Либби-а, Либби-а, можно я включу свет? Хочу показать тебе кое-чего… Ладно, ладно! Не злись! Прости! Выключаю. Видишь? Снова темно. Спи дальше… Я хотела показать тебе ручку, которая вывалилась из кармана брюк папы Боба… Наклоняешь в одну сторону, и там дама в голубом платье. Наклоняешь в другую – ого! Платье-то падает! Я не вру. Посмотри сама. Я включу свет. Готова?.. Ой, Либби-а, у тебя глаза опухли и стали как сливы. Положи на них мокрое полотенце. Завтра не будут так чесать… Ручка? Я увидела, как она вывалилась из кармана, когда мы были в воскресенье на массе, ну да, на мессе… Он не замечал, потому что притворялся, что молится. Я знала, что это притворство, потому что у него голова закатилась набок и он храпел. Хрррррр! Правда! Я его слегка толкала. Он не проснулся, но его нос перестал издавать такие звуки. Ты думаешь, это смешно? Тогда почему смеешься? Через некоторое время я отвлеклась на рождественские цветы, свечи и цветное стекло. Я смотрела, как священник размахивает лампой с дымом. Внезапно я увидела, как через этот дым ко мне идет Иисус! Да, Иисус! Я решила, что он пришел задуть свои деньрожденные свечи. Я сказала себе: наконец я его вижу, я теперь католичка! Я так обрадовалась! Вот почему папа Боб даже проснулся. Я так и улыбалась Иисусу, а потом поняла, то это не Иисус, а мой старый друг Лао Лу! Он тыкал в меня пальцем и смеялся. «Обдурил, никакой я не Иисус! А ты решила, что у него лысая башка, как у меня?» Лао Лу подошел ко мне, помахал рукой перед папой Бобом. Ничего не случилось. Он потрогал легонько его лоб, словно муха присела. Папа Боб стукнул себя. Лао Лу медленно достал неприличную ручку из кармана папы Бога и спрятал в складе моей юбки, да, в складке, я так и говорю! Лао Лу спросил меня: «А почему ты до сих пор таскаешься в иностранную церковь? Думаешь, мозоль на мягком месте поможет тебе увидеть Иисуса?»

Не смейся, Либби-а! Он невежливо говорил. Думаю, он помнит нашу прошлую жизнь вместе, когда мы с ним сидели по два часа каждое воскресенье на твердой лавке. Каждое воскресенье! И мисс Баннер тоже. Мы столько лет ходили в церковь, но никогда не видели ни Бога, ни Иисуса, ни Марию, хотя в те времена ее не очень восхваляли. Тогда она была просто мать младенца Иисуса и наложница его отца. А теперь Мария тут и там во всех названиях. Я рада, что она пошла на повышение. Но, как я уже сказала, Почитатели Господа особо про нее не говорили, так что я хотела увидеть Бога и Иисуса. Каждое воскресенье Почитатели Господа спрашивали меня: «Уверовала?» Я честно отвечала, что пока нет. Я хотела бы сказать «да» из вежливости. Но тогда я бы солгала, и тогда после смерти они бы пришли за мной и заставили заплатить иностранному дьяволу двойной штраф: один за то, что я не верила, другой – за то, что я притворялась, что верю. Я думала, что не могу видеть Иисуса, потому что у меня китайские глаза. Позже я узнала, что мисс Баннер тоже никогда не видела ни Бога, ни Иисуса. Она сказала мне, что она не религиозный человек.

Я спросила: «Почему так, мисс Баннер?» Она ответила: «Я молилась, чтобы Бог спас моих братьев, чтобы он вылечил мою маму, чтобы папа вернулся ко мне. Религия учит, что вере не чужда надежда. Но у меня больше нет надежд, так зачем же мне вера?» – «Ай-я, это так грустно. У вас нет надежд?» Она ответила: «Почти нет. И ни одна из них не заслуживает молитвы». – «А как же ваш возлюбленный?» Она вздохнула: «Я решила, что он тоже не заслуживает молитв. Он меня оставил, ты знаешь? Я писала письма одному американскому морскому офицеру в Шанхай. Мой возлюбленный был там. Он был в Кантоне. Даже в Гуйлине. Он знал, где я. Почему же он не приехал?»

Мне было грустно такое слушать. В тот момент я не знала, что ее возлюбленный – генерал Капюшон. Я сказала: «А у меня все еще много надежд найти свою семью. Может, мне стать Почитательницей Господа?» Мисс Баннер заметила: «Чтобы быть по-настоящему набожной, надо все свое тело отдать Иисусу». – «А вы сколько отдали?» Она подняла большой палец. Я была поражена, потому что каждое воскресенье мисс Баннер читала проповедь. Я думала, что это должно стоить как минимум две ноги. Конечно, у нее не было выбора. Никто не понимал других иностранцев, и они не могли понять нас. Их китайский был настолько плох, что звучал так же, как наш английский. Мисс Баннер должна была служить посредником для пастора Аминя.

Пастор Аминь не спрашивал ее согласия. Просто сказал, что она должна это делать, иначе для нее не будет места в доме Торговца-призрака. Поэтому каждое воскресное утро они с пастором стояли у дверей церкви. Он кричал по-английски: «Добро пожаловать, добро пожаловать!» Мисс Баннер переводила на китайский: «Спешите в Дом Божий! Ешьте рис после встречи!» Божий Дом на самом деле был семейным храмом Торговца-призрака. Он принадлежал умершим предкам и их богам.

Лао Лу подумал, что иностранцы проявили очень плохие манеры, выбрав это место для дома своего Бога. «Это пощечина, – сказал он. – Бог войны сбросит на них с неба конский навоз, вот увидишь». Лао Лу был таким – если его разозлишь, он тебе отплатит. Миссионеры всегда входили первыми, мисс Баннер – второй, затем Лао Лу и я, а также другие китайцы, работавшие в доме Торговца-призрака, – повар, две служанки, конюх, плотник, не помню кто еще. Посетители входили в Дом Бога последними. В основном это были нищие, несколько хакка, поклонявшихся Господу, а также пожилая женщина, которая сложила руки вместе и трижды поклонилась алтарю, хотя ей много раз говорили не делать так больше. Новенькие сидели на задних скамейках – я думаю, специально на случай, если Торговец-призрак вернется и им нужно будет убежать. Лао Лу и мне пришлось сидеть впереди с миссионерами, крича «Аминь!» всякий раз, когда пастор поднимал брови. Вот почему мы звали его Аминем, просто у него фамилия похоже звучала, то ли Амен, то ли Хаммонд, то ли Холлиман, что-то в этом духе. Как только мы пристраивали свои мягкие места на твердых скамейках, нам запрещалось двигаться. Миссис Аминь часто вскакивала, но только для того, чтобы грозить пальцем тем, кто слишком шумел. Так мы узнали, что еще было запрещено. Нельзя вычесывать вшей. Нельзя сморкаться в ладонь. Нельзя кричать «черт!», если туча комаров жужжит под ухом. А Лао Лу так говорил, когда кто-то мешал ему спать. Кстати, было правило: нельзя спать, за исключением тех моментов, когда пастор Аминь молится Богу, поэтому Лао Лу обожал самые длинные и скучные молитвы. Потому что, когда Почитатели Господа закрывали глаза, он мог сделать то же самое и вздремнуть. Я держала глаза открытыми. Я смотрела на пастора Аминя, чтобы увидеть, сходит ли с небес Бог или Иисус. Я видела, как это произошло с Почитателем Господа на храмовой ярмарке. Бог вошел в тело обычного человека и бросил его на землю. Когда тот снова встал, у него были великие силы. Мечи, воткнутые в его живот, согнулись пополам. Но с пастором Аминем ничего подобного никогда не происходило. Хотя однажды, когда пастор молился, я заметила нищего, стоящего у дверей. Я вспомнила, что китайские боги иногда поступали так: приходили, переодевшись нищими, посмотреть, что происходит, кто им предан, кто проявляет должное уважение. Я задавалась вопросом, был ли нищий нашим богом, который наверняка разозлился при виде иностранцев, стоящих у алтаря там, где раньше был он. Когда я оглянулась через несколько минут, нищий исчез. Так что кто знает, был ли он причиной тех неприятностей, которые произошли пять лет спустя.

После молитвы начиналась проповедь. В первое воскресенье пастор Аминь говорил пять минут, издавая множество звуков, которые могли понять только другие миссионеры. Затем мисс Баннер пять минут переводила. Предупреждения о дьяволе. Аминь! Правила попадания в рай. Аминь! Приводите с собой друзей. Аминь! Дальше снова он, потом она, как будто спорили. Так скучно! В течение двух часов мы должны были сидеть неподвижно, отчего деревенели и зады, и мозги. В конце проповеди было небольшое представление с использованием музыкальной шкатулки, принадлежавшей мисс Баннер. Эта часть всем очень понравилась. Пение было так себе, но когда играла музыка, мы знали, что нашим страданиям почти пришел конец.