– Но как же... – нахмурился Север, – ведь он же улизнет! Флот вывезет его. И война продолжится. У царя еще много сил!

– Если Фимбрия не может закончить войну, ее закончит кто-то другой, – развел руками Лукулл, повернулся и направился к своему столу.

– Ты боишься, что вся слава победителя достанется Фимбрии? – высказал догадку Север, – но это вряд ли случится, ведь всем будет ясно, что без твоего флота он ничего не смог бы сделать.

– Ты говоришь так, словно царь уже сидит в подвале в цепях, а твой командир готовится к триумфу. Кабан еще жив, а ты уже строишь планы относительно его шкуры? Нет, трибун, я Фимбрии помогать не стану. И не причем здесь желание единоличной славы. Покойного Помпея Страбона, великого полководца, весь Рим ненавидел за корыстолюбие. Тем не менее, будь он на месте Фимбрии, независимо от моего отношения к нему, мои люди уже выбирали бы якоря и ставили паруса, стремясь на помощь.

– Но ведь ты со своим флотом не победишь Митридата в одиночку! Даже если одолеешь его на море! Он соберет новые сухопутные армии, а Сулла в Греции, как он переправится в Азию?.. – Север осекся, понял, что сморозил глупость и замолчал.

– Переправится, – улыбнулся Лукулл, – уж будь уверен. Всему свое время. Но Фимбрия пусть побеждает Митридата сам. Я посмотрю, как это у него получится.

– Но почему?!

– Ты дурачок или прикидываешься? – спросил Лукулл, пристально глядя в глаза Северу.

Квинт заткнулся. Помолчав, он сквозь сжатые зубы прошипел:

– Вот оно что... И кто же для вас больший враг? Митридат или марианцы?

– Сам посуди. Митридат всего лишь заморский царек, каких немало. Все эти митридаты, никомеды, птолемеи, тиграны и прочие – всего лишь внешние раздражители, вроде комаров. Кусают, досаждают, мы отмахиваемся, иной раз кого прихлопнем. Обычное дело. А есть опасность пострашнее. От нее гниет и смердит тело. Это болезнь. Она гложет, жрет изнутри, она невидима. Болезнь может дремать годами, а потом убить человека за полдня. Комара несложно убить. Даже волка, один на один, повозившись, можно. Гниению плоти противостоять куда сложнее.

– И такой болезнью вы считаете марианцев? – протянул Север, – а кем вас считают те, кто сейчас в Риме? Цинна и прочие?

– Мне как-то все равно. А вот для тебя, трибун, куда важнее беспокоиться о том, кем тебя считают здесь.

– Интересно. Вообще-то я посол. Даже если вы считаете меня врагом, то священное звание посла не дает вам права...

– Это звание ничего не значит.

– Даже так? То есть ты, Лициний Лукулл, наплюешь на обычаи, чтимые всеми народами, и казнишь посланника?

– Мятежника. Казнить посла не в моей компетенции.

– А в чьей же? Суллы?

– Сулла вполне способен на такое, если будет не в настроении.

Квинт начал осознавать свое положение, и сердце его застучало чаще. Помолчав немного, он прошептал:

– Не хотел бы я служить под началом столь бесчестного человека.

– Да ну? – усмехнулся легат, – а сейчас ты кому служишь? Твой разговорчивый тессерарий рассказал так много интересного про доблестного гонителя Митридата, Гая нашего Флавия и его подвиги. А ваш разлюбезный Марий, спятивший дохлый упырь...

– Будем меряться трупами? – огрызнулся Север, – их с обеих сторон хватает.

– Я твое имя, трибун, раньше не слышал, полагаю, твой род не слишком известен. Твои родные живут в Риме?

– В Самнии.

– Значит, во время резни они не пострадали. А головы кое-кого из моих родных и немалого числа друзей выставлялись на Форуме на потеху плебса. Скажи мне, я должен помогать Фимбрии? Тому, кто так прославился при взятии Рима Марием. Тому, кто убил консула, пусть мы и не признавали тюфяка Флакка таковым.

– Говоришь, должен ли ты помогать Фимбрии? – процедил Север, – Митридат вырезал десятки тысяч римлян. И не воинов, а стариков, женщин и детей! А перебитых рабов никто и не считал. Разве не должен Митридат понести кару? И ты, Лукулл, можешь стать мечом правосудия, но вместо этого строишь из себя обиженного. Тебе протягивают руку, но ты в гордыне отталкиваешь ее. Ты прав, я совсем не знатен. Мой отец потратил изрядную сумму, чтобы я смог стать контуберналом Тита Дидия. Но я встал бы под знамя Орла и рядовым, ибо хочу служить на пользу государству. Не Марию и Сулле, а государству! И воевать за Рим, а не за Мария! Против врагов Рима!

Лукулл внимательно выслушал пламенную тираду трибуна и сказал:

– Хорошо говоришь. Конечно, стоит подтянуть риторику, но все это вполне осуществимо. Учить, развлекать или побуждать – цель любой речи. Определенно, у тебя природный талант к последнему. Ты можешь зажигать людей, побуждать их к действию. Если бы тебя послушали некоторые из моих подчиненных, они уже стучали бы мечами об щиты, а Митридат немедленно нагадил бы под себя. Из таких, как ты, выходят вожди. Ты хочешь служить государству. А какое оно в твоем представлении, правильное государство?

– Власть народа.

Лукулл усмехнулся.

– Мы стоим на шатком мосту над пропастью. Ветер, что раскачивает его, стремясь сбросить нас в бездну – Митридат. Будем стоять, он добьется своей цели. В борьбе с ним нам нужно двигаться. Куда? Назад, откуда пришли? Людей на мосту слишком много. Задним не понять страхи и колебания передних. Задние напирают, как убедишь их повернуть? Возникнет давка, свалка, а мост легок и непрочен, многие полетят вниз. Мы толпой вбежали на него, толкаясь локтями, всякий норовил пролезть первым. Сто человек – сто мнений, вот твоя республика, власть народа. И кого ты послушаешь в толпе, этом слепом неповоротливом звере, что топчется над бездной? Здесь можно идти только вперед, друг за другом. Иного пути нет.

– Идти за кем-то одним, – нагнул голову Квинт.

– Именно.

– Сдается мне, Сулле очень нравится на Востоке, – сказал Север, – полагаю, побеждая Митридата, он уже десять раз позавидовал ему черной завистью. Интересно, Сулла уже катает языком по зубам слово "царь"?

Лукулл хмыкнул.

– А вот это не твоего ума дело. Ну, хватит пустопорожних разговоров. Не время и не место для состязаний в красноречии. Я свое слово сказал, и планы менять не намерен. Флот пробудет на Косе еще два дня, а затем мы двинемся к проливам.

– Ты дашь мне судно, чтобы я мог вернуться к Фимбрии? – спросил помрачневший Север.

– У меня нет лишних кораблей для удовлетворения бессмысленных прихотей мятежников.

– Хорошо, доберемся сами, только верни нам наше оружие и деньги.

– Кто тебе сказал, мой наивный друг, что ты вернешься к Фимбрии? Ты и твои люди задержаны, как мятежники и враги римского народа.

Север скрипнул зубами.

– Твою судьбу решит Сулла. Но ты мне симпатичен, трибун. Ты не слишком искушен в вопросах политики, но умен, изобретателен и смел. Мне нужны такие люди. Я собираюсь сразиться с Неоптолемом. Ты хочешь драться с понтийцами? Я тебе предоставлю такую возможность. Пользуйся полной свободой в пределах расположения флота. Ведь тебе же, по твоим словам, все равно, под чьим Орлом бить понтийцев? Лишь бы это был Орел?

– Да, – медленно проговорил Север, пытаясь осмыслить произошедшее, – лишь бы это был Орел...

Проведя смотр флота, Лукулл принял решение о разделении полномочий. Луций Лициний оставался главнокомандующим, однако без колебаний признал, что для успеха дела будет лучше, если в предстоящем бою руководство флотом примет на себя родосский наварх Дамагор. Никто не возразил, все стратеги союзников, даже Ласфен, сочли это вполне разумным. По опыту никто из них Дамагору в подметки не годился. Еще два года назад он исключительно успешно бил понтийцев, когда римские сухопутные армии терпели одно поражение за другим.

После того, как в самом начале войны Минуций Руф и Гай Попилий, префекты римского флота, стоявшего в Византии, без боя бросили корабли и бежали, единственной силой, сопротивлявшейся царю на морских просторах, остался Родос. Именно его Митридат и "назначил" своей следующей жертвой. Однако, благодаря разветвленной шпионской сети, которой римляне окутали Эгейское море, их союзники загодя узнали о выступлении царского флота. Родосцы разрушили все предместья своей столицы, дабы понтийцы не смогли взять там никакой добычи. Береговую линию в районе порта защищали сотни метательных машин разного размера. Когда Митридат приблизился к острову, родосский флот вышел навстречу и дал бой, стремясь уничтожить транспорты с десантом. Сражение вышло затяжным. Понтийцы, пользуясь численным превосходством, смогли обойти левый фланг союзников. Над родосцами нависла угроза вытеснения на отмель, и тогда Дамагор скомандовал всеобщий отход. Корабли вернулись в гавань, которую немедленно перегородили цепями, чтобы враг не ворвался следом.