— Я вижу надпись. Читайте, сударь.

— Фонарь тяжёлый. Читаю. Я вижу надпись буквами, подозрительно напоминающими русские.

Надпись этими буквами гласила: ГОСУДАРСТВЕННЫЙ МУЗЕЙ ИЗОБРАЗИТЕЛЬНЫХ ИСКУССТВ им. А. С. ПЛЮШКИНА.

— Известно ли вам, кто такой Плюшкин?

— Постараюсь припомнить. Существует перевод книги россиянина Гоголя. В ней присутствовал помещик-скупердяй Плюшкин.

— Каким же образом эта книга решит стоящий перед нами вопрос? Если я не ошибаюсь, Гоголь — генерал.

Шепард взглянул на коллегу с сомнением.

— Никогда не слышал. А Пушкин — тоже генерал?

— Не уверен. Но извольте! Как вы сказали? Пушкин?

Гленн посветил фонарём. И действительно, надпись говорила о музее имени А. C. Пушкина.

— Подумаешь, Пушкин. Мало ли на свете людей с одинаковыми именами. Может быть, и среди геян такие завелись. Но в этой надписи не хватает двух еров. Это нечитаемая русская буква.

— Мне об этом известно.

— Во всяком случае, буквы могут просто совпадать, и тогда перед нами и не музей вовсе. — Гленн привычным движением нащупал за поясом «уэбли». Фотоаппарат фирмы «Истмен Кодак» исчез. — Мы выронили фотоаппарат, пока летели сюда.

Шепард сохранил полное спокойствие, не поддавшись громкому выражению чувства досады. Гленн сохранил невозмутимость, своим видом давая понять, что ничем не способен помочь. Он лишь высказал своё мнение четырьмя фразами:

— Как следствие, фотографировать мы не будем, сударь. Придётся унести трофеи с собой, если они не велики с точки зрения максимально допустимой величины груза. Видит Бог, мы не имеем возможности обойти этот поворот событий, и кража будет являться вынужденной мерой. К сожалению, правила честной игры будут нарушены.

Космические джентльмены готовы были проникнуть сквозь окно. Они стоят перед окном, и неведомо, имеются ли у геян криминалисты, подобно Чарльзу Тайди сохраняющие гипсом отпечатки ног. Шепард ровным, без волнения, тоном обратился к Гленну:

— Я прощаю вас за то, что вы, относясь к разряду джентльменов, в следующий момент будете работать руками. Применять для этой цели слуг мы не имеем возможности, но мы, даже работая руками, должны оставаться джентльменами.

— Прощаю вам то, что вы работаете руками. Оставайтесь джентльменом, мистер Шепард.

Фомка вынута из рюкзака, и Гленн проявляет способности, которые могли бы быть употреблены во вред обладателям крупной собственности, если бы Гленн бросил ипостать джентльмена и обратил свои таланты на другие области того, что совершается человеком. Окно уже не было преградой на пути двоих астроменов, ставших лазутчиками в стане геян. Две трости легчайшим стуком предшествовали их поступи, потайной фонарь на груди Гленна освещал путь среди экспонатов, до подозрения напоминающими античное и прочее старинное искусство. Подобно Мыслителю и балерине Дега, эти экспонаты эти отдавали отсутствием собственной культуры у геян. Если так, то зачем церемониться с ними?

Долго это состояние продолжаться не могло. В следующем зале в известной степени знакомое искусство отступило, и перед космическими джентльменами предстали полотна, наводящие на мысль о состоянии художника, несравнимым с безумием голландца Ван Гога.

— Мистер Гленн, вы не могли бы мне объяснить, что хотел сказать художник этими полотнами?

— Вернёмся на Селену и подадим оттуда сообщение. Пусть разбираются.

Оставим же космических джентльменов среди странных свидетельств неведомых нам картин, и не будем следить за тем, как они возвращаются к окну, дают машинисту телеграфный сигнал затянуть их обратно в космический снаряд, как машинист включает двигатели и отключает аэронеф, как снаряд летит в обратном направлении, после неизбежной невесомости достигает Селены и выводит разведчиков в готовящийся космический лагерь.

Оставим этих людей и перейдём к иным насущным проблемам современного мира, кроме того расширения влияния белого человека, коему посвящено настоящее повествование. Физика становится тем сооружением, чьё строительство подходит к завершающему концу, и остаётся лишь несколько мелких проблем, лишь два облачка на чистом горизонте физики, которые достаточно решить, чтобы физика больше не требовала новых открытий.

Человечество перенесло борьбу за место под Солнцем в просторы космоса, а поскольку он, как и известный мир, описывается законами Ньютона, не так сложно постичь великую цель. В первые годы двадцатого века весь физический мир будет полностью постигнут, и потому лишь подобием инженерной науки станет каталог законов природы.

Космонавтка приготовилась к приходу гостей. Всё было готово. Любая другая девушка, скорее всего, придала бы губам цвет Марса и нарисовала бы синяки на верхних веках. А это уже цвет Нептуна.

Поэтому она достаёт трубочку губной помады, подаренную ей на день рождения настырным соседом. Трубочка мерно покачивается в руке, словно пьяный ирландец, верящий во всемирные американские стереотипы о его народе.

Терпение лопнуло, и теперь Елена тихо подкрадывается к окну. Она подняла раму и изящно размахнулась рукой. Помада оказалась на улице. Елена отбежала назад, зажмурилась и заткнула уши ладонями.

Взрыва не было.

Елена открыла глаза и уши. Как бы тот сосед не вызвал полицию из-за такого отношения к подаркам.

На ней были те же белая водолазка и юбка ниже колен. После того, как её команда вошла в историю двадцать первого века как единое целое, этот костюм практически стал частью имиджа.

Осмотрев в зеркало свой изящный нос (а то вдруг он изменит форму, как у Арчи Гудвина из-за недочётов автора) и блестящие серые глаза (у литературных персонажей цвет глаз тоже хамелеонский), она пригладила чёлку.

Нашу Елену (хотя она, строго говоря, не такая уж и красавица) кто-то назвал самой очаровательной женщиной-космонавтом. Даже очаровательнее, чем кореянка Ли Со Ён и китаянка Лю Ян. Всё-таки женщин-космонавтов не так уж и много. Елене даже предлагали сфотографироваться для обложки журнала. Она осторожно спросила, можно ли ей сфотографироваться одетой. Ей ответили, что тогда исчезнет смысл. Вот такие дела.

Пока эти мысли бродили в голове, хитрые гости подкрались к дверям дома.

— Это опять вы? — спросила Елена в домофон.

— Опять мы. Мы же договорились. Встретимся с вами как гости.

Американец на цыпочках подобрался к двери квартиры. В его руках был пистолет. Подкравшись, он подошёл к двери поближе и нажал звонок. Только сначала Браун спрятал пистолет.

Когда хозяйка квартиры открыла дверь, Браун вскинул пистолет и крикнул:

— БА-БАХ!

Хозяйка квартиры схватилась за сердце.

— Это ночной дозор! Всем выйти из сумрака!

— Тогда ответьте на вопрос. Вы Светлый или Тёмный?

— Я демократ.

— А зачем так пугать меня? Вы рассчитывали на то, что я упаду в обморок?

— Просто это был маленький сюрприз.

— Зачем вы принесли с собой смит-энд-вессон? — спросила Е. Шишкина.

— Сразу видно, что женщины ничего не понимают в оружии. Это пистолет, причём браунинг. Точнее, M1911.

— Мне всё равно. Зачем вы принесли с собой браунинг?

— Я американец. Традиция.

— Проходите, пожалуйста.

Браун (а вовсе не Браунинг) крикнул в сторону подъезда:

— Эй, крендели, где вы? Проходите!

Следующим был Попов.

— Почему вы принесли на голове ушанку?

— Потому что самый любимый фильм мистера Брауна — «Армагеддон».

— Проходите, пожалуйста.

Тот снял ушанку.

Вошёл француз с огромным букетом. Видимо, это и есть обещанный сюрприз.

— Зачем вы принесли с собой букет? Вроде, у нас всего лишь деловые отношения.