Но верующие знали. Они знали, что Кефа обладает чем-то поистине драгоценным, и объясняли это по-своему. Они говорили, что это ключ, который он носит под туникой. Когда придет Царствие, Кефа откроет врата этим ключом. Они шепотом говорили, что ключ тяжел, как камень из фундамента Храма, и что когда Кефа уставал, ангелы помогали ему его носить. Когда Филипп слышал эти разговоры, он сердился.

Простые люди. Так как культ вербовал приверженцев среди простых людей и удерживал их, говоря, что Царствие предназначено для простых людей, вероятно, нельзя было сказать простым людям, что они недостойны Тайны.

Симон сидел и думал. Как преодолеть барьер молчания, окружающего эту тему? Он присоединился к культу; он исповедовал веру, он принял крещение и был посещен Духом. Что еще он должен сделать, чтобы они были с ним откровенны?

Разумеется. Все было так просто, что он рассмеялся. Он взял мешочек с деньгами и отправился к Кефе.

— Мне следовало это сделать раньше, — сказал Симон. — Я не думал, что это так важно. Поразительно, насколько туп может быть человек. Тем не менее вот они.

Он положил мешочек с деньгами на стол.

— О чем ты? — спросил Кефа.

— Назовем это моей платой, — сказал Симон. — Это все деньги, которые у меня есть. Это доказательство моей веры. Я надеюсь, вы не подумали, что я говорил серьезно. Меня можно понять. Теперь, я надеюсь, вы меня примете. И теперь, может быть, мы можем поговорить.

— Поговорить о чем?

Симон вздохнул.

— Послушайте, я понимаю, что вы в затруднительном положении, — сказал он. — Все эти люди верят, что, кроме того, что вы им говорите, больше ничего нет. Но я знаю. Вы не можете и дальше скрывать правду даже от людей, которые должны ее услышать. Я хочу быть одним из вас. Я чувствую, что готов быть одним из вас. Если я ошибаюсь, если я должен сделать что-то еще, пожалуйста, скажите мне, и я постараюсь это сделать. Пока что я сделал только то, что мог. — Он указал на мешок с монетами.

— Боюсь, — сказал Кефа, — я ни слова не понял из того, что ты тут наболтал. Ты говоришь, что правду скрывают. Денно и нощно я только и делаю, что говорю правду. Ты говоришь, что хочешь быть одним из нас. Ты и есть один из нас, но, похоже, это тебя скорее смущает, чем радует. Ты говоришь, что имеешь право. Какое еще право? Бог никому ничего не обязан. И как это, — он ткнул пальцем в мешок с деньгами, — связано с каким-то там правом?

— Простите, я не так выразился. — Симон кусал губы. Разговор принял неожиданный оборот. — Когда я сказал, что хочу быть одним из вас, я имел в виду, что хочу быть членом внутреннего круга. Понимаете, что я имею в виду?

— Ты хочешь быть апостолом? Хочешь проповедовать, и в любую погоду пускаться в путь, и быть высеченным, брошенным в тюрьму, и всю жизнь скрываться?

— Не может быть! С вами это случалось? Мне пришлось однажды долго скрываться, и это было очень неудобно. Нет, я имел в виду, что хотел бы обладать вашим знанием. Вашей силой, если хотите.

Кефа сидел неподвижно.

— Знание, — сказал он, — сила.

— Конечно, у меня есть собственные таланты, но они не могут сравниться с вашими. — Лесть здесь была неуместна, но слова уже вырвались. — Боюсь, вы опять обвините меня в том, что думаю как маг, но я не могу сразу отбросить то, чему учился всю жизнь. В конце концов, это технический вопрос, не так ли? Мы оба это знаем. У нас с вами много общего.

Щека Кефы подергивалась.

— Мне кажется, я могу быть для вас ценным, — продолжал Симон, хотя это было нелегко перед лицом ледяной холодности, — если вы дадите мне шанс. Но вы должны мне его дать. Иначе как я могу научиться, если вы меня не научите?

— Научить тебя чему? — сказал Кефа. Он выплевывал слова, словно камни.

— Тому, что вы знаете, — в отчаянии сказал Симон. — Например, как вызывать дух.

— Дар Святого Духа, — сказал Кефа. Его голос слегка дрожал. Он указал на мешок с монетами. — И это?..

— Деньги, — сказал Симон. — Как я объяснил, это все, что у меня есть…

Кефа встал. Его глаза сверкали. Его голос грохотал.

— Деньги? Деньги ? Ты думаешь, дар Божий можно купить ! С чего ты взял, наглое отродье сатаны, что можешь быть одним из нас?! Да ты недостоин чистить наши уборные. Вон отсюда, Симон из Гитты. Держись подальше от моих людей. Питайся собственным ядом и порочностью, но не хлебом детей. Забери свои деньги. Возьми с собой на муки.

Когда Симон был на пороге, мешок с деньгами рассек воздух и упал у его ног. Он поднял его и пошел прочь.

— Иди на рыночную площадь, — сказал Симон, — и скажи всем, кого встретишь, чтобы собрались на площади завтра в полдень. Скажи им, что они увидят величайшую и невиданную доселе демонстрацию магии. После этого иди к храму, потом — в общественные бани. Скажи всем.

— Но… — сказал Деметрий.

— Иди! — пророкотал Симон.

Деметрий ушел.

Мальчик хорошо выполнил задание, или, возможно, жители Себасты хотели снова увидеть своего мага после долгого отсутствия. На следующий день к полудню площадь была запружена народом, люди усыпали также балконы и крыши домов.

Симон поднял руки, требуя тишины.

— Друзья! — прокричал он. — Вы давно не видели меня. Обо мне ходило много всяких слухов. Не верьте им. Я прошу вас не верить им. Я был болен — мистической болезнью, которой хотели воспользоваться некоторые люди, желающие мне зла. Им это не удалось. Я стою перед вами, выздоровевший и готовый продемонстрировать чудеса, которых вы никогда не видели. — Он выдержал паузу. — Я покажу вам на этой площади дворец царя Ирода.

Взмахом руки он сосредоточил их внимание на большом огороженном веревками пространстве. Сосредоточившись, он стал создавать дворец: колоннаду, внутренний двор, фонтаны, огромное белое здание на ними. Он усилил концентрацию воли, и воздух затрепетал и стал распадаться на блоки света. Пока блоки приобретали форму, он заполнил дворик деревьями, а фонтаны — водой, украсил капителями колонны, выросшие перед…

Но оно исчезло. Никакого здания не было. Оно испарилось в воздухе. Он всеми силами пытался его вернуть и почувствовал, как все творение уплывает от него, деталь за деталью, зелень деревьев меркнет, колонны оседают и крошатся, плитка дворика скрывается под пылью площади. Он сделал невероятное усилие, и на мгновение в воздухе яркой вспышкой возникло потрескавшееся видение, потом оно потускнело и исчезло в жаре обыденного полдня.

В толпе послышался шумок:

— Я ничего не видел, а ты?

— Это вообще не Симон.

— Где же дворец?

— Надувательство!

Недовольство росло.

— Покажи нам дворец! Покажи нам дворец!

Симон затравленно огляделся и поспешил сойти с постамента. Его пытались схватить, но он высвободился и скрылся в узкую улочку. Вдогонку неслись насмешки и издевательства.

Он шел быстро по направлению к дому, ощущая в голове странную легкость. Деметрий нашел его в кабинете, с пустыми глазами, скорчившегося, дрожащего.

Он лишился своей силы.

Стук, стук, стук. Пауза.

Треск.

— Дупель на тройке. Щелк.

Стук, стук, стук.

Треск.

— Хорошо, госпожа Венера.

Он подумал, что их терпение столь же велико, как и его, хотя имеет иную природу. В каком-то смысле оно даже превосходит его терпение, поскольку они не знают, чего ждут. Их безнадежность трогала его, и, встретившись взглядом с одним из них, он улыбнулся. В ответ он натолкнулся на пристальный взгляд, каким обычно человек смотрит на животное.

Придет время, и каждому зачтется по делам его. Сейчас не стоит думать об этом. Он повернулся на своей подстилке из соломы и почувствовал, как железо впилось в запястье. Возможно, ждать придется долго. Возможно, он не доживет до этого времени. Иаков Бар-Забдай не дожил. Ему отрубили голову.

— Хотите разделить мою судьбу? Не беспокойтесь, разделите.