— И тогда симпатии всех будут на стороне горца, и люди воспылают ненавистью к немцам, — по профессиональной привычке Притл расставил точки над п. — И это я должен сделать, потому что нам предстоит… война с Германией…

— Этого я не говорил, — неодобрительно покосился па него генерал и в то же время всем обликом показывая, что не отрицает догадки Притла.

— А почему, генерал, вы пришли ко мне, а не к Тонраду? Его позиция больше устраивает вас.

— Позиция устраивает, а его пацифизм — нет! Фактически вам следует поменяться местами с Тонрадом.

— Меняться местами с Тонрадом? — шутливо ужаснулся Притл. — Но он же пацифист!?

— Но зачем брать у него все?.. Сегодня стране, нации и нам нужно, чтобы вы нанесли первый ощутимый удар по кайзеру. И вы его нанесете!

— Но истина превыше всего! — сощурил веки Притл; теперь ход был за ним, и он нарочно затягивал ответ: ему так хотелось встать и гордо покинуть генерала. Но он хорошо помнит, как кончали гордецы, имевшие дерзость пойти наперекор генералам обазам. И его, Притла, не спасут ни популярность, ни громкое имя…

— И я считаю истину превыше всего, — подтвердил гене рал. — Сегодня истина в том, что этот паренек поступил по-солдатски. И вам надо быть на уровне, мистер Притл! Мы вам по можем! — и не прощаясь, генерал направился к двери. Он дал понять, что не нуждается в получении согласия Притла, будучи убежденным, что, как он, Обаз, сказал, так и будет…

Притл, положив локти на стол, уронил на ладони голову. Бармен не раз видел в газетах его снимки именно в этой позе с непременной подписью, что Большой мистер раздумывает: помиловать или казнить. Мисс Мэнфи торопливо приблизилась к столу:

— Все уже в зале, мистер Притл!

Он оторвал ладони от лица, криво усмехнулся:

— Сейчас все покинут зал. Я потребую отложить процесс до утра, потому что появились новые факты, — и он энергично под нялся, тяжесть от мучительного сомнения прошла…

…Такого процесса еще в практике Притла не было, и он уверен, что не будет. Он прибыл во Дворец правосудия, точно определив, как вести себя в новой ситуации. Тонрад не верил своим ушам: Притл начал выступление с дружеского обращения к нему, Тонраду!

— Мистер Тонрад, я благодарен вам за то, что вы так настойчиво нам указывали на некоторые необычные мотивы поведения подсудимого. Не скрою, я тоже пытался найти объяснение этому. Однако долгое время это не удавалось. А теперь я могу с чистой совестью кое-что поведать уважаемому суду и зрителям, — и он великолепным жестом поднял высоко над головой письмо в желтом конверте. — Вот оно, у меня в руках, объяснение странного поведения подсудимого!

Ишь, подсудимого, а не убийцы, радостно отметил Тонрад.

— Скажите, мисс Унцикер, — обратился Притл к Герте. — Это письмо получил Вольфганг Питц за день до смерти?

Вытащив из конверта два листа, густо исписанных, Герта подтвердила.

— Оно от его матери и братьев.

— Именно так, — подтвердил Притл. — И вы, мистер Роллине, подтверждаете, что это письмо самолично доставили немцам за день до их гибели?

— На конверте есть вензеля? Ох, уж эти немцы?..

— Вот они, эти вензеля! — Притл потряс конвертом над головой. — В этом конверте разгадка того, что заставило перессориться батраков, — он не стал сразу зачитывать письмо, он подогревал интерес к нему. — Мистер Роллинс, вы утверждали, что подсудимый производил на вас неплохое впечатление, не так ли?

— Он был великолепным укротителем мустангов. В день мог обуздать семерых коней!

— Американский народ умеет отдать должное смелым и отчаянно отважным! — с воодушевлением подхватил Притл. — Американец он или не американец, но если у него львиное сердце и он без страха берется за опасное дело, мы ему аплодируем! Неспроста говорят, что в каждом американце притаился техасец. По семь лошадей в день обуздал, а?!

— Я умею заставить, — горделиво оглянулся на публику Роллинс. — Зря деньги никто никогда мне не платил, и я не стану!

— На такого смельчака-ковбоя обрушились нескончаемым потоком оскорбления?! — ужаснулся Притл: — Трое издевались над одним.

Тонрад лихорадочно искал подвох. Вчера Притл метал громы и молнии, а сегодня бьет в литавры! Старик зря курса менять не станет. Поблизости айсберг, не наткнуться бы на него… Но молчаливо выжидать — не выглядело ли это так, будто он растерян и плывет по течению? Нет, он должен подать голос, решил Тонрад и обратился к суду:

— Господа! Я хочу обратить ваше внимание на несоответствие в речах уважаемого обвинителя. За ночь черное стало белым! То, что вчера говорил я, сегодня повторил мистер Притл. Логика требует, чтобы меня провозгласили победителем.

— Мы не на ринге, мистер Тонрад, — возразил Притл. — Да и не можем быть друг против друга, потому что мы с вами в разных весовых категориях, — удачно пошутил он и тут же стал серьезным. — Разве преступление, что мы несколько приблизились к мнению защиты? Если адвокат прав, я не стесняюсь признать это. Для меня главное — поиски истины! Вам трудно угодить, Тонрад…

Зал разразился аплодисментами. Для публики важна не логика, а впечатления, — вспомнил Тонрад наставления своего учителя. И он прав. Суд — это схватка обвинителя и защитника. Тот, кто крепко стоит на ногах, кто ловко ускользает от ударов противника, а сам их активно наносит, — тот и будет увенчан лаврами. И если даже удар нанесен ниже пояса, то разве от этого лавры тускнеют? Важно любыми путями — к успеху! Как все пропитались ложью. Сколько хитрости в глазах, сколько коварных замыслов в головах под чопорными цилиндрами! Мистер Притл — величавый, непреклонный законник, как распинался перед учениками, уверяя, что его не интересует, кому на пользу приговор. Важна истина. Истина! Ха-ха! Где же твоя истина, папаша Притл? Ты круто повернул свой парус. Не под ветерком ли: «Прочь от истины»? У него есть цель. Он не станет говорить правду ради правды. Я должен узнать, в чем загвоздка. Нельзя быть пешкой в его руках.

— Я прошу обвинение сообщить, наконец, нам, что же заключено в этом конверте с вензелями. — потребовал он.

Притл обрадовался этой просьбе. Казалось, что он ждал ее.

— Конечно, конечно, — закричал он, демонстрируя всему залу свою готовность сотрудничать с защитой, если это ведет к раскрытию истины. — Пожалуйста! — он со страшным акцентом, коверкая немецкие слова, зачитал несколько отрывков из письма и перевел: — «Милый Вольфганг, мужайся, сыночек. Я должна сообщить тебе страшную весть. Мы больше не увидим моего мужа и твоего отца. Мы больше не услышим его голоса. Мы осиротели. Он погиб на поле брани. В России. Русские всадники на грянули на немецкие позиции, когда отец твой находился в блиндаже. Он бросился к пулемету, но один из всадников на гнал его и с силой воткнул в него пику. Она прошла насквозь через него. Ужасно! Этот изверг еще пытался ее вытащить, пока Ганс Форман не пристрелил его…» — и далее вот что: «Будь прокляты эти славяне! Уничтожать их надо всех подряд, этих извергов россиян! Всех!»

В зале ахнули. Притл выждал паузу, чтоб еще более усилить напряженность в зале, а затем шепотом провозгласил:

— Таков был наказ трем немцам, находившимся на ферме мистера Роллинса. Но россиянин, этот мужественный человек, дал бой их гнусным намерениям. И выиграл его!

— Он победил! — прогремел мощный голос под высокими сводами зала.

Все оглянулись. В дверях зала стояли, гордо выпрямившись, генерал Обаз и английский офицер. Притл оживился, потребовал:

— Суд должен выслушать еще одного свидетеля. Господа, рад вам представить высокого гостя нашей страны, полковника, англичанина, героя войны в Европе, мистера Коллинса!

Бушующий зал стоя приветствовал необычного свидетеля. Коллинс не стал дожидаться, когда ему предоставят слово. Взмахами обеих рук он поприветствовал публику и, жизнерадостно улыбаясь, обратился к присутствующим:

— Дамы и господа! Я счастлив видеть вас. Я пожелал побывать на этом сенсационном процессе. Мы там, в Европе, не жалея своих жизней, бьем немцев. Я лично убил четырнадцать врагов, из них двое были офицерами! Когда я приехал сюда и узнал о подвиге мистера Великого убийцы, я несказанно обрадовался. Значит, и у вас, в Новом Свете, есть наши союзники! Я сказал «подвиг» и не откажусь от этого слова. Несколько сот таких храбрецов, — и я за неделю доберусь до Берлина!