– Ты просишь отозвать Тимонда?

– И передать Фарнабазу титул карана Малой Азии, – бросил Набарзан.

Дарайавауш посмотрел на него, потом снова на Артабаза.

– Выступление Фарнабаза будет полезным, – сказал Сабак.

– Что там навоюет Фарнабаз со своей горсткой наемников? – подал голос Бесс, державший нос по ветру и почуявший, что титул карана уплывает из его рук, – достоин ли он, мальчишка, такой должности.

– Не лучше ли ее отдать Автофрадату? – добавил Реомифр, в кои-то веки согласный с Бессом.

– Автофрадат потерял огромный флот, – прогудел Оксафр, – он достоин суда, а не должности карана.

Глаза шахиншаха метались, мысли путались, и он судорожно сгонял их в кучу, как стадо испуганных баранов.

– Великий государь, – сказал Набарзан, – прошу простить, тебя грубо прервали и ты не огласил своего решения.

Все голоса стихли. Шахиншах молчал. Вдруг, в пронзительной тишине прозвучал голос Аристомеда, так и не усвоившего всех тонкостей придворного этикета:

– А ведь Тимонду с наемниками гораздо проще добраться до Киликии, чем до Анкиры. К чему распылять силы?

Артабаз сжал зубы. Оксафр и Бесс досадливо крякнули: так и эдак выходило не по их желаниям. Сабак довольно цокнул языком. Набарзан злорадно усмехнулся.

Шахиншах снова обвел всех присутствующих и встал. Подданные поклонились.

– Я принял решение, – возвестил Дарайавауш, арий из ариев.

Интересно, Зевс способен заметить муравья?

Неисчислимые армии существ, каждый из которых меньше мизинца и легче былинки, день за днем, тысячи лет, деловито снуют взад-вперед, рождаются, проживают краткую, как мгновение, жизнь и умирают, созидая невероятных размеров города. Для них невероятных.

Всякий, кто слышал про Ахилла, величайшего героя, знает: однажды Зевс действительно обратил внимание на этих трудолюбивых строителей. Он очень удивился, до чего же они похожи на тех, других ничтожных смертных, следить за которыми – его любимое развлечение. Вероятно, это открытие изрядно позабавило Громовержца, да так, что он, решив утешить своего смертного сына Эака, соплеменники которого все до одного умерли во время черного мора, смилостивился над ним и превратил муравьев в людей. Так появилось племя мирмидонян, прославленных вместе со своим вождем Ахиллом, внуком Эака, под стенами Трои.

Несложно понять прихоть Тучегонителя – наблюдение за муравьями наскучило ему очень быстро: ну копошатся себе, ну строят. Иногда кто-нибудь большой их ест, а они в ужасе разбегаются. Весело, но как-то не очень долго, а потом становится скучно.

А вот за другими "муравьями", покрупнее, смотреть куда как интереснее. Да, они тоже однообразно копошились в своей грязи, чего-то строили, причем соотношением размеров, по большей части, даже близко не дотягивающее до эпических сооружений тех, мелких. Но временами и они оказывались способными на подобные масштабы. Вот только цели у них при этом были совсем другие.

Иногда, по прихоти своих вождей, они возводили что-нибудь громадно-бесполезное (будучи убежденными в обратном), но Громовержца, его братьев, сестер и детей, это не слишком занимало.

Гораздо интереснее следить за "муравьями", когда какой-то части из них приходила в голову идея ограбить и убить некоторое количество себе подобных. Довольно часто им это удавалось без труда, но иногда жертвы отчаянно сопротивлялись, затворяясь в крепостях, вот тогда и начиналось самое интересное.

Обе противные стороны состязались в изобретениях множества хитроумных способов добраться до врага или напротив – не пустить его внутрь безопасного кольца стен. Именно тогда, в борьбе, возводимые сооружения обретали смысл, а хаотичная суета становилась понятной Олимпийцам.

Бывало уже не раз, что перипетии противостояния становились столь захватывающими, что бессмертная семейка азартно вмешивалась в него, поддерживая оба лагеря.

Зевсов перун, посейдонов трезубец, отставлялись в сторону: Олимпийцам интереснее играть, незримо направляя оружие смертных. А те, поминая в героических песнях богов, давно уже не надеялись на них, полагаясь лишь на собственные силы и деятельный ум.

Канули в Лету дни Троянской войны, когда рать ахейцев десять лет осаждала город, не предприняв ни единого штурма. Времена героев, бьющихся один на один, безвозвратно ушли. Нынешние "муравьи" Громовержца уже не способны, подобно Диомеду, противостоять богам. Измельчали телесно, но зато окрепли умом. Теперь никому из них не придет в голову, десять лет сидеть бездеятельно под вражескими стенами.

Еще полтораста лет назад эллины не имели не малейшего понятия об осадном искусстве. Если враг запирался в городе, нападающие старались разорить его землю: вырубали рощи, уничтожали посевы, выманивая защитников в поле. Никто никогда не штурмовал стены. Первыми до такого способа ведения войны "додумались" те эллины, что жили на Сицилии и тесно общались с карфагенянами, хорошо знакомыми с древним военным искусством великих азиатских держав.

Мир стремительно менялся и, дабы удержаться в нем, эллинам пришлось быстро перенимать знания презираемых ими варварских народов. Эллины всегда отличались живостью ума, учились быстро и скоро уже не знали себе равных в изобретении осадных приемов и хитростей.

Первыми, как ни странно, "правильную" осаду устроили спартанцы во время Пелопоннесской войны. В течение двух лет их войско пыталось взять дружественные афинянам Платеи. Противники стоили друг друга, и на каждую придумку спартанцев осажденные немедленно отвечали своей. Спартанские илоты перекопали необъятные горы земли, насыпая холм вровень со стенами города, а платейцы столь же неутомимо эти самые стены наращивали, попутно, хитроумными подкопами, обрушая насыпь врага. Истинно – как муравьи трудились.

С тех самых пор войны эллинов уже не обходились без штурмов и осад.

В дни, когда регент Антипатр готовился отправиться в свой последний поход к Фермопилам, значительная часть войска Коринфского союза, возглавляемая афинянином Леосфеном, еще находилась в Азии, изыскивая способ возвратиться на родину. Силы союзников заставляли регента беспокоиться о безопасности македонских городов в южной Фракии, поэтому он послал своего сына Кассандра с десятитысячным войском в Амфиполь. Кассандр молод, ему всего двадцать один год, но, собственно, выбирать регенту было не из кого – слишком много опытных полководцев Филиппа или погибли, или остались искать удачу в Азии. Те же, что сохранил верность Антипатру или присягнул ему после бесславной битвы с Парменионом, требовались регенту для противостояния с Афинами.

Все же, Антипатр изыскал способ поддержать сына, направив в помощь ему опытных стратегов. Ими стали навархи, Амфотер и Гегелох. Они командовали ста шестьюдесятью триерами, на которых войска Александр переправились в Азию. Возвращаясь на родину, Парменион захватил все корабли, не собираясь делиться с союзниками, а потом они достались регенту.

Флот встал на якоре в устье Стримона. Смерть царя и последовавшее братоубийственное противостояние вышибло у навархов землю из-под ног (в этом они были не одиноки). Оба спасовали перед афинянами, хватающими удачу за хвост, и македонский флот не предпринял никаких действий по предотвращению морской угрозы со стороны Афин. Корабли простояли в бездействии до осени, а после катастрофы при Фермопилах, когда все царство покатилось в Тартар, стало понятно, что флот сохранить не удастся. Амфотер отдал приказ все триеры вытащить на берег, команды распустить. Все равно для их содержания средств не нашлось. Навархи превратились в сухопутных стратегов и со всеми эпибатами, морскими пехотинцами, отступили в Амфиполь, присоединившись к Кассандру.