– Не надо путать два разных понятия, – бросила реплику Герта, – национальные обычаи и религиозные обряды. Это абсолютно разные вещи. Я помню этих туркменок. Во-первых, они нам очень помогли с Мариной, во-вторых, они исполнили национальные обряды, очень безобидные и совсем безвредные. Я бы сказала, даже очень оригинальные, – пусть наивные для некоторых, но они же национальные!

– В чужой монастырь со своим уставом не ходят, товарищ Стерлигов, – поддержал Герту Колодин. – Я тоже об этом знаю и ничего в том контрреволюционного не вижу.

Разговор о действиях стерлиговского отряда, о поведении его командира не ограничился стенами клуба. Он был продолжен на коллегии республиканского ГПУ, стал предметом жарких споров среди чекистов аппарата, дошли они и до сведения ЦК КП(б) Т. Касьянов больше не напоминал руководству ГПУ, что назначение Стерлигова на должность заместителя начальника отдела, а затем командиром сводного чекистского отряда было ошибкой, но все же как-то высказал Горбунову, с которым старого моряка связывали долгие годы дружбы, все, что думал.

– Знаешь, – говорил Касьянов, – мне так хочется зайти к Стерлигову и без обиняков сказать: «В том, что у тебя сумбур в голове, не вини никого, кроме себя и своего батюшки…» Да, да, батюшки… Для человека ничто не проходит, не оставив следа. Революция, Гражданская, голод в чекистских кадрах. Вот и взяли его в ЧК… А он, черт, – грамотен. Тогда на безрыбье и рак был рыбой…

– Да у нас и сейчас с кадрами негусто, – задумчиво произнес Горбунов. – Тут еще с его выдвижением мы маху дали. Поторопились.

Перед отъездом в Москву Касьянов заглянул к Стерлигову. Тот встретил его подчеркнуто учтиво. Ивана Васильевича коробило от такой притворной предупредительности, но, едва сдерживаясь, Касьянов заговорил спокойно:

– Хочу поговорить. Надеюсь, что поймешь. Не поймешь, хоть подумаешь. Только, чур, без амбиции… Правду-матку в глаза буду резать, по-флотски. По праву старого большевика, по праву коллеги, человека, который не один год проработал в Туркмении. Хотел на собрании сказать, да пощадил твое самолюбие. Думаю, так, с глазу на глаз, иногда полезнее. После собрания долго думал о тебе. Человек ты вроде неглупый, грамоты у тебя на двоих хватит. Почему все-таки дров так много наломал?

– Ты прав, Иван Васильевич, – с готовностью подхватил Стерлигов. – Дров я наломал, но один ли я тут виноват? Ведь в наши чекистские дела вмешиваются все, кому не лень. Ну что этот самый Бегматов понимает в наших делах? А он, извините, в каждой бочке затычка…

– Ты это оставь, – Касьянов строго взглянул на Стерлигова. – Бегматов не сам по себе, он Центральный Комитет партии большевиков Туркменистана представляет. Мы все – коммунисты и все ее дисциплиной связаны… Еще в начале двадцатых годов, при Дзержинском, руководство ВЧК разослало всем циркулярное письмо, где указывалось, что высшим органом пролетарской диктатуры и штабом революционной борьбы являются комитеты Коммунистической партии на местах. И там строго предписывалось, чтобы на все требования комитетов партии или ответственных партийных товарищей давать срочный и исчерпывающий ответ, а также оказывать действенную помощь мусульманской бедноте, поддерживать тесный контакт с партийными организациями… Этот документ родился в ВЧК не без участия Владимира Ильича Ленина. Перед самым отъездом в пески ты получил строжайший инструктаж, что необходимо поддерживать тесный контакт с представителями туркменского правительства, ЦК и их организациями на местах. А когда к тебе пришли председатели аулсоветов, большевики, ты не только не помог им, даже не стал с ними разговаривать. Что это – барство? Или злой умысел? Что все-таки? А ведь наши операции носят больше политический характер, нежели военный…

– Поэтому я и не вступал в бой, – проговорил Стерлигов, – а меня вон как обвинили.

– Как раз банду головорезов Эшши-хана надо было громить, и беспощадно! Здесь ты струсил. Да-да!.. Все твои действия дают право обвинить тебя и в великодержавном шовинизме. А это сродни местному национализму. И первое и второе – питательная почва для басмачества. От этого предостерегает нас партия. Не забывай, Стерлигов, что ты – русский человек и для всех окружающих, особенно в национальной республике, ты отождествляешь советскую власть, высшую справедливость. А ты ведешь себя так, что неграмотный, забитый кочевник, посмотрев на тебя, не увидит никакой разницы между тобой и царским жандармом. Понимаешь? Ты не задумывался, что подумали о тебе, чекисте, простые чабаны, когда ты застрелил их собаку, украл нож? Забыл слова Дзержинского, что чекистом может быть лишь человек с холодной головой, горячим сердцем и чистыми руками. А что подумали о тебе председатели аулсоветов, которым ты выразил недоверие, что? Хорошо, если они отнесли все это на твой счет. Хуже, если они недобро подумали о советской власти…

– Не мог я раздавать оружие первым встречным…

– Ты палец о палец не ударил, чтобы выяснить, кто к тебе приходил, не попытался связаться с местными партийными организациями, не поставил в известность командование. Да будет тебе известно, что еще в тридцать первом году Исполнительное бюро ЦК КП(б) Т мобилизовало в республике тысячу пятьсот коммунистов, а всего в отрядах добровольной милиции, самоохраны, краснопалочников насчитывается свыше двенадцати тысяч дайхан. И это все туркмены, которым партия доверяет, вооружает их, а ты, видишь ли, выражаешь им недоверие. По какому праву?

– Не семи пядей же я во лбу! Ошибся, не разглядел…

– Семи должен быть! Ты коммунист, руководитель, чекист, обязан сориентироваться. А мешает тебе сумбур, мешанина в голове… Отсюда все твои пороки – и фанфаронство, и верхоглядство. За трусость, за гибель товарищей из-за твоей преступной беспечности я бы отдал тебя под суд. Да не мне решать. У тебя есть свое руководство, оно и решит. И еще отвечу на твой вопрос об отряде «Свободные туркмены». Задачи выполнил он важные. Сорвал замысел Эшши-хана, помешав захватить Куня-Ургенч, уберег от кровавой расправы сотни, тысячи местных активистов, дайхан. Разве этого мало?! Представь себе, что Эшши-хан после Куня-Ургенча двинулся бы на Ташауз… Даже ради того, что отряду удалось привлечь на свою сторону племя ушаков, живших в песках, стоило его создать. Согласись, что нашим бойцам трудно рядиться в чужую одежду, выдавать себя за других, когда рядом кровь бедняцкая льется, дети сиротеют. Вот и не выдержали игру до конца. И здесь, товарищ Стерлигов, ты нечестен.

Стерлигов потерял дар речи, лишь испуганно моргал глазами. Он опомнился, лишь когда Касьянов, поднявшись, направился к двери.

– Вы уж, Иван Васильевич, не губите меня.

– Об этом надо было думать раньше. Повторяю, твою судьбу будет решать республиканское руководство, я же сказал все, что думал о тебе, – бросил на ходу Касьянов и вышел за дверь.

Через несколько дней в том же клубе Аширу Таганову и Игаму Бегматову от имени правительства Туркменской ССР за образцовое выполнение задания командования и проявленный при этом героизм было вручено именное оружие – пистолеты «маузер» с гравировкой «За успешную борьбу с басмачеством в Средней Азии». В тот же день коллегия ГПУ ТССР утвердила Таганова в должности начальника отдела по борьбе с басмачеством вместо Чары Назарова, уехавшего в Москву на учебу.

Решилась и судьба Стерлигова: его понизили в должности.

Случилось это в Каракумах…

Бывалые мергены-охотники и следопыты, выбрав укромное место, расположились на привал. Их внимание привлек шум, прерываемый злобным шипением. У старого саксаула, вздымая желтые песчинки, катался какой-то живой клубок – шел поединок кобры и варана. Они бились с такой яростью, что даже не замечали людей.

Зрелище было захватывающим. Даже повидавшие на своем веку мергены редко встречали в пустыне таких необычных тварей: ящер чуть ли не полутораметровый (туркмены называют его зем-земом), кобра, пожалуй, тоже не меньше. Противники, достойные друг друга.