смех и крикнул от цилиндров и клапанов:

— Старик, на сей раз прицел у меня будет точный. Бог мне только что сообщил.

— Если никто не опередит тебя, — заметил Старик. — В роте семьсот человек.

Вместо ответа Порта стал насвистывать охотничий сигнал. Старик с Крохой пошли в домик готовить ужин, Плутон отправился на продовольственный склад за нашими пайками. Нам с Портой предстояло подогнать танк поближе к домику, замаскировать лапником и снегом, чтобы его не было видно с русских самолетов, пролетавших над нами каждую ночь и сбрасывающих осветительные бомбы.

Пока мы ставили танк, куда нужно, подошел Ганс, сказал, что получил письмо с вестью, что жена лежит в больнице с серьезной жалобой на живот. Он был очень подавлен. До сих пор не могу простить себе, что не следил за ним. Я понимал, что смотреть за ним нужно; просто сразу не сообразил, а потом уже стало поздно.

Я стоял перед танком и подавал руками сигналы Порте, чтобы он поставил танк точно на место, не свалив домика. Потом услышал негромкий вскрик Ганса и понял, что он сделал этот шаг. Когда подбежал к нему, ступня его была зажата между гусеницей и тяжелым катком.

Когда санитарная машина отъехала, мы принялись обсуждать рапорт, который предстояло писать Старику. Сошлись на том, что Ганс хотел влезть на танк сбоку, а в этот миг Порта дал задний ход, решив, что я подал ему этот сигнал. В результате ступня Ганса соскользнула с катка и оказалась между ним и гусеницей. Объяснение это звучало правдоподобно, но было небезупречно, поскольку влезать на танк сбоку строго запрещалось. Подниматься нужно было только спереди, где водитель мог тебя видеть.

К тому же выглядело довольно подозрительным, что ступня его оказалась раздавленной как раз перед нашим вступлением в бой.

— Наплевать, как это выглядит, — сказал Старик. — Никто из нас не сомневается, что он сделал это нарочно. Но если начальство не сможет ничего доказать, все будет хорошо. А оно не сможет, если все будем держаться этого объяснения.

— Будем надеяться, они не сломят Ганса, — вздохнул Порта. — Черт бы их побрал.

После этого мы улеглись немного поспать, так как ночью предстояло отправляться на фронт. Подняли нас в начале второго.

Кроха сумел зажечь коптилку, и в ее мерцающем свете мы стали собираться, хотя не совсем проснулись. Порта сидел выпрямившись на соломе, расчесывал грязную, впалую цыплячью грудь, его рыжая шевелюра торчала во все стороны. Старик и Плутон ловили вшей и бросали в пламя коптилки, где они лопались с негромким хлопком, издавая тошнотворный маслянистый запах. За четверть часа мы оделись и, дрожа от холода, влезли в танк. Обернули грязными шарфами шеи и натянули на уши кепи с темными очками.

Как велика разница между румяным, щеголеватым, несгибаемым юным героем, твердо глядящим вдаль эдаким неотразимым мужчиной-воином, какого видишь на вербовочных плакатах по всему миру, — и простуженным, бледным, испуганным беднягой с холодным, смрадным дыханием, который и есть реальность войны! Знай художники, рисующие эти плакаты, как трагична задача, которой они служат своим жалким искусством, они стали бы искать другую работу. Только вряд ли нашли бы. При внимательном взгляде вскоре понимаешь, что за такое «искусство» берутся только шести-семиразрядные художники. Военные вербовочные плакаты — удел бездарностей.

Моторы танков батальона гудели и рокотали по всему городку. Если не считать кратких вспышек фонариков, все делалось в полной темноте из почтительности к «кофемолкам», как мы называли русские самолеты из-за их комичного пыхтящего шума; их летчики зорко наблюдали за землей, невидимо пролетая у нас над головами, иногда гак низко, что мы слышали шум их моторов сквозь рев наших.

Из городка мы выезжали поротно. Было совершенно темно, приходилось быть начеку, чтобы не врезаться в передний танк. Чтобы облегчить задачу сидевшему за рычагами Порте, Плутон и я уселись на башне и давали ему указания по телефону. Ехали мы со скоростью пятьдесят километров в час[24]. Неожиданно послышался какой-то треск. Через полминуты он раздался снова, и мимо наших голов пролетели большие куски дерева. Когда это произошло в пятый раз, мы догадались, что валим телефонные столбы, и направили Порту обратно на дорогу. Немного проехав, едва не уткнулись в передний танк, поскольку впереди находился мост, по которому танки могли проезжать только по одному. Нам обоим пришлось встать по обе стороны моста и огоньками сигарет направлять наши тяжелые чудовища. Возьми они чуть левее или правее, и река У па получила бы ожидаемую жертву.

Часа в четыре мы остановились на опушке леса. Заглушили моторы, и нас окутала странная тишина. Слышались только гул и пыхтение «кофемолок». Одна за другой опускались на парашютах осветительные бомбы, и местность озарялась ярко, как днем.

Пока офицеры получали у командира полка боевые приказы, мы попытались немного вздремнуть полулежа на стальном полу танка. Едва успели задремать, поступил приказ строиться. Командиры взводов объяснили нам нашу задачу.

— Двадцать седьмому танковому полку совместно с Четвертой, Восемнадцатой и Двадцать первой дивизиями предстоит атаковать позиции русских под Серпуховом, севернее Тулы. Позиции должны быть прорваны с целью продвижения на Москву. Танковый полк Двенадцатой дивизии[25] образует голову атакующего клина, на правом фланге в резерве находятся эсэсовцы. Наша рота будет действовать на крайнем левом фланге, ее задача прорвать оборону русских и приготовить путь следующим позади ротам. Головной будет третья.

— Почтим память третьей роты, — сказал Порта со смехом.

— Нам нужно продвинуться к разрушенной деревне, находящейся сразу же за основной линией обороны русских. Там гренадеры из Сто четвертого пехотного полка должны влезть на броню наших танков.

Шесть часов сорок минут. Атакуют «штуки»[26].

Шесть часов сорок восемь минут. Атакует третья рота.

Шесть часов пятьдесят одна минута. Следует наша рота.

Заградительный огонь будет открыт по дистанции три километра за позициями противника в шесть часов пятьдесят минут.

Это было потрясающее зрелище. Вдоль горизонта горели леса и деревни, окрашивая небо в красновато-фиолетовый цвет. В воздухе с воем проносились трассирующие снаряды всех цветов радуги. Некоторые взрывались с резким звуком и белыми вспышками, но кроме них ничто не нарушало полную тишину, которая предшествует буре. Изредка раздавались пулеметные очереди, напоминающие яростный лай собак, шальные пули впивались в окружавшие нас развалины.

Это была потрясающая драма. Сражение представляет собой громадное представление, весьма притягательное. Война с ее долгими опасениями, грязью, голодом, негероическими страданиями превращается в захватывающую демонстрацию величия и неистовости. Испуганная душа обретает свободу, поднимается на могучих крыльях и летит навстречу своей грандиозной участи. Наступает звездный час штатского человека. Его душа ни разу не получала возможности развернуться во всю ширь; она иссохла в неопрятном кабинете, где формировалась по установленному кадровиком образцу. Не было у нее никаких возможностей и в духовном мире; она не того масштаба, на литературное образование и знакомство с миром не хватало денег. А когда душа нанесла визит Любви, то, видимо, лишь чуть постояла в дверях — затем появились свидетельство о браке, ребенок, мрачная квартира на унылой улице, счета, пот, страсть с подрезанными крыльями и женщина, которая быстро становится отравой жизни, смертельно скучной особой.