— Богатый у вас котище, — сказал Васька, приподняв кота за передние лапы и дунув ему в морду.
— Да, кот передовой, — охотно заговорил Макар Игнатьевич. — По мышам прям рекордист, две нормы за смену заколачивает.
Парни загоготали. Макар Игнатьевич зябко посмеялся и продолжал:
— Не жрёт только — для забавы ловит. Поиграет-поиграет, прижулькнет и бросит, а она, зараза, оклемается и дёру. Прям хоть ходи за ём и подбирай. Фаршик говяжий ест чуть обжаренный и боле ничего. Ишь, фон-барон какой, а ну, пшёл! — гаркнул Макар Игнатьевич и погрозил коту двумя руками враз.
Кот присел и, видно, решив держаться подальше от хозяина, уплёлся на кухню.
— Что, мышей много? — спросил Васька.
— Навалом, — махнул Макар Игнатьевич. — Чего-чего, а этого добра — хоть на экспорт. Вон читал в одной книжице недавно, волки, оказывается, питаются мышами, кушают за моё почтение. И никаких оленей им не надо, на мышах сидят, а олени — так, по большим праздникам.
— А есть собаки-мышеройки, — сказал Васька.
— Есть, — согласился Макар Игнатьевич. Он вдруг заметил, что на столе стоят две бутылки водки. Руки его взметнулись, он энергично почесал за ушами. — Хо-хо-хо! Одна ещё куда ни шла, но это, — он замахал перед лицом, словно отгонял комаров, — не по технике безопасности.
— Лодка по суху не ходит. Два весла, две руки, два глаза, две ноги, — хохотнув, протараторил Васька.
Игорь сидел красный, неловкий, как бы оцепеневший от надобности что-то сказать, вообще заговорить. Он только сжимал свои кулачищи и всё не мог найти им место — то клал на стол, то прятал на колени, то вдруг совсем нелепо подпирал ими бока, принимая лихую позу добра молодца. Лоб его в глубоких морщинах был покрыт потом. В поту был и нос — крупный, мясистый, с горбинкой.
Макар Игнатьевич почти не глядел на Игоря и весь разговор вёл с Васькой, но время от времени его острый прищуренный взгляд нет-нет да и впивался на миг в млеющего жениха. Он как бы снимал его на нутряную плёнку памяти, чтобы потом все кадры собрались воедино, прокрутились и сам собой, волшебным образом, определился бы тон его отношения к будущему зятю.
— Татьяна! — вдруг крикнул Макар Игнатьевич и прислушался, вытянув тонкую шею.
— Чего? — глухо раздалось в соседней комнате.
— Поди сюда, — строго сказал Макар Игнатьевич.
— Ну? — Шторы заколыхались, но Танька не вышла, осталась за ними.
— Дай-ка нам закусить, — попросил Макар Игнатьевич, — капустки, огурчиков, бруснички. Колбаски нарежь разной. Стаканчики не забудь. Люди пришли, не видишь?
Танька шагнула из-за штор, резко, внезапно, и прошагала вдоль стены быстрыми, мелкими шажками, как бы механически, со строгим, твёрдым лицом и пустыми глазами.
Макар Игнатьевич закурил. Гости тоже потянулись за папиросами. Тяжёлая, томительная тишина воцарилась в комнате. Васька нашарил под столом ногу Игоря и пнул по ней. Игорь вздрогнул и, словно очнувшись от дрёмы, сказал:
— Позавчера в картину ходил, "Тайна фермы" какой-то. Не видали?
Макар Игнатьевич мельком взглянул на него и кивнул Ваське:
— Мура. Чему мы молодёжь научим от такой картины? Кулак, частный собственник, убил людей — кто такие, непонятно, — следователя околпачил, суд обманул и кругом хороший. У него и дети такие же стервецы. А вообще-то разложение буржуазного класса демонстрируется наглядно. — Он разогнал перед собой табачный дым и снова обратился к Ваське: — А про тебя говорят, будто ты девок в будку водишь, прям во время сеансов. — И добавил уже без всяких сомнений: — Это нехорошо.
— Вот люди! Вот люди! — изображая искреннее возмущение, закричал Васька. — Я вожу! В будку! Во дают! Во-первых, не вожу — они сами ходят. А во-вторых, чего с ними в будке делать? Стрёкот, жара, иной раз дымку поддаёт, да и неудобства. Что, хаты нет, что ли? Я, Макар Игнатьевич, с этим делом завязал; уже десять раз мог бы жениться и развестись, а всё держусь. Вот, дружка отдам, тогда и сам. Верно, Игореха?
Игорь засмеялся — хрипло, отрывисто. Вслед за ним засмеялся и Макар Игнатьевич — тоненько, елейно.
— А что? Не найдётся для меня невесты? — закричал Васька, оглядываясь по сторонам, словно отыскивая того, кто скажет: "Нет, не найдётся". — Вот ты скажи! — ткнул он в Таньку, вошедшую из кухни с тарелками.
— Я тебе не справочное бюро, — отбрила его Танька. — И вообще, — она побуравила глазами отца, — неинтересные мне эти разговоры.
— Ладно, ладно, — проворчал Макар Игнатьевич. — Сала нарежь и луку.
Она принесла сало и лук и, когда ставила на стол, наклоняясь, невольно приблизилась к Игорю — от него шибануло в нос острым противным запахом цветочного одеколона. Её всю передёрнуло от этого знакомого и забытого запаха, она торопливо, кое-как расставила закуски и засобиралась уходить.
— Ты куда? — спросил Макар Игнатьевич.
— К Любе, — ответила она из прихожей.
— Правильно, поди проветрись.
Макар Игнатьевич разлил водку, поаккуратнее разместил на столе тарелки с закусками, разложил вилки и, когда хлопнула за Танькой дверь, поднял стакан:
— Хоть я вас и знал раньше, но всё ж таки были не очень знакомые. Теперь вот, как говорится, с визитом — личный контакт будет. Ну, за знакомство!
Парни чокнулись с ним по очереди, сначала — почтительно Игорь, за ним — весело Васька. Все трое выпили и торопливо закусили — так, не для еды, а лишь бы сбить жаркий сивушный дух во рту.
— Вашу Татьяну мы знаем и уважаем, — Васька прижал руки к сердцу и по-театральному отвесил полупоклон, чуть приподнявшись из-за стола. — Девушка серьёзная, ни с кем не ходит, не красится, не мажется, ноги не заголяет. Работящая, чистоту любит. Сготовить может, гостей принять. И вообще, видная девушка.
Макар Игнатьевич кивнул.
— Я хоть и отец, а худого о ней ничего не скажу, — важно, с гордостью сказал он и, переждав чуть-чуть, добавил с кривой усмешечкой: — Конечно, кто гонится за вывеской, с тем разговора у меня нет и быть не может.
Теперь кивнул Игорь, а Васька сказал:
— А нам вывеска и ни к чему. На вывеску-то больно много охотников. А потом, если что, об неё посуду бить?
— Мудро! — подумав, изрнк Макар Игнатьевич. — Это и моя психологика. Я так думаю: красивую не для жизни — для мороки берёшь. У красивой об себе возвышенные претензии: то ей под глаз не идёт, то не по фигуре. Знаю, вон, дружки фронтовые, оба на красотках поженились, жизнь промелькнула, теперь такие страхолюдины, а претензии, как и раньше. Умора!
Макар Игнатьевич налил снова, и Васька тотчас поднял свой стакан.
— Давайте мы выпьем за хорошего человека, который родил и воспитал хорошую девушку Татьяну, какую мы её знаем теперь и верим в её хорошую душу. За вас, Макар Игнатьевич!
Макар Игнатьевич благодарно поскрёб свою впалую грудь и, блестя глазами, уже прямо и откровенно разглядывал Игоря. Игорь — с красными ушами, взлохмаченный, улыбающийся, расхрабрился настолько, что не вытерпел и сказал вроде бы Ваське:
— Я Макара Игнатьевича по работе знаю. Образец для коллектива.
Стараясь как бы доказать справедливость своих чувств к Макару Игнатьевичу, Игорь одним махом, без передышки выпил стакан водки и только крякнул, обтерев губы ладонью.
Макар Игнатьевич гордо и одобрительно улыбался. Его круглая плешивая голова покачивалась на тонкой шее, глаза чуть не слипались, до того он щурился, и вообще весь он был похож на китайца, что когда-то, в прежние времена ходили с торговыми лотками.
Ни гости, ни хозяин почти ничего не ели — есть было некогда, надо было говорить. Говорили не торопясь, не перебивая друг друга, говорили двое: Макар Игнатьевич и Васька. Как два солиста на каких-то странных соревнованиях, выступали они друг перед другом — едва замолкал один, начинал другой. Наконец Васька повёл речь о "покупателе товара" и тут уж не пожалел красок: Игорь у него был и верным другом, и славным воином-пограничником, и добрым сыном для матери, и серьёзным хозяином, имеющем свой дом, огород, корову, не говоря уж о всякой мелкой живности. Были вынуты и разложены перед Макаром Игнатьевичем справка из школы о восьмилетием образовании, приказы по части с благодарностями рядовому Макарычеву за отличную службу, грамоты с производства, сберкнижка с круглой суммой — 800 рублей. Когда во второй бутылке осталось меньше половины, а Макар Игнатьевич начал перечислять вещи, какие даст за дочкой, хлопнула входная дверь и из прихожей донеслось: "Макар!" Макар Игнатьевич посмотрел перед собой пьяными радостными глазами и громко, громче, чем следовало, прокричал:
