Я не думаю, что эти две темы в его жизни как-то связаны. Просто он еще надеялся найти в мире идей ту, что успокоит его вечный бег по кругу. Странно, что он искал идею там, где была лишь интернет-тусовка разноплеменных леваков от растаманов с Ямайки до аграрных комиссаров из Пакистана, которая приглашала всех в одно время в одно место оттянуться. Многие наши знакомые до сих пор думают, что Дэну это и надо было. Но, увидев своими личными глазами разгром Генуи, он отметил, что левые не могут быть правы, – и выкинул революционную романтику из головы.

Он периодически творил очередную шизовку вроде виртуальных кладбищ. Или продавал кусок городского пляжа лотами по три квадратных сантиметра. Поскольку пятьдесят долларов – не деньги, то многие молодые люди захотели сделать своим подругам необычный подарок. А в промежутках между этими безумиями он исчезал. Во время войны в Эфиопии он зачем-то жил в гостиницах за один доллар, переезжая между ними на велосипеде. Он потом отшучивался, что искал дух Хайле Селассие, а нашел стадо черномазых придурков с автоматами Калашникова, которые любят стрелять из них в беременных женщин. Но я думаю, что он искал путь. И увидел, что пустыня быстро заметает следы прошедших здесь до него.

Никому ведь не хочется проживать свою длинную силиконовую жизнь под пустыми небесами. Мы все смотрим наверх, и неважно, что наполняет нас светом: Храм Изумрудного Будды или должность вице-президента «Дженерал Моторс». Дэн был духом из тех времен, когда присягали Богоматери и путешествовали, чтобы сравняться с Ним. Дэна невозможно представить соблюдающим овощную диету или читающим «Коммерсантъ» про курс евро к доллару. Он так и жил, ведомый компасом совести по океану страстей, и скоро перестал замечать землю. Его выходки, которыми он пытался зажечь в себе огонь, становились безбрежно жестокими. Но сахар пенсионерам и булыжники патрульным не приносили ему облегчения.

Он перестал сетовать на непрекращающееся кишение протоплазмы. Ведь все, чем занимаются люди, настолько глупо и безумно, что все равно, на чьей ты стороне. «Трахомудие, – вздыхал он, вернувшись с тусовки йогов и дервишей Кумбха-Мела. – И это тоже трахомудие».

«Его бы энергию, да в мирное русло, – говорила его неслучившаяся невеста Аня Санько. Но Дэн искренне удивился, когда узнал, что его игры для скучающих миллионеров называются ивенторским бизнесом и люди защищают на эту тему диссертации.

Поразительно, что при таком зуде под копчиком Дэн сохранил ближний круг общения еще со школы: Гриша Булкин, Юра Тихонов, Артем Пухов, Сержик Невзоров и я. Может быть, это был последний уголок стабильности, который он не хотел приносить в жертву непрекращающейся смене температур, которой жило его сердце. А на вопрос, зачем он общается с этими пьяницами, раздолбаями и отморозками, бравировал: «Потому что они лучшие». И сам в это не верил.

Каждый человек – остров. И чем отчетливее личность, тем больше вокруг нее воды. Дэн хохотал, что коралловый атолл в Тихом океане стал потребительским фетишем среднего класса вместо «квартиры – дачи – машины». «Что они там будут делать? – вопрошал он. – Там даже канализации нет, не говоря уже про клубы, театры и рестораны. Даже бедный моряк Робинзон Крузо страсть как хотел из этого рая сдриснуть».

Мне тоже нравились острова на картинках, но мой дом никогда не был окружен водой. Если, конечно, не считать Васильевского острова, где я родился и проживал до сегодняшнего утра. После выпускного в школе наш класс три дня жил в палатках на островах северо-западной Ладоги. Очень похожих на те суровые шхеры, что я видел сейчас за окном поезда, торчащие из воды как пучки травы посреди гигантской лужи. Недаром монастыри строят на островах, где нет ресторанов, клубов и канализации. Потому что очень трудно спасать душу, если все это есть.

Поезд притормозил у глухой платформы, над которой не было даже названия станции. За растрескавшейся полоской асфальта начинался таинственный дремучий лес. Сидя в автомобиле с включенной печкой и мурлыкающей магнитолой, мне часто нравилось наблюдать, как качаются на ветру могучие кроны. Не потому ли я оказался здесь и сейчас, что всю свою жизнь оставался в ней пассажиром?

Я не стал осмыслять подбросивший меня вверх импульс. Схватив рюкзак, я бросился к выходу под насмешливыми взглядами десятка оставшихся попутчиков. Репродуктор уже шипел «…срываются двери…», когда я вылетел в тамбур правым плечом вперед, и, поймав рукой дверь, протиснулся на битый асфальт платформы.

Из крепкого похмельного сна меня вырвали руки Кати. Просыпаться не хотелось: в кои веки снился полет на параплане над ласково рычащим морем. Но цепкие руки трясли мое тело как плодоносящую грушу: “Ну просыпайся же ты, просыпайся”. В остатках моего сна самолет с отказавшими двигателями врезался в набежавшую волну, окатив солнечный мир солеными брызгами. Море вдребезги рассыпалось, словно хрустальный бокал, явив взамен перепуганную моську моей бывшей однокурсницы. Она была не красавица, но и не из рядовых. Из нее потоком лились какие-то слова.

– У тебя труп в туалете, – это единственное, что я понял.

– Чей труп? – машинально спросил я.

– Откуда я знаю?! – сорвалась на крик подруга.

Я подскочил и вышел в прихожую, нащупывая в темноте выключатель. Вспышка вольфрамовой нити пронзила сонный мозг. Дверь в туалет была распахнута, а на пороге действительно лежало мужское тело, облаченное в синюю джинсовую рубашку. Брюки субъекта были спущены до щиколоток, открывая взору худые бледные ноги. Крови вокруг я не заметил, зато туловище сокращалось в такт дыханию, иногда переходящему в храп.

В “покойном” угадывался мой коллега Анатолий Калинкин, начальник отдела культуры еженедельника “Петербург-песец”. В мою квартиру он попал в составе журналистской тусовки, стихийно возникшей на пресс-конференции Элиса Купера в «Прибалтийской». Решено было отложить дела, отключить трубки, купить коньяк и сесть за стол. Ближе к концу рабочего дня я застал Калинкина в прихожей тщетно пытавшимся завязать шнурки. “Я в сопли, я пойду”, – выдавил из себя он. Я убедил его, что через полчаса мы закругляемся, потому что многим еще нужно отписывать в номер. Калинкин сбросил обувь и куда-то исчез.

Через часок-другой я действительно выпроводил всю ватагу на улицу и позвонил Кате. Я любил ее приступами со второго курса, который мы вместе прогуливали в Летнем саду. Она сразу откликнулась на зов – видимо, было на кого оставить пятилетнюю дочь. Около часа мы соблюдали приличия в кафе на Наличной, после чего быстрым шагом отправились ко мне. Страсть сразила нас в прихожей, перенесла в комнату, достигла апогея и улеглась, после чего я постыдно заснул, – сказались и прогулки с Дэном, и прощание с Масиком, которая сегодня утром вывезла от меня свои вещи. Когда от моего храпа уже вешались тараканы, Катя отправилась в туалет, где уже несколько часов дрых начальник отдела культуры. И в темноте села ему на колени.

Сейчас журналист по-прежнему находился очень далеко от сортира, на пороге которого обреченно валялась его плоть.

– Позволь, милая, познакомить тебя с Анатолием Калинкиным, – отрекомендовал я коллегу. – Именно его колонки о выставках и премьерах не дают угаснуть очагам культуры в нашем городе, а людям – окончательно превратиться в свиней. Очень уважаемый в кругу своих друзей человек, и в прошлом году получил “Золотое перо”.

– А что ты с этим эстетом собираешься делать сейчас? – поинтересовалась пришедшая в себя Катя.

– Вернуть его в исходное положение и временно не пользоваться туалетом. Или ты предлагаешь взять его к нам третьим?

– Нет уж, пусть спит сидя! Я надеюсь, в ванной у тебя никого нет?

– Я тоже надеюсь, – неуверенно начал я, но тут вспомнил о гостеприимстве. – Может, ты чаю хочешь? У меня и печенье шоколадное есть.

– Хорошо бы, но после душа.