— Когда вы так говорите, сэр, это действительно выглядит нелепо. Но тем не менее мы все равно не знаем, насколько все это невыполнимо.

— Вы правы, этого мы не знаем. К тому же он как раз подходящего роста. У меня такое чувство, Фокс, что Даймитри ведет эту игру с шантажом не в одиночку. Но нам чувствовать не позволяется, поэтому пока оставим это. Если в этом участвует еще какой-нибудь негодяй, они непременно попытаются вступить в контакт. Нам нужно проследить за этим. Сколько времени? Час? В два мне нужно быть у сэра Даниэля, а до этого мне необходимо встретиться с помощником комиссара полиции. Идете со мной?

— Мне немного нужно поработать с документами по делу. К тому же в любую минуту может позвонить наш человек из Ледерхеда. А вы, мистер Аллейн, лучше идите пообедайте. Когда вы ели в последний раз?

— Не знаю. Послушайте…

— Вы сегодня завтракали? — спросил Фокс, надев очки и открыв папку.

— Бог мой, Фокс, я не кисейная барышня.

— Это не обычное дело, сэр. Вы можете говорить, что угодно, но оно касается вас лично. И не будет никакого проку, если вы будете изнурять себя.

Фокс взглянул на Аллейна поверх очков, послюнявил палец и перевернул страницу.

— О Боже! — простонал Аллейн. — Когда в ход пущена машина правосудия, как-то легче забыть о человеческом факторе. Если бы я только не общался с ним так часто. Он был похож на ребенка, Фокс. На маленького, обиженного ребенка.

— Да, — сказал Фокс. — Скверное дело, даже если отбросить в сторону личные переживания. Если вы прямо сейчас сходите к помощнику комиссара полиции, я чуть позже присоединюсь к вам, чтобы пообедать, прежде чем мы тронемся к сэру Даниэлю Дэвидсону.

— Ну ладно, ладно, черт с вами. Встретимся внизу через четверть часа.

— Благодарю вас, сэр, — чинно сказал Фокс. — С удовольствием.

Спустя двадцать минут он со спокойным превосходством старой няньки следил за тем, как Аллейн поглощал свой обед. Ровно в два часа они подъехали на Харли-стрит, Сент-Люк-Чамберз. Они разместились в приемной, где на всех столиках лежали кипы самых свежих журналов. Фокс с мрачным видом принялся читать «Панч»[17], а Аллейн с большим усердием стал штудировать благотворительную брошюру, призывавшую сдавать деньги и вещи для Центральной медицинской миссии в Китае. Спустя одну-две минуты секретарь сообщила им, что сэр Даниэль освободился, и проводила их в кабинет.

— Джентльмены из Скотланд-Ярда, сэр. Мистер Аллейн и мистер Фокс.

Дэвидсон, стоявший у окна, подошел к ним и протянул руку.

— Очень мило с вашей стороны, что вы заглянули ко мне, — сказал он. — Я сказал по телефону, что готов сам приехать в Скотланд-Ярд, когда вам будет удобно. Прошу вас, садитесь.

Они сели. Аллейн осмотрелся по сторонам, и то, что он увидел, ему понравилось. Это была очаровательная комната с яблочно-зелеными стенами, камином в стиле Адама[18] и портьерами, расшитыми серебряными звездами. Над камином висел залитый солнцем пейзаж кисти весьма известного художника. Шелковый молельный коврик, который мог бы служить гордостью любой коллекции, мирно нес повседневную службу возле камина. Письменный стол сэра Даниэля был переделан из старинного спинета, чернильница видела еще те дни, когда исписанные витиеватым почерком, исполненные высокопарных фраз послания посыпали песком. Прямо перед сэром Даниэлем на столе стояла кирпично-красная лошадь из китайской керамики. Очень красивая и роскошная обстановка, наводящая на мысль о благодарности богатых пациентов. Наиболее эмоциональные, если не самые состоятельные из них, величественно взирали на присутствующих из серебряных рамок со стен.

Сам сэр Даниэль, аккуратный, подтянутый, в элегантном костюме и несколько экстравагантном галстуке, на редкость органично вписывался в интерьер. Было нечто неуловимо неанглийское в его темноволосой голове, отличающейся изысканными скульптурными формами. Он уселся за стол, сложил руки и принялся разглядывать Аллейна с нескрываемым любопытством.

— Вы и есть тот самый Родерик Аллейн? — спросил он.

— Да.

— Я читал вашу книгу.

— Вы интересуетесь криминалистикой? — с улыбкой спросил Аллейн.

— Необычайно! Я едва осмеливаюсь признаться в этом, потому что вы, должно быть, часто становитесь жертвой нелепого энтузиазма. Я так хорошо понимаю вас! Со мной это тоже случается. «О сэр Даниэль, как это, должно быть, замечательно так разбираться в человеческой психологии!» Их психология! Бог мой! С меня достаточно их желудков. Но время от времени я по-настоящему жалею о том, что не занялся судебной медициной.

— Что ж, это большая потеря для нас, — сказал Аллейн.

— Вы очень любезны. Но, боюсь, это не соответствует действительности. Я слишком нетерпелив и пристрастен. Взгляните, например, на этот случай. Лорд Роберт был моим другом. Я не смог бы работать над этим делом, сохраняя объективность и непредубежденность.

— Если вы хотите сказать, что не слишком доброжелательно настроены по отношению к убийце, — заметил Аллейн, — то мы полностью разделяем ваши чувства. Разве нет, Фокс?

— Да, сэр, вы совершенно правы, — ответил Фокс.

Искрящиеся глаза Дэвидсона на секунду остановились на Фоксе. Одним-единственным взглядом он, казалось, включил его в узкий круг лиц, достойных доверия и уважения. «И все равно, он очень неспокоен, — подумал Аллейн. — Он не знает, с чего начать». Вслух он произнес:

— Очень любезно с вашей стороны было позвонить нам. Кажется, вы сказали, что можете помочь нам.

— Да, — ответил Дэвидсон. — Да, именно так. — Он взял со стола великолепное пресс-папье из нефрита, подержал секунду в руках и опустил на место. — Я не знаю, с чего начать. — Он бросил проницательный и несколько ироничный взгляд на Аллейна. — Дело в том, что я оказался в крайне незавидном положении человека, который одним из последних видел лорда Роберта.

Фокс достал свою записную книжку. Дэвидсон неприязненно посмотрел на нее.

— Когда вы видели его? — поинтересовался Аллейн.

— В холле, перед самым моим уходом.

— Насколько мне известно, вы ушли после миссис Холкат-Хэккет, капитана Уизерса и мистера Дональда Поттера, которые поодиночке покинули в этой последовательности дом приблизительно в половине четвертого.

У Дэвидсона буквально отвисла челюсть. Он воздел к небу свои прекрасные, ухоженные руки.

— Хотите верьте, хотите нет, — сказал он, — но я буквально выдержал схватку со своей совестью, прежде чем решился признаться в этом.

— Почему? — спросил Аллейн.

Снова этот косой, ироничный взгляд.

— Мне совсем не хотелось вылезать на первый план. Ни в малейшей степени. Нам, так зависящим от мнения толпы, негоже появляться на судебных процессах, связанных с убийством. Кстати, с какой стороны ни взглянуть, это действительно очень плохо для дела. Кстати, я полагаю, это и в самом деле было убийство? Вне всяких сомнений? Или мне нельзя задавать подобные вопросы?

— Конечно, вы можете спросить. Похоже, в этом нет ни малейших сомнений. Он был задушен.

— Задушен! — Дэвидсон подался вперед, его пальцы вцепились в край стола. На его лице Аллейн прочел характерное выражение, которое возникает у всех людей, когда разговор заходит о знакомом предмете. — Бог мой! — воскликнул Дэвидсон. — Он же не Дездемона! Почему он не поднял шум? Много следов насилия?

— Никаких следов.

— Никаких? Кто производил вскрытие?

— Кертис. Он наш патологоанатом.

— Кертис, Кертис… ах, да, знаю. Как он расценивает то обстоятельство, что отсутствуют следы насилия? Сердечный приступ? У него было слабое сердце.

— Откуда вы знаете об этом, сэр Даниэль?

— Мой дорогой друг, я самым тщательным образом обследовал его недели три тому назад.

— Что вы говорите! — воскликнул Аллейн. — Очень интересно! И что же вы нашли?

— Его положение было довольно незавидным. Все признаки ожирения сердца. Я сказал ему, что следует избегать сигар как чумы, отказаться от портвейна и спать не менее двух часов после обеда ежедневно. Хотя я глубоко убежден, что он не обратил ни малейшего внимания на мои предостережения. Тем не менее, мой дорогой Аллейн, он был вовсе не в том положении, когда я каждую минуту должен был ожидать сердечного приступа. Возможно, в результате яростной борьбы его сердце могло отказать, но вы же говорите, что никакой борьбы не было.