— Я понимаю ваше горе, Тамара Николаевна, — с участием сказал он, — но сознание добросовестно исполненного долга должно облегчить ваше страдание. Ваша дочерняя любовь усладила последние дни вашего отца и поддержала его в смертный час. Поверьте, настанет время, когда мысль о том, что вы мужественно и с достоинством переносили несчастье, будет вашим лучшим воспоминанием!

Тамара молча слушала, прислонясь головой к спинке своего кресла. Звучный и гармоничный голос молодого человека успокаивающе действовал на нее. Мало-помалу слезы утихли, и она начала рассказывать барону про последние минуты своего отца.

Между тем баронесса отвела Олю и Гришу в комнату, предназначенную для них, где детей уже ожидал стол, заваленный всевозможными игрушками и лакомствами. Генриетта, пожилая горничная госпожи Рабен, страшно любившая детей, взялась присматривать за сиротами, пока они будут гостить у баронессы. Сначала дети были очень печальны и робки. Но большая коробка, наполненная солдатиками, пушками и фургонами, изящная кукла и маленькая швейная машина скоро примирили их с новым помещением и чужой женщиной, смотревшей за ними: маленькие личики прояснились, и комната огласилась громким и веселым детским смехом.

Успокоившись насчет своих маленьких гостей, добрая Вера Петровна вместе с адмиралом прошла в гостиную, где, к великому своему удивлению, увидела, что Тамара спокойно беседует с Магнусом. Завязался общий разговор. Сергей Иванович рассказал баронессе о встрече на кладбище.

— Да, бедный Пфауенберг оказался в ужасном положении, — заметила Тамара с жесткой насмешкой. — Вы представьте только себе: на глазах графа Метлова и семейства Самариных встретить такую компрометирующую знакомую, как я, и не быть в состоянии пройти мимо ввиду стеснительного присутствия адмирала!.. Но зато с каким искусством он рассчитал свой поклон! В нем смешивалась прежняя почтительность с покровительственным видом, который заслужила моя бедность. О, он был просто неподражаем!

— Нет, он вел себя недостойно, и при первом же свидании я намылю ему за это голову… Будьте покойны, я выскажу откровенно, что думаю о его поведении по отношению к вам, — сказала баронесса.

— Как бы откровенны вы ни были, Вера Петровна, я держу пари, что вам не сравняться в этом отношении с Тамарой, — сказал, смеясь, адмирал. — Черт возьми! Посмотрели бы вы, каким презрительным взглядом она обдала его! Даже такой фонтан красноречия, как Этель Францевич, растерялся и умолк под ее огненными взорами. В конце концов, дитя мое, люди всегда останутся людьми!

Денежный интерес руководит ими, и пример действует на всех заразительно. Не следует требовать от них большего, чем они могут дать.

— Но я ненавижу и презираю их! Я не буду стесняться открыто показывать это! — вскричала молодая девушка с пылающими глазами.

— Вы хотите сражаться с ветряными мельницами, Тамара Николаевна! Бороться с пороком, эгоизмом и людской низостью, вооружившись только добродетелью и чувством долга, это значит заранее обречь себя на поражение, — заметил Магнус. — Ненавидеть людей — значит интересоваться ими и открыть доступ в свою душу роковому пламени, которое все пожирает, оставляя после себя одни мрачные развалины разбитых грез. Презрение же подобно потоку ледяной воды, которая гасит это пламя, но зато полна горечи и отнюдь не дает покоя душе. Я говорю вам по собственному опыту, так как сам перенес все, что в данную минуту заставляет вас страдать. Чем сильнее была моя ненависть, тем невыносимей было нравственное состояние. Обезумев от отчаяния, я хотел презирать людей, но это острое чувство только отравило мою жизнь, отняло всякий интерес к труду и, подобно черной занавеси, стало между мной и светом, заставляя дрожать при малейшем столкновении с людьми. Мало-помалу я дошел до сознания, что только тогда найду душевный покой, когда буду совершенно равнодушно относиться к людям и замкнусь в себе. Много надо бороться, чтобы достигнуть этого, но вам следует попытаться, Тамара Николаевна, если вы хотите обрести гордую независимость ума. Когда ненависть сменится полным равнодушием, а презрение — кроткой снисходительностью ко злу, окружающему вас, вы будете облечены в непроницаемую броню. Не ожидая ничего от людей, вы не будете оскорбляться их низостью и станете смеяться над их обществом, которое перестанет быть для вас необходимым. Поверьте мне, старайтесь обходиться без людей и смотреть на них снисходительно, но откажитесь от мысли бороться с их эгоизмом. Никто не поймет вас, все станут смеяться над высоким порывом вашей чистой души и забросают грязью ваш идеал, так как они признают только один культ: поклонение золотому тельцу до полного забвения человеческого достоинства!

Магнус говорил с увлечением. В его больших глазах, обычно мягко глядящих на собеседника, появился стальной блеск. Каждое слово звучало глубоким убеждением, но в то же время в его речи, как эхо, отзывались бурные чувства, которые он сумел победить.

Тамара с большим вниманием слушала его. Когда он умолк, хотела было отвечать, но ее предупредил адмирал:

— В ваших словах есть доля правды, Магнус Оскарович, — заметил он, дружески хлопнув рукой по плечу молодого человека, — только вы сами не замечаете, что эти два разрушительных элемента — ненависть и презрение — все еще таятся в глубине вашей души. По моему мнению, идеал, к которому нужно стремиться и который один может дать нам истинный душевный покой, вовсе не равнодушие к людям, а всепрощающая любовь, заповеданная нашим Спасителем. Любовь эта — сожалеть о грешнике, не переставая видеть в нем не врага, а брата, которого мы должны любить как самого себя. Я сознаюсь, мы очень далеки от этого, но вот единственная истинная цель, к которой следует стремиться. Что же касается этого тщеславного ничтожества — Пфауенберга, то он не стоит даже презрения. Плюнь на него, Тамара, и перестань о нем думать!

— Та, та, та… Вы чересчур уж энергичны, Сергей Иванович! — сказала баронесса. Я не оправдываю поведения Пфауенберга, но убеждена, что он сделал это по легкомыслию. Он человек светский, ведет рассеянную жизнь — вот и все. Разве мог бы он быть таким великим медиумом, если бы был зол.

— Он!.. Великий медиум?.. Этот шут, который лжет, как только откроет рот! — с живостью возразил адмирал. — Конечно, это еще не всем известно, но в полку знают, что из десяти раз он наверняка девять солжет. Там смеются в глаза над его тщеславием, хоть он и рассказывает, что бывает у посланников и пишет ученые трактаты, которые ему исправляют другие. Нет, не говорите мне об этом лицемере, который знает ваш любимый спиритический конек и хвастает какими-то необычайными обещаниями.

— Это вы оседлали своего конька: скептицизм, — ответила недовольным тоном баронесса Рабен. — Верите или нет, это как вам будет угодно, но я повторяю, что он великий медиум и находится в постоянном общении со своим духом-покровителем Калхасом, который открывает ему необыкновенные вещи, совершенно недоступные обыкновенному человеческому уму.

— Оставим лучше этого дивного медиума в покое и не будем ссориться из-за него, — засмеялся адмирал.

Когда Тамара переехала в город и окончательно устроилась в своей квартире на Торговой улице, она снова стала хлопотать о работе. Напрасно друзья советовали ей отдохнуть месяца два, молодая девушка объявила, что уже совершенно оправилась, и просила их только помочь найти занятия в мастерской какого-нибудь художника-портретиста, так как такая работа больше ей нравилась и гораздо лучше оплачивалась, чем переводы и разрисовка вееров.

Баронесса и адмирал деятельно принялись за поиски, но все усилия их были напрасны. Всюду наталкивались они на совершенно неожиданные препятствия. По своей наивности Тамара и ее покровители воображали, что достаточно одного таланта, чтобы обеспечить успех художнику. После целого ряда неудач им пришлось убедиться, что не талант, а известность — заслуженная или нет — дает хлеб и славу. Тамара начала уже было приходить в отчаяние, когда однажды вечером баронесса Рабен, смущаясь, сказала ей: