— Я хочу поговорить с тобой, дитя мое! Я чувствую себя достаточно сильной, чтобы обсудить один вопрос, который давно уже беспокоит меня. Ты очень изменилась, Тамара! Ты страшно волнуешься и сделалась раздражительной. Если ты сохранила ко мне прежнюю любовь и доверие, признайся, что угнетает тебя? Может быть, мы вдвоем рассеем тень, омрачающую твою душу?

Тамара покраснела; затем, схватив руку Эвелины, она нервно прижала ее к своим губам.

— Ах! Если бы ты могла помочь мне разобраться в хаосе волнующих меня чувств! Я даже не знаю, сумею ли объяснить, что мучит меня.

Госпожа Эриксон привлекла ее к себе.

— Садись, как раньше, здесь и открой мне свое сердце. Любовь, может быть, внушит мне, что нужно для твоего спокойствия.

— Ну так слушай меня, тетя! Я буду обязана тебе новым благодеянием, если ты объяснишь мое состояние души. Я привыкла всегда отдавать ясный отчет в своих чувствах; а между тем в данную минуту, несмотря на свое холодное сердце, я чувствую себя в каком-то экзальтированном состоянии! Я потеряла обычную ясность мысли. Меня преследует образ чужого человека!

Жизнь кажется мне неудачной, ошибочно основанной на дурном, эгоистическом чувстве. Ты знаешь, что после поразившего меня несчастья я сделалась сурова и жестока к себе и другим. Благодаря всевозможным унижениям и тысяче мелких оскорблений, в моем сердце накопилось много злобы. Неожиданное богатство возбудило во мне чувство острого удовлетворения: наконец-то я буду в состоянии отплатить обидой за обиду!

Затем в продолжение более двух месяцев я разыгрывала предательскую комедию, поощряя ухаживание мужчин и оказывая притворное внимание, чтобы потом с презрением оттолкнуть их. Мне нравились гнев и разочарование тех, кто не замечал меня во время моей бедности. Я думаю, что, поступая таким образом, я грешила против сердца и христианского милосердия, но в то время я была страшно возбуждена и не владела собой. Я опасаюсь, что мое обручение с Магнусом было последним актом той опасной игры, которую я резюмировала в следующих словах, зная, что они дойдут до общества: «Я предпочитаю телесные недостатки душевным!»

Поступая так, я искала какого-нибудь выхода из своего положения и нашла его в браке с Магнусом. Отсюда уже начинается нравственный вопрос, который глубоко терзает меня. Накануне моей болезни Магнус сделал мне предложение, которое я приняла бы с радостью. Я изнемогала в борьбе и жаждала какого-нибудь покоя; к тому же барон был очень мне симпатичен. Тем не менее я категорически ему отказала, решив никогда не выходить за него замуж. Причиной такого решения был оскорбительный намек, брошенный мне человеком, которого я в душе презирала (здесь она передала свой разговор с Угариным).

Ты, тетя, хорошо изучила человеческое сердце! Скажи мне, могла ли бы я так поступить, если бы действительно любила Магнуса? И если я избрала его позже, то не играл ли в этом выборе роль один эгоизм? Правда, я старалась быть самой верной и самоотверженной сиделкой! Он мне дорог; его смерть внесла бы пустоту в мою жизнь. А между тем со времени сцены с Угариным, накануне моего отъезда, образ князя настойчиво меня преследует.

С лихорадочным румянцем на щеках она рассказала все, что произошло между ней и князем Арсением Борисовичем.

— С этого времени я окончательно потеряла покой! Как я ни убеждаю себя, что Арсений человек недостойный, привыкший к разврату, как я ни стараюсь припомнить все, что имею против него, его страстное признание, пылкий взгляд и глубокое отчаяние преследуют меня. Я наяву грежу человеком, который не имел и не может иметь для меня никакого значения.

Я во всем призналась Магнусу, но в моих словах уже не было прежней откровенности, так как что-то отдалило нас друг от друга. Я просто была слишком горда, чтобы допустить какую-нибудь тайну между мной и князем!

Магнус тоже очень странно принял мое признание. Он был уже не тот, что прежде. Откровенно признаюсь тебе, что уже одна мысль о возможности его выздоровления неприятна и мучит меня. Я не желаю никаких перемен в жизни, но мне кажется, что к мужу надо относиться иначе, чем отношусь я.

Она замолчала и прижалась головой к плечу Эвелины.

Госпожа Эриксон внимательно выслушала длинную исповедь Тамары.

— Так как ты любишь во всем ясность, дитя мое, и желаешь, чтобы я помогла тебе разобраться в твоих чувствах, я должна сказать, что ты вступила на опасный путь. Нет ничего вероломней софизмов, нашептываемых нашими слабостями, если у нас не хватает мужества опровергнуть их и снова выйти на прямую дорогу. Все твои рассуждения не более как софизмы, которыми ты стараешься оправдать свою слабость. Я могу дать тебе только один совет: стряхни с себя все эти болезненные грезы! Если ты хочешь снова приобрести душевный покой, вернись к своему долгу, к чистому и истинному чувству, которое внушает тебе муж, и с покорностью принимай судьбу, какую пошлет тебе Господь. Что же касается князя, то ты должна избегать его; хорошо было бы, если бы вы с Магнусом на год или два переехали жить в Стокгольм.

Тамара слушала ее то краснея, то бледнея.

— Скажи мне по совести, тетя, убеждена ли ты, что я любила Магнуса, выходя за него замуж, а не действовала под влиянием обстоятельств?

— Да, я глубоко убеждена, что ты любила его! Ты основала свой союз на самом чистом и бескорыстном чувстве, какое только может соединять двух супругов: на взаимном уважении и убеждении, что тебя любят бескорыстно. Самые пылкие страсти гаснут, красота проходит как сон, но уважение и любовь поддерживают нас до могилы.

Тамара ни слова не ответила. Молча поцеловав госпожу Эриксон, она удалилась в свою комнату. С этого дня молодая женщина стала чувствовать себя гораздо спокойнее. В начале июня Тамара получила коротенькое письмо от мужа, в котором тот объявлял, что доктора посылают его в Эмс, и просил жену как можно скорей приехать к нему. О результатах своего лечения он не писал ни слова. Из этого обстоятельства и грустного тона письма она заключила, что в нем не произошло никакой перемены. Несмотря на все благородные решения, вызванные разговором с Эвелиной, молодая женщина почувствовала истинное облегчение. Мысль найти в выздоровевшем муже страстно влюбленного человека вовсе не улыбалась ей, но она от всего сердца готова была взяться за свою прежнюю роль самоотверженной сиделки.

В ответ на письмо Магнуса она немедленно телеграфировала, что через три дня выезжает вместе с Фанни к нему в Эмс.

Было около двенадцати часов пополудни, когда поезд медленно подошел к переполненному публикой вокзалу в Эмсе. Тамара вышла из вагона и стала искать глазами в толпе Фредерика, который должен был встретить ее. Но вдруг она страшно побледнела; сердце усиленно забилось, и какой-то туман застлал глаза. Как пораженная громом, не будучи в состоянии сделать ни малейшего движения, смотрела она на высокого, стройного мужчину, быстро подходившего к ней в сопровождении Фредерика. У этого человека было красивое, бледное лицо Магнуса; но неужели такая твердая походка могла принадлежать паралитику? Молодая женщина смотрела на него, как будто перед ней был выходец с того света, и только когда он взял ее за руку, вскричала прерывающимся голосом:

— Магнус… ты выздоровел!..

Очевидно, барон ожидал другой встречи, так как лицо его омрачилось. Он поднес маленькую ручку баронессы к своим губам и пробормотал вполголоса:

— Извини, пожалуйста, что я так испугал тебя. Мне следовало предупредить тебя о моем выздоровлении!

Тамара почувствовала упрек. Она видела нервную дрожь в его губах и хотела подыскать несколько теплых выражений, но в волнении ничего не находила.

Барон отвернулся и отдал приказания Фредерику насчет багажа. Затем, предложив руку жене, он быстро повел ее к выходу. Молодая женщина следовала за ним как во сне, и только уже в карете к ней вернулась способность говорить.

— Как было зло с твоей стороны, Магнус, скрывать от меня свое выздоровление, — нерешительным голосом сказала она, старательно избегая встретиться со взглядом мужа.