Каждый год множество людей по всей Эгеиде оставались без работы: после восхода Арктура, могущественной звезды, несущей осенние бури, мало кто отваживался выходить в море. Матросы торговых парусников, бедняки, добывающие свой хлеб службой в качестве гребцов на военных кораблях, контрабандисты и пираты, маялись от безделья, пили, играли в кости, делали детей и занимались поножовщиной до последних дней месяца антестериона, когда торжественными жертвоприношениями Посейдону, обильными возлияниями и Играми открывалась навигация. Конечно, кое-кто рисковал сунуться в море и зимой, но кончалось это чаще всего печально.

Узнать "Веселую наяду" было довольно просто: над обшарпанной дверью висел деревянный щит с изображением голой девицы с рыбьим хвостом вместо ног и грудями размером с арбуз. Лицо девицы украшала улыбка с двумя рядами тщательно прорисованных зубов. Кто-то, столь же веселый, как и сама наяда, замазал один из них углем.

Злые языки поговаривали, что неизвестный художник, сотворивший сей живописный шедевр, срисовал лицо девицы с Толстой Трифены, хозяйки кабака. Эта сорокапятилетняя женщина слыла местной достопримечательностью. Говорили, что в молодости она была красавицей и умницей. Много лет назад ее почтенный родитель выдал дочь замуж за аристократа Филомена, известного пирата. Пока Филомен бороздил Эгейское море сам за себя, его состояние неуклонно росло, но едва ему по какой-то причуде приспичило послужить своей родине, как вся удача кончилась и Трифена очень скоро сделалась вдовой. От денег мужа ей досталось совсем немного: благодарное государство, вдруг вспомнив, что проливший за него свою кровь покойный был пиратом, конфисковало все, до чего смогло дотянуться. Однако Трифену это не сломило. Благодаря своему уму и предприимчивости, она умудрилась выкарабкаться с самого дна и сейчас жила, вполне припеваючи, владея непривлекательным внешне, но весьма доходным заведением, имевшим, ко всему прочему, репутацию наиболее надежного узла в отношениях закона и лиц, не обременявших себя его соблюдением. Надежного, разумеется, в пользу последних.

В главном обеденном зале всегда, даже днем, царил полумрак, который не могли полностью истребить тусклые масляные светильники, расположенные вдоль стен. Зал заполнен грубо сколоченными столами. Возлежать за обедом здесь было не принято, места мало, да и много чести местным пьяницам. В углу зала располагался малый очаг. Другой, побольше, находился во внутреннем дворике.

В тот день, когда компания горемык добралась, наконец, до "Веселой наяды" народу там набилось еще не слишком много. Трифена хлопотала у малого очага с одной из рабынь-подавальщиц.

Десятка два небогато одетых моряков сидели за столами, заставленными кувшинами и глиняными мисками. Почти все пришли недавно, нажраться до скотского состояния еще не успели, а потому разговаривали не слишком громко. В углу скучал вышибала.

Аристид видел Трифену впервые. Определенно дама сия имела склонность к полноте, но вовсе не была необъятной толстухой, какой могла представиться незнакомому человеку, услышавшему ее прозвище. То, что с Эвдором она хорошо знакома, стало понятно сразу же. Увидев его, хозяйка всплеснула руками:

– Эвдор?! Ты жив?

– Что мне сделается? – заулыбался тот, – радуйся, Трифена!

– Да я уж радуюсь. Изо всех сил. Ты знаешь, что мы тебя уже похоронили?

– Да ну? Это хорошо.

– Чего хорошего?

– Как чего? Если я уже помер, то в ближайшем будущем мне это вторично не грозит. Что-то я не слышал, чтобы люди умирали дважды. Только кто такое про меня выдумал?

– Писистрат всем рассказывал, что тебя пустили на дно критяне с которыми ты что-то не поделил.

Услышав эти слова, Аристит покосился на Дракила. Тот фыркнул. Трифена посмотрела на него, нахмурившись, но ничего не сказала и снова обратилась к Эвдору.

– Писистрат даже эпитафию сочинил. Дай-ка припомню... – она прикусила нижнюю губу, посмотрела куда-то мимо бывших рабов и пропела, – критяне – все нечестивцы, убийцы и воры морские. Знал ли из критских мужей кто-либо совесть и честь? Вот и Эвдора несчастного, плывшего морем, с малою кладью добра, бросили в воду они[24]...

– Да как ты смеешь, женщина, возносить хулу на критян?! – вспылил Дракил и подался вперед.

Эвдор придержал Дракила за локоть и, даже не взглянув на него, виноватым голосом сказал:

– Прости его, Трифена, он был слишком долго лишен достойного общества. Одичал.

– Прощу, – кивнула хозяйка, – если впредь он подумает, прежде чем разевать рот

Дракил неприязненно покосился на Эвдора, вырвал руку. Пререкаться, однако, не стал. Вожак махнул рукой поднявшемуся вышибале:

– Расслабься, Мегакл.

– Кто все эти люди с тобой, Мышелов? – спросила хозяйка.

– Мои новые товарищи.

– А Состен, Тевкр, и другие?

– Никого не осталось. Все давно сошли в Аид. Кому-то повезло – сложил голову в драке...

– Это ты называешь "повезло"?

– Да. Большинство сгнило в рудниках.

Трифена покачала головой. Помолчала.

– Полагаю, сейчас у тебя ни денег, ни команды? Как до Родоса-то добрался?

– На дырявой лоханке. Ты права, я нищий. Потому и пришел к тебе.

Трифена прищурилась, посмотрела на оборванцев, встретилась глазами с Аристидом.

– Понятно. Пойдем-ка. Мышелов, переговорим с глазу на глаз. Твоим велю пока вина вынести и пожрать что-нибудь.

– Ты само гостеприимство и великодушие!

Хозяйка взяла здоровяка под руку и повела куда-то через внутренний дворик. В дверях она притянула его голову к своему лицу и что-то сказала на ухо. Эвдор рассмеялся. Засмеялась и Трифена.

Вышибала краем глаза следил за оставшимися оборванцами, и помалкивал.

– Не слишком разговорчив, – высказал свое наблюдение Койон.

– И всех-то мы здесь знаем, – мрачно пробурчал Дракил, глядя в окно, – всюду здесь у нас друг, брат, почти сестра...

О чем Эвдор говорил с хозяйкой заведения, Аристид так и не узнал, но тем же вечером все бывшие рабы избавились от лохмотьев, получили чистую одежду. Трифена расщедрилась на бочку горячей воды и выделила безденежным постояльцам три комнаты без изысков, даже без кроватей, с одними тюфяками, набитыми соломой, которые уже к утру были обильно заблеваны: беглецы слишком давно не пили вина, потому здесь в сытости и безопасности, как с цепи сорвались. Аристида спутник Диониса Акрат, даймон неразбавленного вина, уронить не смог. Собственно, потому его и прозвали Пьяницей, что он мог, не пьянея, слопать столько, сколько не под силу даже верзиле втрое его тяжелее. Когда все товарищи храпели вповалку, пуская слюни, Аристид подхватил под руку рабыню-подавальщицу и утащил с собой в пустующую комнату на втором этаже (он уже все окрестности разведал). Откуда поутру она выползла, потягиваясь, как сытая и довольная кошка.

Эвдор ночевал у хозяйки, что стало в тот вечер предметом пересудов. Наутро он велел всем сидеть в кабаке, и не высовывать носа на улицу. Собственно, никто и не рвался – какие еще прогулки, когда лицо зеленое, а голова трещит, как будто по ней бьют кузнечным молотом. Вожак был трезв, как стеклышко, а Аристид, вот же счастливец, давно уже похвалявшийся, будто бы не знает, что такое похмелье, ныне на деле сие доказал. Они вдвоем отправились потолкаться в порту и на агоре.

Тамошнее столпотворение не позволяло допустить и тени мысли, будто Родос находится на осадном положении. Суматошная торговая жизнь не замирала ни на минуту, вопреки всем потугам понтийского флота. Со всех сторон неслось:

– Сталь халибска-а-я! Мечи, ножи, подходи, покупа-ай!

– Чиню медные котлы! Чиню, латаю, медные котлы!

– Вино хиосское! Самое лучшее!

– ...и пятна у него, как у леопарда, по телу...

– Да ну, врешь, не может у зверей такой шеи быть..

– Клянусь Зевсом, сам видел, своими глазами! Десять локтей!

– А только что говорил, будто пять...