Милорд слегка качнул мудрой головой.

— Благодарю, вы всё ясно обрисовали. Хотя нет, не совсем так. В скафандре нет кармана.

— В таком случае прикрепите аккумуляторную банку в том же месте, где и револьвер.

— Необходимо ли в данный момент это изобретение? — поинтересовался лорд Солсбери, задавая вопрос Хамфри.

— Я имею честь рассказать вам о возможности применения этого прибора для медицинского обследования женского пола. Вам должно быть известно о проблемах обращения женщин к врачам, объясняемых строгостью так называемой морали. Эта проблема будет решена путём применения очков ночного видения.

— Каким же образом?

— Дама не собирается показываться врачу ввиду скромности и стыдливости, верно? Врач должен проводить осмотр в темноте, что создаст у дамы иллюзию того, что врач её не видит. Но очки ночного видения позволят врачу видеть её.

— Не решаюсь сказать, насколько это будет соответствовать общечеловеческой морали, — опустив голову, тихо сказал Тесла.

— Симеон!

Уиллард не решался ответить.

— Эй вы!

— Н-Н-Называйте меня Уиллардом.

— Неважно. Начинаем демонстрацию. Тушите свет.

Вошедший секретарь плотно задвинул шторы и встал перед щёлочкой, не давая пройти остаткам света; всё упование Хамфри оставалось на очки ночного видения. Члены правительства почуяли лёгкое недомогание; ясно было одно: Хамфри испытывает очки ночного видения. Две минуты спустя он велел секретарю впустить свет.

Едва первый луч озарил помещение, лорд Солсбери готов был схватиться за сердце, и мистер Чемберлен едва не потерял монокль. Если иметь точность, то монокль он не потерял лишь потому, что одежда лорда Солсбери и мистера Чемберлена исчезла. Не понимая ни аза, они лицезрели собственное неглиже.

Хамфри опирался на стол локтём, глядя на правительство сквозь отключенные очки. В руках его была украденная одежда. Монокль жалко свисал.

Лорд Солсбери теребил бороду.

— Как это понимать, мистер Хамфри? Мы требуем объяснений!

— Вы не поняли?

— Нет.

— Это была самая настоящая американская демократия. Я уравнял вас с бедными слоями населения.

— Уравняли нас с бедными слоями населения? Но извольте, мне казалось, что это скорее... коммунизм.

— А какая разница? Американские демократы, коммунисты... Нашли кого различать... Ладно, давайте сюда ваши консервы ночного видения. Пусть Эдисон обзавидуется.

Доктор, сняв ночные очки, теперь строго глядел на Эдисона, даже нахмурив брови.

Легко будет вспомнить, что в тот день, когда сыны Америки (сыном Хорватии следует именовать одного из них, но в условиях принадлежности Габсбургам это обстоятельство не имеет никакого значения) изволили вступить в светскую беседу, вопрос о курении Эдисона получил положительный ответ. И на этот раз продолжением его был ответ, с коего начинался второй разговор о всякой всячине, достойной различных журналов.

— В данный момент вы жуёте табак? — спросил Тигр с подобающей громкостью, помня о плохом слухе собеседника.

— Нет. — Томас Эдисон хотел разъяснить, что после процесса лечения по инициативе доктора Хамфри он, как уже известно внимательному читателю, отказался от табака, но не решился поведать об этом медицинском факте. — Я жую жевательную резинку. Американское изобретение. Рекомендуется после еды.

Эдисон приложил ладонь ко рту и, совершив движение губ, шлёпнул ладонью по ножке стула.

— Я думал, вы будете курить сигарету.

— Не буду. Но поскольку я работаю с электричеством, я предлагаю изобрести электрические сигареты!

— Без табака?

— Без табака. Но с электричеством.

— Как наш помощник, вы должны в первейшую очередь думать о том, ради чего мы вызвали вас, а не об электрической сигарете.

— Вы должны думать о своём здоровье! — важно крикнул Хамфри. — Лучшим средством от лихорадки является волосатый паук. Вылечить её очень просто. Берётся паук (желательно с правильными чертами лица) и опускается в кулёк из паутины. Затем паутинный кулёк с пауком ме-е-е-е-едленно опускается в рот.

Тесла деликатно поморщился.

— Вам ведь неизвестно о том, что астромены экспроприировали у геян их фонограммы песен? — задал вопрос лорд Солсбери.

— Нет.

Доктор Болван встал и с основательным раздражением покинул бьющееся сердце Империи.

Милорд и его подчинённый тоже встали, в отличие от былого собеседника, с целью одеться. Их счастье, что Хамфри не оставил их, как говорят в народе, в тоге Адама. Пусть он делает что ему заблагорассудится, но человек есть человек, и с этим приходится считаться.

— Речь шла о песнях, — деликатно напомнил Тесла, одновременно помня о слухе своего соперника.

— Вы дадите мне выслушать эти песни? — был заинтересован Эдисон.

— Я предлагаю вам более интересный вариант, если вы выслушаете песню русскоязычного землянина.

Эдисон засмеялся, широко раздвинув уголки рта.

— Не знаю, откуда земляне знают русский язык, но этот странный факт не означает, что я знаю русский язык. Как я пойму песню?

— Мистер Дулиттл перевёл песню на английский.

Находившийся у входа лакей, проявив готовность выполнить ещё не данный ему, но уже выраженный намёком приказ, принёс граммофон и прочее необходимое для воспроизведения звука из ленты как из стальной проволоки.

Геянин с русской фамилией Трололо снова начал петь о дожде, океане и шагах по Москве. Незамысловатая песня, при условии верного перевода (А должно ли сомневаться в честности языковеда?), создала настроение в гостиной. Лицо Эдисона, сначала оставаясь бесстрастным, постепенно приобретало всё более радостный вид, улыбка запечатлелась на его устах, сложенные кончики длинных пальцев красноречиво замерли. Остальные взглянули на него лишь в последнюю очередь и их взору предстала завершающая стадия: демонстрация Эдисоном большего количества зубов, чем требуется человеку в жизни.

Песня завершилась, правительство ждало мнения слушателей. Эдисон слегка сложил кончики пальцев.

— О Высший разум! Это шедевр!

— Вы уверены? — не поверил Тесла.

— Такого я никогда не слышал! Даже Бетховен отступает на второй план! Дайте мне граммофонную пластинку, и когда я довершу цель моего нахождения в Лондоне, она будет в моём доме!

Эдисон замолк. Молча встав и приблизившись к граммофону, он внимательно рассматривал прозрачную коробочку с магнитной лентой, пытаясь понять её устройство, но ни одной бороздки на поверхности ленты, ни одной бороздки, столь знакомых изобретателю фонографа, не предстало его взору. Тщётные усилия! Какое скромное количество знаний мы считаем достаточными для своих нужд, и сколько времени мы тратим на то, чтобы восполнить неожиданно возникшие пробелы! Эдисон напрягал свой ум, пока лорд Солсбери с его былым интересом к электричеству не объяснил ему теми словами, какими мог объяснить:

— Звук записан с помощью намагничивания. Разве вы не слышали об идее магнитной записи звука?

— Я знаю, что в журнале «Мир электричества» была опубликована статья некоего инженера Оберлайна Смита, излагающего эту идею, но мой фонограф, а также его сын — граммофон, достаточны для записи звука. Зачем ещё придумывать, как записывать звук на намагниченную проволоку? И каким образом звук записан на этой ленте?

— Так вы говорите, русская песня — шедевр? — качая головой, усомнился лорд Солсбери.

— Песня про Москву и океаны должна стать официальным гимном Соединённых Штатов. Иных вариантов я не вижу.

— Оригинальное мнение. Что вы нашли в этой незамысловатой песне?

— Неужели вы не видите? Эта песня говорит о том, что великая Американская держава должна завоевать Россию!

— И изволите ли вы разъяснить ваши рассуждения?

— Да. Американец поёт, как он шагает по Москве. В конце слова «Если я по дому загрущу, под снегом я фиалку отыщу, и вспомню о...». К чёрту фиалку! О чём он намерен вспомнить? Конечно, об Америке.

Ему ответил взволнованный Тесла.

— Позвольте замечание. Столица России — не Москва, а Петербург.