Дэн оделся, не дожидаясь, когда высохнут его длинные кудри. В черном пальто, белом шарфе и длинноносых ботинках он выглядел как небрежный гастролирующий шансонье.

Во дворе он направился к своему красному «линкольну», за который его пытался осудить каждый встречный. Мол, машина непрактичная: бензина много ест, запчасти дорогие, и все в таком духе. Дэн пожимал плечами и отвечал, что просто в детстве мечтал о такой.

Я думал, он собирается сесть за руль, но он лишь забрал противосолнечные очки из салона.

– Не поедем, что ли? – спросил я.

– Я же вчера на ней ездил, – удивился вопросу Дэн. – Значит, сегодня интереснее погулять ногами.

– Тогда пошли в «Морской волк», там чешское пиво недорого.

– Ну что за плебейские замашки? – скривился Дэн. – Начинать пить в час дня от нечего делать.

– А ты предлагаешь партейку в крикет? – Мне надоел его наставнический тон. – Или пару робберов в бридж?

– Зачем? Будем чудить. Спорим, что я подожгу водоем у пожарной части?

– Так мы это уже делали: нужно вылить в воду две канистры бензина.

Дэн задумался. Он умел вкусно и совершенно бесплатно развлечь себя и товарищей общением с людьми на улице. Правда, в последнее время шутки его становились все более отмороженными. Невинному проведению уличных интервью для гей-журнала он предпочитал вынырнуть из темной подворотни к садящемуся в джип буржуа и, неторопливо наведя на него игрушечный пистолет с глушителем, сказать что-то вроде «Иванов тебя последний раз предупреждает, не трогай его девушку». Он редко повторял свои кренделя, поэтому изобретение новых уже давалось с трудом. Но жизнь без чудачеств казалась ему пресной.

– Тогда я соберу на улице двадцать пенсионеров, и через пять минут они без всякого грубого нажима будут скандировать «Хайль Гитлер!», – сказал он, после минутного раздумья.

– Даня, ты увлекся идеей чистоты белой расы?

– Чистота белой расы – это что-то вроде стерильной канализации. А больше всех рас мне нравятся индейцы – они ближе к природе. Доверься мне, амиго. Я сделаю тебе интересно.

Через полчаса мы подъехали на такси к кинотеатру «Колизей» на Невском. По дороге Дэн попросил остановить у рынка, исчез на несколько минут и вернулся с коробкой.

– Сахар-рафинад, – пояснил он. – Расфасован в упаковки по сто кусков. В коробке – пятьдесят упаковок.

У «Колизея» Дэн уверенно повел меня к дверям выхода из зрительного зала.

– На этой неделе кинотеатр решил сделать подарок участникам Великой Отечественной, – сообщил он. – Каждый день в 12 часов бесплатно показывают старый фильм о войне. Сегодня, кажется, «Подвиг разведчика». Сейчас без двадцати два, сеанс вот-вот закончится.

– И ты хочешь, чтобы они орали «Хайль Гитлер!» за этот сахар? После фильма? По-моему, плохая идея.

– Почему? Старик, я не собираюсь дразнить голодающих мясом. Речь идет о сахаре, который каждый пенс держит дома в трехлитровых банках.

– Не каждый.

– Ну что ты от меня хочешь услышать? – Дэн посмотрел с укоризной. – Да, мне тоже не по себе. Сам не знаю, что из этого получится. Возможно, нас побьют камнями.

Где-то рядом лязгнул засов, и двери со скрежетом отворились. В проеме показались нескладные стариковские фигуры, морщась на солнечный свет.

– Уважаемые победители фашизма! – выкрикнул Дэн. – Преклоняясь перед вашим подвигом во имя человечества, мы, патриоты земли Русской, решили по мере возможностей помочь вам продуктами.

Я наблюдал за выходившими. Стариков среди них оказалось не более половины – остальные просочились посмотреть фильм на халяву. Но из них только одна пожилая пара равнодушно прошла мимо Дэна, подбрасывающего вверх коробку, остальные заинтересованно столпились полукругом. Слышалось подзабытое «Что дают?».

– Мы с вами одной крови, – митинговал Дэн. – Нас обобрали до копейки жиды и черножопые, нас лишили Родины. Посмотрите, весь бизнес под ними, все олигархи – Абрамовичи. А куда пойти нам, русским парням и девчонкам, – только к станку и на панель. Поэтому мы решили вовсе не работать, брить головы, бить их смуглые лица и портить их вещи.

С кудрявыми локонами до плеч Дэн был мало похож на русского националиста, однако вокруг него моментально скучковались человек тридцать. Напряжение нарастало, как в телешоу «Поле чудес», когда всем интересно, что объявит призом ведущий: набор тарелок или ключи от квартиры. Если бы Дэн сразу сказал про сахар, слушатели уже чапали бы до дома.

– Мы понимаем, что нам не дадут прийти к власти, – нагнетал интригу оратор. – Но мы им хотя бы нагадим. За вас, за победителей. Слава России!

Дэн выбросил вверх правую руку:

– Слава России!!

Старики, наученные на своем веку предвыборной щедростью кандидатов, быстро смекнули, что молодому барину требуется одобрение, и это может пополнить их холодильник.

– Слава России!!! – выкрикнули мы с Дэном хором. Ответом было слабое эхо из толпы и две вскинутые женские ручонки.

– Вместе мы – сила! – Дэн начал раскачиваться, словно его кровь медленно нагревали кипятильником. – Мы, русские, – великая нация, потомки великих этрусков и атлантов! Слава этрускам!

– Слава этрускам! – Я видел, как шевелятся губы слушателей и растет число вскинутых рук.

– Мы победим! – Дэн как будто готовился зайтись в танце дервишей. – Мы обязательно победим! Мы не можем не победить! Вы – народ, а мы – ваша дружина. А вместе мы великая Россия, вместе мы – нация. Слава дружине!

– Слава дружине! – грянуло в ответ.

– Нация должна быть единой, – оратор сжал перед собой кулаки. – Когда мы научимся подчиняться, мы станем свободными. Нация должна быть сильной! Единой! Могучей! Слава России! Зиг хайль!

– Зиг хайль! – послушно рявкнули подтянувшиеся пенсионеры.

Я не увидел на лице Дэна торжества, он сразу как-то сдулся и потерял интерес к происходящему, не обращая внимания на резвые аплодисменты.

– Молодой человек, – старушка в зеленой беретке рассматривала его с хитрым прищуром, – а что вы реально можете предложить?

– Сахар-рафинад, – честно признался патриот. – Подходите, всем хватит.

Сообщение вызвало разочарование, но никто не ушел.

– Вы что же – фашисты? – грозно уставился на Дэна глыбообразный дед с палочкой, сжимавший свободный кулак размером с мою голову.

– Нет, – устало отозвался Дэн. – Мы – патриоты.

– Вы-то – патриоты? С вашим Гитлером?

– Это теперь не наш, а ваш Гитлер, – Дэн вскрыл коробку, поставил ее на асфальт и, тронув меня за рукав, направился в сторону гудящего, как проснувшийся улей, Невского проспекта.

Я пошел следом, внутренне сжавшись, словно ожидал, что мне в спину сейчас прилетит пачка сахара. Но до меня не долетело даже сочного русского слова.

– Давай немного помолчим, – сказал Дэн, когда я догнал его на тротуаре. – Вынужден признать, что без ста граммов жизнь не будет мне в радость.

Я охотно кивнул, ибо после вчерашнего был страшно далек от status quo. Солнце окончательно победило тучи в небесной битве. Мы купили коньяк и решили выпить его в сквере на Марата. Два глотка из бутылки частично смыли из моей головы негатив. И даже отмороженная выходка Дэна уже не выглядела столь похожей на удар железом по стеклу. В конце концов, пенсионеры продавали голоса на выборах за куда меньшее количество сахара. И мой журнал участвовал в этих играх, даже не спрашивая моего мнения.

– У «Колизея» ты видел три тысячи восемьсот пятый аргумент за то, что человек тратит жизнь на борьбу за излишества, – Дэн откинулся на спинку скамейки. – Эх, сейчас бы цветик-семицветик.

– И что бы ты загадал?

– Я бы побывал по очереди: птицей, рыбой, змеей, львом, дождевым червем и снова самим собой. А последнее желание я бы потратил на людей: лишил бы их зависти. Правда, для общества это чревато. Откуда у нормального человека возьмется так называемое здоровое честолюбие, если он перестанет завидовать? Начнется хаос, рухнут все властные вертикали и диагонали, потому что люди не захотят полжизни унижаться, чтобы в конце немного покомандовать. Правда, семьи станут крепче: мужики перестанут мучиться, сравнивая своих жен с киноактрисами, а юные леди – разменивать нас на поездку в Барселону.