Кажется, толпа это тоже почувствовала. Она по-прежнему представляла собой единый организм, и колебание Иерарха скоро передалось ей. Они не желали, чтобы он остался. Они не позволят ему остаться.

— Прощайте! — очень вовремя прокричал хриплый голос у самого помоста.

— Прощайте! — подхватили другие голоса, и потолок задрожал от дружных усилий людей поскорее распрощаться со своим властелином.

Он повел печами под одеждами, по-бычьи повернул голову и окинул полным отчаяния взглядом ряды лиц.

— Прощайте! — сказал он стиснув зубы. — Фламманд, помоги… ааа! Гиперион, сделай что-нибудь! Гиперион, я тебя сожгу!

На помосте никто не шевельнулся, а в зале набирали силу решительны крики прощания. Никто из жрецов не решался осмотреть Иерарху в глаза.

«Фламманд — шептал он, — Фламманд».

В толпе жрецов рядом с Дио произошло почти незаметное движение. Кто-то сделал нерешительное движение, вероятно, это и был Фламманд. В тот же момент Дио, обнажив зубы в усмешке, сделал шаг вперед и оттолкнул плечом этого добровольца. Тот после мучительных колебаний сделал шаг назад и скрылся в толпе.

— Гиперион! — шепот Иерарха почти превратился в вопль.

На помосте царила безжалостная тишина. Я все еще не понимал, в чем дело.

Слева жрец сделал какое-то движение. Это Гиперион пытался ответить на призыв, но ему не позволили.

Гиперион, как и Фламманд, отступил. Жрецы, вслед за народом, твердо и окончательно отвергли своего Иерарха.

Бывший властелин стоял, опустив голову. С гневом и бессильной ненавистью он смотрел на жрецов, которые еще мгновение назад боялись его власти, а теперь дружно выказали открытое неповиновение.

Момент был поучителен. До сих пор Иерарх безраздельно правил миром, но вот из-за одного происшествия он стал беспомощен. Его отчаянный взгляд скользил по знакомым лицам, потом налился яростью, Иерарх втянул голову в плечи, и на миг показалось, что сейчас он тяжело, как бульдозер, двинется вперед, сокрушит оппозицию и снова заставит всех беспрекословно повиноваться. Но он не мог в одиночку одолеть целый мир.

Оставалась лишь одна вещь, на которую он мог рассчитывать в надежде сохранить свое лицо.

Оглядываясь назад, я вижу, что у него не было реального выбора. Дело не только в том, что мир, которым он управлял solo всю жизнь, вдруг решительно поднялся против него. У него оставалась возможность открыто атаковать мятежников, пробить брешь в их рядах и выжить. Шансов у него, конечно, было немного, но всякое бывает.

Иерарх имел более вескую причину для молчания. Чтобы победить оппозицию, ему пришлось бы открыть перед всеми собственный обман. Ему пришлось бы исповедоваться перед народом и жрецами как убийце, лжецу и богохульнику. На это он не мог пойти.

Иногда высокомерие одинаково служит и силам добра, и силам зла. Я не подозревал об этом, предоставляя ему выбор между смертью и славой или жизнью в бесчестье. Надо отдать ему должное: прекрасно все понимая, он не дрогнул.

Он выпрямился, расправив полные плечи. Позолоченные одежды величественно всколыхнулись. Толпа почти издевательски прощалась с ним, и крики напоминали травлю. Но когда он поднял голову, они стихли.

Он сухо и гордо попрощался. Что-то в глазах Иерарха и жрецов говорило о том, что сейчас произойдет нечто неожиданное.

Оттенок травли больше не звучал в криках толпы, но гул не уменьшился. Они хотели, чтобы он ушел. Было ясно, что крики не стихнут, пока он стоит здесь, в их мире. В Малеско он больше не услышит иного звука, кроме рева толпы, торопящей его в Рай.

Ему ничего не оставалось, как принять эту честь и славу, неожиданно обрушившиеся на него.

Царственно взмахнув одеждами, он повернулся и с неожиданной твердостью, гордо и уверенно пошел к Земным Вратам. Он знал, что произойдет дальше. Знал лучше, чем кто-либо, но не дрогнул. Он держался, как Джаггернаут. Он всегда сокрушал оппозицию. И теперь, когда на пути его гордости встала его собственная жизнь, он был готов сокрушить и ее. Он покидал Малеско с достоинством, присущим великим правителям. Я проникся к нему уважением.

От Земных Врат доносился шум уличного движения, отблески огней играли на лице Иерарха. Он не вздрогнул, не оглянулся. Он поднял руну в прощальном жесте и шагнул вперед.

Последним звуком, который он услышал в своей жизни, был рев толпы, прогоняющей его из Малеско в Рай.

Толпа не могла увидеть то, что видели стоящие на помосте. Иерарх все хорошо продумал. Он не хотел, чтобы кто-то, кроме жрецов, увидел ловушку, которую он приготовил нам с Лорной.

Подозрения не зря кружились у меня в голове. Нам не суждено было живыми вернуться в Нью-Йорк. Иерарх опасался, что мы откроем путь для новых ангелов из Рая. У него и так было уже достаточно проблем с пришельцами, поэтому Земные Врата была отрегулированы так, чтобы ни один живой человек не смог преодолеть проход между мирами.

Когда он коснулся поверхности экрана, тот озарился ярко-золотой ослепительной вспышкой. Стоящие в зале видели только верхнюю часть этого сияния и не могли понять, что оно означает. Я же видел фигуру в сверкающих одеждах, на мгновение остановившуюся между двумя мирами, в знакомой мне звенящей пустоте. Вдруг золоченые одежды вспыхнули разноцветными языками пламени. Я видел, как вспыхнули его волосы и пламя объяло их, словно корона. Но когда огонь охватил всего человека, сияние многократно усилилось. Иерарх исчез в ослепительной вспышке, на которую невозможно было смотреть, не рискуя ослепнуть.

Я опустил веки, но перед глазами все еще стояли контуры человека в окружении яркого пламени, пожиравшего его. Я думаю, что Иерарх был испепелен раньше, чем этот образ отпечатался в моем сознании…

В Малеско еще не начало светать, когда мы с помпой отбыли сквозь Земные Врата назад в Рай.

Я мог бы на прощание разразиться речью. Я мог бы сказать: «Нет смысла устраивать из этого церемонию, ведь ваша религия основана на обмане. Нью-Йорк не больше похож на Рай, чем Малеско. Теория воскрешения — смехотворна, а Алхимия — скорее наука, чем религия». Но зачем портить людям праздник? За одну ночь нельзя изменить стиль мышления целого мира, это долгий, деликатный процесс, если, конечно, он вообще будет происходить.

Пусть этим займется Кориовл, это его мир. Но в ту ночь перед ним стояла другая насущная проблема — побыстрее отделаться от нас с Лорной. Я сыграл Прометея, и на этом моя роль завершена. Лорна слишком долго была орудием в руках Иерарха, чтобы оставаться желанной гостьей в Малеско. Так что чем раньше мы окажемся в Раю и закроем за собой Земные Врата, тем лучше.

Мы покинули Малеско, и Врата закрылись. Не думаю, что они скоро откроются вновь, во всяком случае в ближайшее время — навряд ли. То, что сейчас происходит за ними в Малеско, очень интересно и волнительно, но — для малескианцев. Это не наше дело. Кориовл знает, чего хочет, и сношения с Землей не входят в его планы.

Без сожалений оставив радужно-красный город в муках преобразований, мы вернулись домой в Рай.

Мы с Лорной Максвелл очутились на углу Пятой авеню и Сорок второй улицы в три часа ночи, одетые в фантастические наряды. Мы стояли и озирались по сторонам, вдыхая ночной воздух. Громыхающие автобусы и каменные львы показались нам значительно менее реальными, чем тот мир, который мы только что покинули.

Теперь ее звали Малеска. Вы понимаете почему. Конечно, она божественно красива. Ее пресс-секретарь не кривит душой, когда уверяет, что она самая красивая девушка в мире — если вам нравится такой тип красоты. На мой взгляд он слащав.

Тем не менее жрецы Малеско знали, что делают. Они были толковыми психологами и придали ей те черты, которые наиболее импонируют малескианцам, и черты эти необычайно человечны.

Говорят, Пигмалион влюбился в Галатею, хотя знал, что она всего лишь кусок камня, не так ли? Но форма творения была неотразима. Лорна говорит, что давно любит меня, еще до эпизода в Малеско. Она говорит, что ничего не изменилось. Но она ошибается: Малеско сильно изменил ее.