– А серебро вырастет! – подхватил Птолемей, – теперь понял?

Антигон медленно кивнул. До него действительно начинало доходить, куда ведут эти плуты.

– Но мы не взяли сокровища Азии, – сказал стратег.

– А вот тут возникает самый главный вопрос, – хитро прищурился Лагид, – чего ты хочешь, Антигон?

Первым ее заметил, разумеется, проревс триеры Морской стражи, что курсировала между Пиреем и островом Эгиной, охраняя Саронический залив от пиратов, никогда не переводившихся в водах Эгеиды, особенно в непосредственной близости от таких торговых гигантов, как Афины и Коринф. Длинный силуэт на горизонте сразу привлек внимание впередсмотрящего, и патрульная триера немедленно отклонилась от курса, повернув на восток, навстречу неизвестному, явно военному кораблю.

"Саламиния" шла на веслах, пурпурные паруса, самый большой из которых украшен вышитой серебром совой Афины, притянуты к опущенным на подпорки реям. Именно это обстоятельство и послужило причиной повышенного внимания Морской стражи, не сразу опознавшей "священную" триеру, одну из трех в афинском государстве, что выполняли церемониальные функции в гораздо большей степени, чем военные. "Священные" триеры применялись для отправки праздничных посольств в дружественные полисы, перевозки денег из колоний, доставки важных депеш и возвращения в Афины государственных преступников, пойманных заграницей. Каждая из них отличалась весьма преклонным возрастом и находилась в строю уже не одно десятилетие, периодически переживая ремонты.

Опознав своих, патрульные, тем не менее, на прежний курс не вернулись, продолжая сближение. Недавно отбывшая с флотом Коринфского союза в Азию, чтобы от имени Афин открыть священную войну эллинов против Персии, "Саламиния" не ожидалась так скоро. Она шла в одиночестве, что само по себе было в высшей степени удивительным.

Корабли сближались на встречных курсах. Расстояние между ними быстро сокращалось. Триерарх Морской стражи отдал команду сушить весла и кормчий провел триеру в двадцати локтях вдоль борта "Саламинии", на которой гребцы не оставили работы.

– Эй, на "Саламинии"! – прокричал триерарх, сложив ладони рупором, – Полидект, слышишь меня? Чего-то вы быстро, мы вас в этом месяце не ждали. А где "Парал" и остальные?

– "Парал" отстал, а большая часть кораблей все еще в Троаде! – ответили с борта "священной".

Корабли миновали друг друга.

– Весла на воду, право на борт, – распорядился триерарх, а сам прокричал вслед удаляющейся триере, – так что случилось-то?

– Важные новости, торопимся! – долетел уже плохо различимый ответ.

Патрульная триера разворачивалась по широкой дуге.

Триерарх задумчиво почесал бороду.

– Не нравится мне это...

– Сопровождаем? – обратился кормчий к начальнику.

– Нет, я не в том смысле. Чего их сопровождать, свои же и до Пирея рукой подать. Я к тому, что вернулись они рановато. Подозрительно. Ну ладно, то – не наше дело. Ложимся на прежний курс.

Обычно "священные" стояли в Кантаре, торговой гавани Пирея, самой крупной из трех. Их прибытие и отправление всегда сопровождалось большим стечением народа. Едва они проходили мимо южной оконечности порта, как об их возвращении уже знал весь город и тысячи зевак встречали корабли, заполонив мол Эстионеи и все портовые пирсы. Сейчас традиция была нарушена. "Саламиния" шла прямиком в гавань Мунихия, района порта, где стоял афинский военный флот. Для кораблей, идущих с востока, Мунихий был ближе.

Никто из высших лиц государства корабль не встречал. Конечно, едва "Саламиния" вошла в узкую горловину бухты, сторожевые на башнях немедленно отправили гонца предупредить начальника порта, но никто из должностных лиц не успел на пирс к моменту, когда у его заросшей мидиями и скользкой от водорослей стенки встала триера. Демад, плотно завернувшись в плащ, накинув на голову его полу, сошел с корабля никем не узнанный.

В Мунихии почти никогда не бывает такой суеты и скопления народа, что ежедневно можно видеть возле заставленных купеческими кораблями причалов Кантара и Зеи, и Демад, избежав проталкивания сквозь толпу, прошел быстрым шагом в северную часть города, где сдавались внаем носилки и колесницы. До Афин сорок стадий[3], нет времени топать пешком. Он очень спешил, не доверяя триерарху Полидекту, который хоть и приходился другом Фокиону, одному из лидеров промакедонской "партии мира", но не отличался сдержанностью языка. Скоро Афины узнают, почему "Саламиния" вернулась так быстро.

Весь путь от Троады Демад никак не мог продумать план действий. Мысли путались. Он даже не решил, кого известить первым, Эсхина или Фокиона. А может плюнуть на все и вообще уехать поскорее? Пусть крутятся сами, своя шкура дороже. Так ведь осудят заочно и все равно найдут. Та же "Саламиния" торжественно назад и привезет. Нет, нужно встретиться, продумать речи в свою защиту. Конечно, Демосфен теперь окажется на коне, но и они не беспомощные щенки. Нужно бороться до конца.

Сорокашестилетний сын рыбака, он не отличался образованностью, но природное красноречие помогло ему выдвинуться в ряд самых известных ораторов. Сделав ставку на Филиппа и его золото, Демад, ни разу не усомнился в правильности своего решения. Вынужденно сражавшийся в рядах своих сограждан при Херонее, он сдался царю в плен, не скрывая радости. Впоследствии, выступая в Народном собрании, Демад не упускал случая напомнить афинянам, что именно благодаря его заступничеству и хлопотам Филипп отпустил всех пленных без выкупа. Простодушные верили. Им, конечно, было невдомек, что македонский царь своим широким жестом демонстрировал миролюбивость, стремясь предстать в глазах эллинов не агрессором, но объединителем. И никакие демады тут не причем.

Однако, истину говорят – не важно быть, сумей прослыть. Приобретенная репутация помогла Демаду удержаться на плаву даже после убийства царя. Новоиспеченный политик неоднократно лично встречался с наследником Филиппа и нисколько не сомневался в выдающихся способностях Александра. Он не поверил в слухи о его гибели год назад, когда македоняне приструняли вконец распустившихся иллирийцев, и бесстрашно противостоял нападкам Демосфена, призывавшего сбросить македонское ярмо. "Картавый" – так до сих пор звал оппонента Демад, хотя речь Демосфена спустя годы упорных тренировок давно уже приобрела удивительную чистоту и гладкость – предоставил Народному собранию "свидетеля", который лично видел "гибель царя". Все это оказалось ложью. Александру потребовалось всего две недели, чтобы прийти из Иллирии во главе войска и сравнять с землей Фивы, которые так же поверили в его смерть и попытались избавиться от македонского гарнизона. Увидев судьбу Фив, афиняне ужаснулись и чуть ли не в ноги бросились Демаду, только бы он успокоил разъяренного Александра. Сам Демосфен, смирив гордыню, просил противника о помощи. Чего это ему стоило... Но царский гнев оказался столь сильным, что и Демаду не удалось его превозмочь. Потребовалось вмешательство Фокиона Честного, уважаемого всеми, даже врагами, старого полководца, сорок пять раз избиравшегося стратегом – честь, которой не удостаивался даже великий Перикл. Александр оставил Афины в покое и город облегченно вздохнул.

Год назад "смерть" царя оказалась лишь слухом. Теперь она – реальность. Демад не видел тела лично, но горе, охватившее македонян невозможно сыграть.

Ну, так куда? К Фокиону? Вес старика неоспорим, но он, в сущности, вовсе не сторонник македонян. Он поддерживал их только потому, что не видел другой силы, способной объединить Элладу. Сейчас, без Филиппа и Александра, какие из них объединители? Пожалуй, Фокион не скажет ни да, ни нет, предпочтет подождать, не предпринимая скоропалительных решений. Значит, первым делом к Эсхину.