– Все, что сможешь вспомнить. Что это за городок, Патара. Какие люди там живут или бывают.

– Ну, не знаю... С чего начать?

– Просто поведай, как вы прибыли туда, что делали там. Мне интересно все.

Аристид задумчиво поскреб подбородок, подпер щеку кулаком. Лидон терпеливо ждал, глядя на собеседника немигающим взором. Наконец тот заговорил. Начав неспешно, размеренно, постепенно он разошелся и словно забыл о Тиберии, полностью окунувшись в воспоминания. Рассказывая об одном, часто увлекался какой-либо деталью, в итоге сползая на другую тему.

Будучи полностью захвачен рассказом, Аристид на следователя не смотрел. А вот Лидон, напротив, изучал его лицо очень внимательно.

"Что ты за человек? Искусный игрок, льющий в уши сладкий мед полуправды, в которой так легко увязнуть, не заметив того? Или просто бесхитростный пустозвон, который путается в собственных мыслях?"

Жизненный опыт подсказывал Лидону, что не стоит умножать сущности, скорее всего верным окажется последнее предположение. Но он гнал эту мысль, не желая возвращаться к скучной рутине быта легионного канцеляриста. Тиберия охватил азарт...

Дом этот все в Патаре, да и не только в ней, называли Царским, хотя ни к кому из царей отношения он не имел. Вся Ликия, долгое время принадлежавшая то Селевкидам, то родосцам, уже давно считалась независимой. Право это подтвердил римский Сенат, объявив ликийцев "друзьями римского народа". Случилось это в конце Македонских войн. Римляне навязали Ликии не слишком обременительную клиентелу, провинцией своей ее не считали, в отличие от соседних Памфилии и Киликии. Несколько городов области состояли в союзе, столицей которого всеми признавалась Патара. Царя в Ликии с древнейших времен не было. А Царский дом был.

Хозяином этого величественного трехэтажного здания, отделанного розовым мрамором, украшенного белоснежными ионическими колоннами считался человек, обладавший на всем побережье от Ионии до Сирии куда большим авторитетом, нежели Митридат или римский наместник в соседней Киликии.

Не осталось среди живых человека, кто помнил бы времена, когда Зеникета, не опасаясь за сохранность языка, причисляли к людям, о которых говорят: "никто, и звать никак". По пальцам одной руки, пожалуй, можно было бы сосчитать седовласых мужей, кто некогда называл его вожаком. Несколько больше народу еще коптило небо из тех, для кого он был вождем. Разбуди любого пьяницу на Пиратском Берегу посреди ночи или наутро, в жесточайшем похмелье, и он, нашарив в гудящей голове самые почтительные слова на какие способен, упомянет имя Зеникета, непременно присовокупив к нему – "царь". И даже те из пенителей моря, кто могуч настолько, что способен не сгибая спину находиться в обществе некоронованного владыки Пиратского Берега, никогда не произнесут его имя без должного уважения. А если осмелятся – придется доказать свою силу. Непросто это будет сделать.

Сам же пиратский царь частенько стал задумываться о том, не взять ли ему следующую высоту, которая подвластна лишь величайшим из царей. И даже предпринял некоторые шаги в этом направлении, обосновавшись, для начала, на горе Феникунт, Ликийском Олимпе. Пустуют ныне резиденции в неприступных крепостях, Корике и Коракесионе.

Патара не самое большое из пиратских гнезд и не самое укрепленное. Тот же Коракесион, расположенный на отвесной скале над морем, на полуострове, соединенном с материком узким перешейком, куда удобнее для обороны и более любим пиратами, ценящими его за безопасность. Но и в Патаре есть свои преимущества, она ближе к главному пиратскому рынку, Делосу.

В противовес Корику, насквозь пропитанному близкой Сирией и Финикией, в Патаре больше эллинского. Именно здесь, не в последнюю очередь из-за близости резиденции некоронованного царя, сильнее всего ощущается наличие у пиратов государства. Самого настоящего, с государственными должностями. Слишком тесно сросся с пиратами Ликийский союз, невозможно отделить одну власть от другой. В Коракесионе никто не зовет себя архонтом, а в Патаре их сразу два – архонт-эпоним, главный, и архонт-полемарх, военачальник. Не хватает, разве что, архонта-басилея, ведающего культом. Но на Пиратском Берегу нет доминирующих богов, слишком много племен составляет народ, всем известный, как "киликийцы".

Полемархом традиционно избирался сильнейший из пиратских вождей, в целом независимых, но признающих верховенство Зеникета. В отличие от прочих царств, "истинных", друг другом признанных, где государь мог из своей прихоти поставить над войском любого евнуха, пираты следовали лишь за тем вождем, кто умен, удачлив и отмечен воинской доблестью. Вот и приходится Зеникету мириться, что его архонт-полемарх не ручной кот, а молодой лев, только и ждущий момента, когда старый соперник даст слабину, подставит горло под острые клыки. Скорей бы, в самом деле, стать богом, безразличным к мирской суете, страстям смертных людишек. Да ведь и там, если подумать, покой не гарантирован: Крон сверг Урана, Зевс – Крона. Эх...

Когда Митридат начал войну с Римом, многие пираты оказались в весьма непростой и щекотливой ситуации. Царь Понта стремился прикормить их, переманить на свою сторону, многие соблазнились его щедрыми посулами, включая сильнейших вождей. Но одновременно Митридат предпринял поход в Ликию и осадил Патару. Но продлилась осада недолго. Для строительства машин понтийцы вырубили священную рощу Латоны, после чего царь увидел неприятный сон и, напуганный дурным знамением, поспешил убраться.

После этого события, ликийцы справедливо рассудили, что сторонников Митридата в их землях быть не должно. Еще бы они имели достаточно сил, чтобы тех выгнать... Псы с насиженного места убираться не спешили. Напряженность между ними и ликийцами все больше усиливалась. Архонт-эпоним, в отсутствии Зеникета считавший Царский дом своим, скрежетал зубами, но не мог выгнать незваных гостей, которые регулярно устраивали попойки чуть ли не в его спальных покоях.

Тем временем на севере понтийский царь неожиданно попал в весьма затруднительное положение. Римские легионы под командованием Гая Фимбрии разбили войско Митридата-младшего в сражении на реке Риднак, и тот бежал к отцу в Пергам.

Пергамское царство прекратило свое существование сорок семь лет тому назад, попав под власть Рима. Территорию царства римляне провозгласили своей провинцией. Это был главный форпост Республики на Востоке.

Митридат, разгромивший все римские армии в Азии, занял город без боя. Здесь понтийский царь казнил главного виновника нынешней войны – римского полномочного посланника Мания Аквилия, который на протяжении нескольких лет перед этим интригами склонял правителей Вифинии и Каппадокии к войне с Понтом и провоцировал Митридата. Аквилию залили в рот расплавленное золото, подчеркивая тем самым склонность посла к взяточничеству.

Побитые понтийцами, проконсул Азии Луций Кассий и царь Никомед Вифинский, бежали на Родос к союзникам. По случаю победы, в Пергаме прошли пышные празднества. В театре, с помощью специальной машины, "с небес" к царю спустилась богиня Ника с венцом в руках. Восхищенные эллины, избавленные от ненавистных римлян, провозгласили Митридата Отцом и Спасителем Азии. Пергам превратился в новую резиденцию царя.

И вот теперь легионы Фимбрии подступили к его стенам. Царь, под рукой которого осталось совсем мало войск (основные силы сражались против Суллы в Греции) испугался западни, в которую мог превратиться город, и бежал к побережью, в небольшой портовый городок Питану. Фимбрия последовал за ним и приступил к осаде. Укрепления Пергама, конечно, были посерьезнее, но зато из Питаны царь мог уйти морем, а Фимбрия, как и Сулла на тот момент, не имел флота для полноценной блокады.

Понтийские стратеги не подозревали о положении своего царя и не спешили на выручку. В Питане царского флота не было, он должен был стоять у Геллеспонта. Еще когда Митридат сидел в Пергаме, к наварху Неоптолему полетели почтовые голуби, понесли весть о царских затруднениях, но письмо не достигло адресата – Неоптолем вывел флот в море и направился к берегам Греции, чтобы поддержать своего брата, стратега Архелая, главнокомандующего понтийскими сухопутными силами.