— Я вижу из этих слов, что твое решение бесповоротно. Дай же Бог, чтобы ты никогда в нем не раскаялась! — заметила со вздохом баронесса.

Адмирал также был очень удивлен, но совсем иначе принял это известие и на мрачные предчувствия баронессы ответил со смехом:

— Чего вы пугаетесь? Тамара — девушка с головой и сердцем! Она имела много хороших уроков в жизни, и поверьте, что она знает, что делает! Что же касается Магнуса Оскаровича — то он даже без ног в тысячу раз лучше этого четвероногого животного — Тарусова!

Баронесса засмеялась и пожала плечами.

Новость о помолвке Ардатовой с бароном-паралитиком с быстротой молнии облетела весь город и возбудила множество толков.

Претенденты, получившие отказ, смотрели на такой выбор, как на насмешку и даже как на личную обиду. Взбешенные тетушки и маменьки, видя, что их возлюбленным детищам предпочли больного, которого никто даже и не считал за соперника, не щадили молодую девушку. Одним словом, все были недовольны, хотя, в сущности, никому до этого брака не было никакого дела.

Тамаре, конечно, было известно враждебное настроение общества, но она не обращала на это ни малейшего внимания. По-прежнему она много выезжала, от души забавляясь сердитыми взглядами, недовольными улыбками и плохо скрываемой досадой, с которой произносились поздравления.

За два дня до своего отъезда в Стокгольм Тамара пожелала вместе с баронессой отправиться на концерт с участием Рубинштейна, устраиваемый с благотворительной целью. Садясь на свое место, она заметила, что ее соседкой случайно оказалась мадам Пржекловская, тетка молодого графа. Они молча поклонились друг другу, так как в это время исполнялся номер. Во время антракта к Тамаре подошел знакомый генерал и поздравил ее с помолвкой, так что старой деве пришлось поневоле тоже обратиться к молодой девушке.

— Позвольте мне тоже поздравить вас, — сказала она язвительным тоном, — только, откровенно признаюсь, я не знаю, чего пожелать вам! Выбор разбитого параличом человека молодой, красивой и богатой девушкой до такой степени странен, что всякие пожелания звучат как-то фальшиво!

Тамара смерила холодным и насмешливым взглядом свою собеседницу.

— Благодарю вас, несмотря на немного странный тон вашего поздравления! Я очень чувствительна к тому, как относятся к моему выбору, но, право, им, кажется, уж чересчур интересуются. Я никого не заставлю следовать моему примеру. Дело моего личного вкуса предпочесть телесный недостаток душевному — предпочесть выйти замуж за хорошего, умного человека, искренно любящего меня, чем взять в мужья какого-нибудь разорившегося прожигателя жизни, гоняющегося за большим приданым.

Пожилая дама покраснела от гнева.

— О, я не думаю оспаривать, что бедный молодой человек бескорыстнее всякого другого! Он отлично понимает, как трудно ему очаровать женщину своей особой.

— Я попрошу вас, сударыня, не забывать, что бедный молодой человек, о котором вы говорите, мой жених, — заметила с улыбкой Тамара. — Во всяком случае, ни барон Лилиенштерн, ни я — мы не обязаны никому давать отчет в наших поступках и вовсе не желаем объяснять обществу мотивы нашего брака.

Баронесса, слышавшая эту стычку, вмешалась в разговор и дала ему другое направление.

В назначенный день Тамара уехала в Швецию, где провела две недели, употребленные на исполнение необходимых формальностей и посещения могилы своего благодетеля. Целый день провела она в небольшом замке на берегу моря, близ которого был погребен Кадерстедт. Долго плакала и молилась она у могилы великодушного человека, так благородно воздавшего добром за зло. Она взяла себе на память медальон с портретом Олафа, ею же переданный ему некогда по поручению покойной матери.

Тихо и спокойно провела Тамара время среди своих друзей. Вид Оли и Гриши очень обрадовал ее, так что она с благодарностью приняла предложение госпожи Эрик-сон оставить их здесь еще на несколько лет. Тамара обеспечила детей отдельным вкладом в банке, так как Кадерстедт, не упоминая о них, написал в своем завещании, что в случае смерти Тамары все состояние его должно быть передано благотворительным учреждениям.

Окончив все дела, она уехала с госпожой Эриксон в Париж и Германию, а в конце июня вернулась в Петербург. Отсюда молодая девушка телеграфировала Магнусу, что через четыре дня, 28 июня, она со своими друзьями приедет к нему в имение, где они решили обвенчаться в тесном кругу близких родных и знакомых.

Близ чудного парка Старого Петергофа стояла большая роскошная дача, вся украшенная резьбой и окруженная обширным тенистым садом. Эта дача была выстроена богачом Мигусовым, давшим ее в приданое за своей дочерью, ныне Угариной.

В чудный июньский вечер многочисленное общество собралось на этой даче. Перед балконом на круглой площадке, тщательно усыпанной песком, мужчины и дамы шумно играли в крокет; другая часть общества толпилась у изящных качелей. Только двое мужчин, устроившись удобно в качалках, предавались отдыху у стола, заставленного винами, фруктами и конфетами. Разговор между ними как-то не вязался, так как, по-видимому, каждый был поглощен собственными мыслями. Один из них был князь Флуреско. Вытянув длинные ноги, он курил, следя глазами за кольцами дыма, которые артистически пускал в воздух. Другой был хозяином дома. Позабыв про своего собеседника, он с усталым и недовольным видом смотрел на играющих в крокет и в основном на свою жену, которая, заложив руки за спину, шумно спорила с гусарским офицером, сделавшим, по ее мнению, очень неудачный удар. Внимательный наблюдатель подметил бы в глазах князя выражение презрения и даже почти ненависти, как только взгляд его падал на Екатерину Карповну, вульгарный вид и резкие манеры которой с каждым днем все более и более шокировали его. Даже в эту минуту, несмотря на изящное платье из розового фуляра, отделанное кружевами, благодаря вызывающей позе и папироске в зубах, вся ее фигура дышала таким дурным тоном, что князь закрыл глаза, чтобы только не видеть ее. В первые дни после свадьбы Арсений Борисович, увлеченный вихрем светской жизни, различными дорожными впечатлениями и опьяненный приобретенным, наконец, богатством, жил в каком-то приятном самозабвении. Роскошь, окружавшая его княжеский титул, заставляла его отчасти забывать про Екатерину. Но по мере того как привычка сглаживала эти первые впечатления, жена, в которой ничто не нравилось ему, за исключением богатства, становилась ему в тягость. Ее вульгарность, ограниченный ум и сомнительная нравственность возбуждали в нем все более возраставшее отвращение, что, впрочем, он тщательно скрывал.

Принесший письмо лакей оторвал Угарина от его мыслей.

— Дурные вести? — спросил Флуреско, заметив, что его друг покраснел при чтении письма.

— Нет! Это письмо от Лилиенштерна. Он приглашает меня к себе послезавтра на свадьбу с этой безумной миллионершей.

— Вот, право, бесенок, получивший больше, чем того заслуживает, — заметил Флуреско. — Черт возьми! Просто невероятно, до какой степени эта крошка была горда и язвительна! Ее язык — настоящая бритва! Не скоро я позабуду мой портрет, нарисованный ею!..

— Верю, верю! Мне самому досталось от ее гордости и острого язычка. Мы были немного в ссоре, и наша встреча в качестве кузенов будет очень комична. И все-таки этот брак для меня загадка! Почему она решила связать свою жизнь с паралитиком и почему Магнус, человек умный, делает такую глупость?.. Положительно здесь какая-то тайна!

— Барона я тоже совершенно не понимаю, но ее план ясен! Во-первых, по-моему, это месть и насмешка в адрес тех, кто не сумел вовремя ее заметить; во-вторых, это безграничная свобода. При своем богатстве она откроет гостиные, будет принимать весь Петербург и, конечно, не стесняясь ни в чем, выберет любовника по своему вкусу.

— Черт возьми! Магнус был бы смешон, если бы стал ревновать! Как бы ни была она эксцентрична, ясно как день, что ее рано или поздно утомит этот идеальный муж.